Андрей Гаврилович ушёл в большом сомнении, оставив все бумаги по Сии царевичу Ивану.

Той же зимой по вольным землям Севера мыкался в поисках наживы или убежища бывший опричник и кабатчик Генрих Штаден. Лишившись имений после татарского нашествия, сломавшего его военную карьеру, и, вероятно, заметив, что люди Умного-Колычева присматриваются к нему, Штаден уехал в Рыбную слободу в верховьях Волги. Завёл коптильню, оптовую торговлю рыбой и соляной амбар... Но беспокойное чутьё авантюриста подсказывало ему, что время его жизни в России истекло, пора бежать на Запад.

Возвращаться на родину с пустыми руками было обидно. Нажиться быстро можно было, торгуя с самоедами, тем более что в тундре его никто искать не станет. Бог послал ему товарища — голландца Оливера Брюннеля, агента Строгановых. По некоторым обмолвкам и сетованиям Штаден догадался, что в прошлом у Брюннеля тоже не всё чисто. Недаром он бессрочно сидел в тюрьме «по наветам англичан», откуда его выкупили Строгановы. Но новые товарищи не лезли глубоко в чужое прошлое, что помогло им скоротать два зимних месяца на фактории-зимовье и без обиды поделить доходы.

Друзья без приключений добрались до Колы. В её холодной, туманной гавани в июне бросали якоря корабли из Нидерландов. После того как гёзы и принц Оранский вытеснили королевские войска из своей страны, новорождённое государство нуждалось во множестве товаров — и для промышленности, и для войны. Голландцы везли в Россию серебряный лом из разорённых католических монастырей, а вывозили кожи, сало, поташ, порох и каменные ядра, облитые по русскому способу железом. С голландскими купцами у Оливера Брюннеля были давние и не совсем понятные отношения.

Вряд ли Строгановы — Яков Аникиевич и сын его Максим — даже при нём, доверенном приказчике, пробалтывались о своём истинном отношении к принцу Оранскому и «торговым мужикам», в далёких Нидерландах взбунтовавшимся против испанского самодержца — короля. Всей русской жизнью они были приучены держать язык за зубами. Дела бывают выразительнее слов. Брюннель руководил доставкой каменных ядер в трюмы двух каравелл. На них же они со Штаденом и собирались добраться до Антверпена по стылым водам Норвежского и Северного морей.

Груз был серьёзный, корабли отлично вооружены, грех было упустить случай. В ожидании отплытия Штаден и Брюннель поселились в одной избе, к ним часто заглядывали голландцы, да и они похаживали в гостиное подворье, где останавливались иноземцы. Однажды Штаден чуть не сорвал свою поездку, ввязавшись в спор о вере с двумя голландцами.

Генрих был католиком не столько по религиозному чувству, сколько по политическим пристрастиям. Так уж сложилось в те времена, что католичество связывалось с устоями монархическими, дворянскими, а протестанты, будь то в Нидерландах или империи, расшатывали эти крепкие, но уже опасно поскрипывавшие строения. Да и в опричнину Штаден не только ради наживы записался, он и в ней угадал сообщество, созданное для обороны дворянского мира от чёрного — городского, крестьянского. Что в этом сообществе своя своих не познаша, он относил за счёт безудержного русского характера... Неудачливому герцогу Альбе он сочувствовал всей душой. Церковный лом из Нидерландов возмущал его.

Собеседники его оказались сердитыми ребятами, как все, являвшиеся из северных провинций. Ненависть ко всему испанскому и католическому не утихала в них, ища выхода даже здесь, в немыслимой дали от родины, а может быть, именно в Кольской глуши она и прорывалась особенным жаром, питаемая тоской по дому и духотой российской глубинки: в местных порядках находилось много общего с беззаконным правлением герцога Альбы.

Голландцы привыкли бить витражи в церквах и выстрелами встречать стражников на порогах своих домов. А тут какой-то немец, наёмник и авантюрист, служивший русскому сатрапу, дерзает тявкать на самого Мартина Лютера! Спор заварился в комнате Якова Гейне, уравновешенного бюргера из Антверпена. Он-то и спас Штадена от избиения, а Брюннель поскорее увёл его домой. Больше они к голландцам до отплытия не приходили.

