Такова обычная работа на путине, требует она здоровья, силы, выносливости, незаурядного мужества. А если грянет настоящий шторм?

И он пришел, на редкость свирепый и жестокий.

Настал этот день. День, в который завлов Валерий Иванович не один раз думал: «Скорее бы он кончился!» Иначе думал капитан. Илья Ефремович более всего не любил неопределенность, вот такие ласковые в начале дин, которые могут закончиться внезапным штормом. И он думал так: «Я не дам себя захватить врасплох. Главное, вовремя дать команду мотоботам возвращаться на базу. Чтобы всех поднять на борт, закрепить боты, пока волнение будет шесть, ну, семь баллов. Ладно, образуется».

При всем своем уме, опыте капитан был несколько суеверен, и даже не то слово. Он любил прислушиваться к своему сердцу, с его помощью предугадывать будущее. Ежели на сердце легко, все образуется. Ежели тревожно, жди беды. Интуиция ни разу не подводила Илью Ефремовича.

И вот в девятом часу утра капитан спустился с мостика в свою каюту и сел в кресло, преследуя единственную цель — послушать сердце. Для этого требовалось одиночество, умение расслабиться, отрешиться от забот, от земного. К этому времени к борту базы подошли все одиннадцать мотоботов и каждый сдал требовательному приемщику крабов Савченко по отличному стропу, тысячи по полторы морских раков. Были вызваны рабочие всех служб цеха обработки, зашумел заливаемый потоками морской воды завод, и закружили около него мяукающие чайки — начался у них очередной пир.

Капитан сидел в кресле, когда в каюту ворвался без стука бледный Валерий Иванович.

Капитан вздрогнул от неожиданности и резко спросил:

— Разве я звал вас или вы забыли правила приличия?

— Я пишу рапорт на ваше имя! — выдохнул завлов.

— Пишите, — сказал капитан, — и приносите, но прежде постучитесь в дверь моей каюты.

— Меня хотели ударить, — продолжал, дрожа от возбуждения, Валерий Иванович, — вот этой штукой. Тому свидетель приемщик крабов Савченко.

Валерий Иванович на вытянутых руках показал капитану железный прут, на одном конце которого была приварена четырехугольная металлическая пластинка. Это была бирка, с помощью которой Савченко метил стропа с крабами, устанавливая очередность отправки уловов на конвейер, ведущий в цех срывки панциря.

Илья Ефремович выслушал нехитрую историю.

Оказывается, один из рабочих цеха обработки, подавальщик крабов, уговорил своего напарника «механизировать» процесс подачи крабов на конвейер. Напарник сел за лебедку и стал вытряхивать крабов со стропа на конвейер, а это категорически запрещалось, потому что в таком случае получается много брака. Это все равно что вытряхивать яйца из ящика прямо на землю. Конечно, панцирь у крабов несколько крепче яичной скорлупы, но содержимое его шести лап такое же, как в яйце — жидкий полупрозрачный белок.

Уставшего от недосыпания завлова подобная подача крабов, которых с таким трудом ловят его парни, возмутила, и он, взвинченный неопределенностью нынешнего дня, сделал резкое замечание рабочим. Один из них сказал, что плевать хочет на завлова, ибо подчинен начальнику цеха обработки. Он, как и завлов, был тоже взвинчен, но по другой причине. Он уже которую неделю работал по пятнадцать — восемнадцать часов в сутки, делал по три-четыре нормы и тоже очень устал.

Когда завлов повысил голос, рабочий в раздражении замахнулся железной биркой…

— Значит, замахнулся? — спросил капитан, слегка улыбаясь.

— Замахнулся, — отвечал Валерий Иванович, — его схватил приемщик крабов Савченко.

Капитан продолжал улыбаться.

— Ну, молодец Савченко, не ожидал от него такой решительности. А дальше что было?

— Я пошел к вам и говорю, что буду писать рапорт!

— Не надо, — с легкой улыбкой посоветовал Илья Ефремович. — Вы погорячились, и рабочий погорячился. Вы заорали, он замахнулся… квиты!

— Да? Если б не Савченко, я, быть может, уже в лазарете лежал бы, — возразил молодой завлов.

