— Ну, что видишь, вербота? — спросил механик. — Ничего не видишь: не морской у тебя глаз. Давай бинокль, видишь, Демьяныч прищурился, значит, приметил он что-то среди волн. Может, и бот.

Это известие не особенно порадовало парня, он не стал спешить отдавать бинокль и начал заговаривать механику зубы:

— Петро меня звать. Что ты одно заладил: «вербота, вербота»! Сам тоже небось по вербовке сюда приехал.

— Ага, — сказал механик, — только ты от избытка здоровья, а я по причине вербанутости. «Вербота» и «вербанутый» — есть разница? Есть. А теперь давай бинокль.

Но Петро к этому времени левее носа траулера совершенно отчетливо заметил нечто вроде бочонка, который неистово кидали волны.

— Стой, — тяжело задышал Туган и схватил свободной рукой плечо молодого механика, — кажется, вижу!

Но бот или то, что казалось им, увидели и с мостика траулера. «Абаша» резко сменила курс и пошла на юго-запад. А скоро бот стало видно и невооруженным глазом. Иногда он скрывался в туче снежного заряда и вновь появлялся — жалкая скорлупа, не больше, среди гигантских волн. И на ней оранжевые люди.

— У них что, хода нет? — сказал в недоумении тралмастер. — Швыряет их, как попало.

Тралмастер был недалек от истины: «семерка» не имела хода, сломало ей и перо руля ударом волны. На ней, крепко прижавшись к рубке, находилось одиннадцать человек. Первым «Абашу» увидел Вася Батаев и закричал:

— Хлопцы, помощь идет!

Заплакал от радости вконец измученный Олег Смирнов, застонал, как от боли, Серега.

Траулер стал кружить вокруг бота, подходя к нему все ближе и ближе. На корму вышли посланные капитаном «Абаши» два матроса с бухтами легкого линя, стали готовить буксирный канат.

Скоро «Абаша» совсем сбавила ход, но ближе подойти к «семерке» не могла — мешало сильное волнение, ветер. Капитан траулера боялся, чтобы бот не ударило о борт «Абаши» и не разбило его. Он стал выжидать благоприятный момент, чтобы с наветренного борта бросить на «семерку» линь. И вот бот приблизился к наветренному борту, влекомый возникшими в море течениями, один матрос кинул линь и промахнулся, второй кинул — и был тот же результат. Между тем бот прошел метрах в двадцати от кормы траулера и его понесло дальше. Капитан «Абаши» успел, однако, ободрить ловцов своим бодрым и громовым через мегафон голосом:

— Эй, на боте, ловите линь!

Не выдержал, закричал свое Туган:

— Васька, Серега, это я — Петька с десятой!

И лишь на третий раз получилось все удачно. Линь с «Абаши» поймал Костя. К этому времени появилась с развевающимся шлейфом дыма из огромной трубы и сама плавбаза. За базой пришел на всех парах «Таймень».

Поздно утром следующего дня завлов Валерий Иванович и председатель судкома Петрович спустились вниз, в десятую каюту. Они постучали в дверь, им никто не ответил.

— Неужели до сих пор спят? — сказал молодой завлов, пошатываясь, растопырив руки и упираясь ими в переборки, а вот старый моряк стоял крепко. Ему качка была нипочем, не первый и не последний шторм в его жизни.

— Я этого худенького… белоруса, в столовой на завтраке видел, — сказал Петрович.

— А-а, Костю Ильющиц. Знаете, мне таких бы сотню в ловцы. Горя не знал бы!

— Они все, белорусы, — работящие, неутомимые, — подтвердил председатель судкома, — из них добрые моряки получаются.

Валерий Иванович оторвал правую руку от переборки, а тут судно круто накренилось на левый борт, и он вместо того, чтобы вторично постучать в дверь, с маху толкнул ее, и она легко отворилась. Каюта была пустая. В ней было накурено, на столе стояла большая пластмассовая банка.

— Вот друзья, — сказал Петрович, откручивая пробку и нюхая содержимое. — Брага. Ну, мы ее…

Он оглянулся, подмигнул завлову, мол, мы знать ничего не знаем и простим человеческие слабости людям, которые были на краю гибели. Затем он сунул банку в угол около дивана, прикрыл ее старой телогрейкой и уселся на стул. Завлов хотел сесть на диван, но он был влажный, сырой. За иллюминаторами клубилась вода, била в стекла и находила невидимые щели, просачивалась в каюту. Завлов немного подумал и сел на заправленную койку моториста Василия Ивановича. Тут дверь отворилась, и вошел голый до пояса с полотенцем и с мылом в руках Вася Батаев. Он не ожидал увидеть в каюте начальство, а увидев, смутился и метнул быстрый взгляд на стол, успокоился, потому что на столе ничего не было.