Нет худа без добра: невольное затворничество помогло Штадену привести в порядок главный товар, вывозимый им из России. Только подсвеченное бессонным солнышком окошко было свидетелем его географических трудов. Описание северного пути в Москву напоминало диспозицию военного похода. Но и хозяйственной наблюдательности Штаден был не чужд: «Печенга — монастырь, основанный монахом Трифоном 23 года назад. Монахи кормятся у моря, ловят треску, сёмгу и белуху. По берегам у Колы вываривают соль...» Если бы Брюннель заглянул в тетрадки Штадена, он бы решил, что Генрих делает памятные заметки для книги о Московии.

Всё проходит, даже ожидание отплытия. Каждый из нас во благовремении отплывёт... Последние подводы с каменными ядрами — обточенными валунами из местного гранита рапакиви, или «гнилого камня», — перевалили свой груз в сырые недра каравелл. Брюннель и Штаден загромоздили мехами крохотную каютку, а деньги сдали под расписку шкиперу. Якорь подняли на исходе дня и в бредовом свете белой ночи пошли на Север.

Обычно море, открытое голландцем Баренцем, встречало первые корабли неласково, но к середине лета ненадолго затихало, жалея рушить эфемерное очарование июльского тепла и деловитое спокойствие птичьих базаров на скальных берегах. Покачиваясь на расставленных ногах у высокого фальшборта, защищавшего не столько от волны, сколько от пуль, Штаден, Брюннель и шкипер спорили о том, как далеко на Север уходит свободная вода. И на Востоке — тянется ли она до края этой земли, до границ Китая, или, как утверждают Баренц и англичане, льды глухо забивают проливы между островами и даже целые моря? Множество поручений дали Брюннелю Строгановы, но главное — добыть приборы, инструменты, чертежи и корабельный приклад, вплоть до голландской парусины, для будущего плавания на Восток. Он слабо представлял, как повезёт всё это дорогостоящее добро сухим путём через империю и Польшу. Однако торговец живёт не только расчётом, но и шальной надеждой на удачу. Оливер верил, что доберётся до России, не потеряв ни жизни, ни товара, после чего его ждало куда более опасное и увлекательное плавание...

Два испанских галиона встретили их на пятый день пути. Во взбаламученной, словно творогом набитой чаше моря, сливавшегося с мутным небом, они напоминали разжиревших мух, задумчиво ползущих в поисках лакомых крошек. Вооружение галиона было куда мощнее, чем у «купца», но мрачный голландский шкипер не попытался уклониться, пользуясь преимуществом хода. На корабле его служили парни, разбившие испанский флот в бухтах Северного моря, врывавшиеся на мелко сидевших шнеках на улицы затопленных городов, — «морские гёзы». Штаден лишь скупо сообщает, что галионы были отбиты и отстали, но нетрудно вообразить, с какой победной ненавистью пушкари долбили их надменные борта ядрами, обточенными и облитыми железом на деньги Строгановых. Тайные связи и симпатии между торговыми, промышленными людьми были куда причудливее и многозначительнее, чем мнилось бдительным, но близоруким московским дьякам... Путь в Антверпен был чист, а ветер сладок, как первый глоток свободы, самого крепкого вина на свете...

Если бы Афанасий Фёдорович Нагой подозревал о тайных тетрадках Штадена, как страстно пожелал бы он удачи испанским галионам!

Из «Проекта завоеваний Московии», представленного Генрихом Штаденом пфальцграфу Георгу Гансу:

«Кильдин — остров, омываемый морем. На нём живут лаппы[27], русских нет. На острове есть озеро с пресной водой.

Кола — река и залив. На этой реке русские рубят остроги, в особенности Яков и Григорий Аникиевич Строгановы. Они доставили здесь солеварню три года назад. Торгуют с голландцами и англичанами. Они обещали царю укрепить это место.

Чёрная река — острог. Здесь ловится сёмга.