И точно, показалось ему на миг, что из-за облака высунулся и строго на него глянул собственной персоной белобородый Карл Маркс. Рука комиссара Клочкова дернулась в сторону лба, вроде как для сотворения крестного знамени, но все же не сотворила его, а вцепилась покрепче в борт кабины. Основоположник же безошибочной теории классовой борьбы сперва заслонился фигурой, напоминающей двугорбого верблюда, затем от него отвалилась вся борода, а через мгновенье и сам он бесследно пропал.

Самолет подравнялся, и появился выбор: любоваться дальше облачным небом или уже просторами земли. Прямо под крылом вилась голубая лента реки, огибающей лес и хутор, в котором ночевал Чапаев. Клочков увидал догорающую избу, другие горящие постройки, мечущиеся человеческие фигурки, всадников. Но все это, поскольку на глаз было очень мелко, то и казалось не стоящими ничего пустяками.

Комиссар раскрыл рот, чтоб запеть, но не вспомнил ни одной подходящей задушевной песни и тогда, от всей души фальшиво затянул «Интернационал». Чех тоже что-то запел свое, никак не похожее на то, что пел Клочков, и тоже громко, изо всех сил. Однако двигатель перекричать никому из них не удалось, они и друг другу не мешали, заливаясь, как два разнородных оперных солиста.

Тут мотор стал давать перебои, в силу того, что самогону в аппарат налили сколько нашлось, минус сколько донесли, а двигатель оказался прожорлив. Пленный чех стал делать попытки маневрирования, которые привели к тому, что аэроплан нырнул и стремительно понесся к земле. Вскоре мотор заглох окончательно, чихнул даже всего разок. Памятуя о сломанном колесе, чех, перекрестившись, попытался угодить на водную, подернутую белым туманом гладь, но не справился с задачей и устремился точно в береговое возвышение, с которого именно по Чапаеву и бил пулемет.

Пулеметчик и ротмистр одновременно и вроде беспричинно повернули головы назад, и чуть не свернули шеи, потому что увидали бесшумно летящий на них прямо с неба, растущий на глазах, более чем странный предмет. Ничего они не успели понять, аэроплан снес их заодно с пригорком и пулеметом, да и взорвался, наконец, смешав комья земли, искры и дым вместе с водой и камышами.

Иностранный подданный, при ударе пробкой вылетел из кабины и, пролетев дугой дюжину метров, кубарем укатился в воду, где уже через минуту обнаружил себя в целости, слегка только контуженным и с несильно вывихнутой скулой.

А комиссар Клочков погиб моментально: взорвался в клочки.

…

Чапаев обернулся на взрыв и увидал, что пригорка с пулеметом уже нет, а с неба сыплются комья земли и горящие ошметки.

— Наши, что ли, из орудия достали? — удивленно и одобрительно подумал он. Командир прибавил усилий и вскоре смог выползти на другой берег и Петьку дотащил в целости и сохранности. Оба рухнули на песок и временно перестали шевелиться.

Счастливы люди бывают в любые времена и в любых обстоятельствах. В тяжелых жизненных условиях счастливые мгновения переживаются с особенной силой, хоть и с оттенком острой тоски по иной судьбе. Но если все более-менее хорошо, и молодость еще не закончилась, наоборот, кажется беспредельной, то и счастьем называется самая обыкновенная жизнь, которой не будет конца.

После знакомства с Вороном, у Сони начался новый этап жизни. Она так резко повзрослела и развилась, что свой поступок с письмом старалась не вспоминать — таким он теперь казался ей постыдно-глупым. Ничто теперь не имело значения, в сравнении с радостью предстоящих свиданий. Ей никогда и в голову не пришло бы отказать артисту хоть в чем-либо, тем более, что уже первое свидание ничего кроме восторга у нее не вызвало, хотя из слышанного от более опытных подруг, она знала и сама догадывалась, какие бывают горькие разочарования в мужчинах, а в иных случаях сразу во всей интимной стороне жизни. Артист оказался воплощением девичьей мечты и теперь любая черта его наружности или жест воспламеняли Соню и будили в ней только восхищение и жажду жизни.