— Здравствуйте!

— Доброе утро, — прогудел председатель судкома. — Как самочувствие?

Батаев молча пожал плечами. Не говорить же, что от проклятой кулаги голова трещит, как спелый арбуз. И зачем только ее пили?

— А Ильющиц где? — спросил завлов сурово. Ему хотелось сделать внушение и за брагу. Как-никак он ее лично видел, и нельзя же потакать! Но промолчал, вспомнив, как заботливо спрятал ее в угол Петрович.

— В лазарет пошел хлопцев проведать, — ответил Батаев, который с тоской кружил по каюте и не понимал, куда делась банка. Но вот он толкнул ее ногой в углу и повеселел. На ней телогрейка, не видно, и это хорошо.

— Не убрано у вас тут, — с укоризной сказал председатель судкома и поморщился, а глаза у него улыбались. — Вон фуфайка где-то валяется. Рундуков, что ли, нет? Иллюминаторы текут… да вижу, что барашки завинчены до конца! Прокладки надо новые, у боцмана возьмите.

Батаев схватил телогрейку в охапку так, чтобы банку не выронить, и сунул ее в рундук, облегченно вздохнул и сел на свою койку. «Зачем они пришли? Может, Карповича нашли?» Но его мысли как бы угадал завлов Валерий Иванович и сказал с тоской:

— Не нашли еще вашего старшину. Но найдем. Живого или мертвого найдем!

Вася подумал, что живого, наверное, уже не видать Женьку. И у него защемило сердце, дрогнуло лицо.

— Будем надеяться, что найдем Карповича живым, — продолжал говорить Валерий Иванович, — в жизни всякое бывает. Может, его японцы подобрали или колхозники, или… в общем, не все еще потеряно и не будем его хоронить заранее. Но нам хотелось бы знать, при каких обстоятельствах он упал за борт?

— Я этого не видел, — сказал Батаев, — вы других спросите. Сергея спросите, они вместе на корме были.

— Да говорили уже кое с кем. Рассказали, что знают. Вот и ты расскажи, пока свежо все помнишь. Понимаю, такое вспоминать трудно, нелегко, но надо.

— Я за рубкой был, гляжу — Женька за бортом что-то кричит и рукой нам то ли грозит, то ли показывает на что-то. А Сергей просто остолбенел на корме, на лице кровь и встать хочет на ноги.

— Так, — перебил его председатель судкома, — значит, его тоже чуть не смыло за борт. Ясно. А до этого что было?

— Обычное все. Краба, сети за борт покидали и жалели добро, но ведь старшой велел. Когда облегчали бот, Сергей в сетях запутался и чуть не вывалился за борт. Его Ильющиц успел за пояс схватить. Схватил, а их обоих потянуло, но тут, значит, мы всем экипажем не дали. Еще смеялись, шутили. Правда, Сергей испугался, дрожал весь, вода из него… кто-то сказал, надо ему из аварийного на поправку. Костя пошел на корму к Карповичу, а Карпович так грозно: «Что, мы терпим бедствие?! Через полчаса будем на базе, а там парная, и…»

А тут дверь отворилась, зашел Костя, поздоровался, и разговор зашел о тех, кто в лазарете.

— Василий Иванович пришел в себя, уколы делают ему, — сказал Костя, — а он спирту у врачей клянчит. Олег — нормально, а Серега, как сыч, разговаривать не хочет. Переживает.

— Вы извините, товарищ Ильющиц, — сказал председатель судкома, белоголовый красивый старик, — мы тут беседуем о том, как Карпович за борт упал. Такая нелепость! И как это могло случиться?

— Сам не понимаю, — ответил Костя, — я в рубке с Василием Ивановичем горючее менял. Да что тут гадать, смыло волной старшину. Я в рубке вдруг слышу, как наверху Батаев на Серегу кричит: «Круг бросай, бросай круг!»

— Он бросил? — спросил завлов.

— Конечно, бросил. А потом Василий Иванович из рубки выскочил, а что было дальше, я не видел. Мне Батаев запретил из рубки выходить. Он стал за старшого и мне велел продолжать.