Иногда Соне приходило на ум, что полезно было бы чуток поупрямиться хоть для виду, но ей так дорога была каждая секунда осязания кумира, что упрямство, даже в виде кокетства, всегда откладывалось на потом. К тому же она опасалась его рассудительных возражений, которые всегда надолго повергали ее в умственную растерянность.

Встречались они редко и, помимо общаги, где попало. Раз в мастерской одного подпольного художника-абстракциониста, Ворон сразу от дверей потащил девушку на дощатый топчан, застеленный потертым лоскутным покрывалом, а после недолгой близости, немедленно заспешил опять по своим делам. Но в дверях по-интеллигентски усовестился, притормозил разгон и поинтересовался душевно: не обидно ли ей так сходу, без всяких предисловий и в постель?

— Я, Семен Семенович, в эту постель так стремилась, что двух прохожих по дороге сшибла нечаянно! — честно призналась девушка. Ворон тогда надолго успокоился.

Сегодня Соня аж подпрыгивала на ходу от переполнявшего ее радостного чувства. Выскочив из дверей общежития, она почти сразу увидала припаркованный сбоку голубой «моквич». Сердце ее тут же замерло на секунду, чтобы в следующий миг забиться изнутри о грудную клетку, будто оно — плененная птица.

Девушка рванулась к знакомому автомобилю, как на старте соревнования «ГТО» по бегу, но опомнилась и пошла не спеша, важной походкой. Однако, когда стекло на дверце опустилось, из машины высунулся незнакомый дядька в фиолетовых очках, радостно обнаживший в улыбке разноцветного металла зубы.

— София? — утвердительно ткнул он пальцем в сторону замершей девушки.

— Да. А вы кто? Вас Семен Семенович прислал? — задыхаясь от непрошенного волнения, спросила Соня.

— Я шофер первого классу, студент ВТУЗа! — Затараторил инвалид, сверкая своей железно-золотой улыбкой, которой и надлежало доверять, поскольку глаза были скрыты от собеседницы очками.

— Шеф приказали доставить в целости и сохранности! Садитеся позади и домчу за айн момент! — воскликнул он, запуская мотор. Соня послушно забралась на заднее сиденье в некотором разочаровании, мучимая тревожным предчувствием, которое, впрочем, не в силах было отвлечь ее от общего предчувствия огромного счастья.

Дядя, а это был, конечно, он самый, воровато зыркнул поверх очков в боковое зеркальце и резко, так что колеса задымились, сорвался с места.

…

А днем раньше, на этом же месте остановилась «Победа» с шашечками на боку. Из такси неловко выбрался артист Ворон, в черных маскировочных очках, которые, как всегда только добавляли ему привлекательности в глазах случайных прохожих. Очки не могли скрыть и нервного его состояния.

— Называется — получил доверенность на машину! — довольно громко ворчал Ворон себе под нос, отдавая водителю такси предпоследний рубль новыми, — А где она, эта машина? «Доверенность, доверенность», — разговор один. Опять прикажете мне пешком ходить?

Артист направился к дверям общежития, готовясь незаметно проскочить внутрь. Но, во-первых, он сразу же столкнулся с пристальным взглядом вахтерши, лицо которой тотчас стало меняться, приобретать изумленно — обморочный вид, столь Ворону знакомый и ничего хорошего не суливший. А во-вторых, почти истерический крик, раздавшийся из-за спины, остановил его у самого входа:

— Вот он! Держи его, отсекай от двери! — с этими воплями из подъехавшего автобуса с надписью: «Киносъемочная», почти на ходу, выскочили ассистент с режиссером и набросились на артиста, явно собираясь заламывать ему руки.

— В чем дело?! — воскликнул Ворон, сорвав с носа очки, сквозь которые, по чести говоря, сам плоховато различал окрестность, и вертя своей знаменитой головой, поскольку ему показалось, что на него еще и сеть набрасывают.

— Ишь, очками завесился! Думал, мы не узнаем! — радовался ассистент, удерживая вырывавшегося артиста за локти и давая сигнал Реброву, чтоб не медля трогал. Режиссер с гримером, как только запихали Ворона в автобус, сразу приклеили ему пышные усы, и гример принялся пудрить щеки.