Капитан нахмурился и подумал о том, что у него и у всех на флотилии возбудимость выше нормы, но надо держаться, черт возьми! Держаться стиснув зубы, и пример выдержки должен подавать прежде всего он, капитан, на которого с некоторых пор накатилась полоса, но все равно она когда-то кончится. «Я, наверное, сейчас расплачиваюсь за все свои старые удачи, — подумал Илья Ефремович. — Их ведь у меня было много, тогда хорошо было! На «Никитин» шли лучшие рабочие, старшины. Всем хотелось быть рядом с везучим капитаном, а теперь… Люди неудачливых не любят».

Ефимов нисколько не сердился на тех, кто покинул «Никитин» в трудное время. Это лично для него наука, урок на будущее. И прав он был, когда у него хватило мужества сказать на одном из заседаний партбюро: «Мы здесь мечем громы и молнии, осуждаем тех, кто увольняется от нас. Мол, они изменяют «Никитину». Нет, это свидетельство наших просчетов, слабой воспитательной работы в коллективе, который оказался жидким на расправу. Мы поддались одной, пусть даже главной цели: выполнять и перевыполнять план любой ценой, чтобы побольше зарабатывать. А вот о том, чтобы воспитывать в людях особое, коммунистическое отношение к труду и создавать в коллективе такую нравственную атмосферу, чтобы никто жить без нее не мог, мы забыли. И я в первую очередь осуждаю себя, как капитана и директора».

И этот умница Петрович, председатель судкома, поддержал его, сказал, что верно, надо начинать с нуля: создавать сплоченный, дружный коллектив из тех, кто есть, опираясь прежде всего на коммунистов флотилии. Будет очень трудно, но иного выхода нет, иначе полоса никогда не кончится…

Капитан-директор вздохнул и поднял глаза на Валерия Ивановича.

— Валерий, — сказал он как можно убедительнее, — будет неплохо, если у вас хватит мужества извиниться перед тем рабочим за свою грубость.

— А он? — оторопело спросил завлов. — Он больше меня виноват.

— Он, быть может, и не принесет вам ответное извинение, но задумается. Обязательно задумается! Да… и еще вот что. Идите на мостик и дайте, пожалуйста, во Владивосток, гидрометеорологическому институту, радиограмму. Сообщите наши координаты. Что они там думают про погоду в нашем районе и какой порекомендуют курс, если и нас захватит циклон. Я думаю, о разнобое в прогнозах они знают.

— Будет сделано. Разрешите идти?

— Минуточку. Я вас прошу быть все время на мостике и держать постоянную связь с мотоботами. Штормить начнет, вероятно, после обеда.

Первый, самый утренний строп крабов на «семерке» взяли с двух перетяг сетей, а в каждой перетяге пятьдесят сетей, каждая сеть длиной в 30—40 метров. Это было неплохо, но дальше крабов пошло больше. И главное, что особенно радовало ловцов, почти не было прилова, самок и молоди. В ячейках сети ворочались крупные, как на подбор, самцы по два-три килограмма. Серега бил их своим аккуратненьким с плексигласовой ручкой крючком и приговаривал:

— Между глаз — раз и в торбу. Между глаз — раз…

Батаев был на лебедке, которой поднимают со дна порядок сетей. Лебедка поскрипывала, шла без пробуксовки. Вася подхватывал сеть и вместе с Олегом Смирновым подавал ее на стол, около которого по трое с каждой стороны стояли ловцы. Они били крабов и выпутывали их из сети. Костя был на подхвате. Он укладывал мокрые сети во второй трюм, отвязывал вешки, крупные, с человеческую голову, наплава. Улов же складывали в первый трюм и на нос пока навалом, а как положено — рядами, брюхом вверх — будут укладывать позже, во время перехода к плавзаводу. Костя следил лишь за первым внешним рядом и за углами. В углы он укладывал самых крупных крабов, в центре оставались те, что помельче.

Карпович стоял на корме, широко расставив ноги, и рулил, следил за ходом бота. Бот должен идти с той скоростью, с какой выбирается сеть. Старшина был в яловых высоких рыбацких сапогах, в ватных брюках и в телогрейке нараспашку. На голове рыжеватая шапка из нерпы. Это была теплая, очень хорошая шапка, и она надежно защищала от простуды уши старшины, которые и при легком переохлаждении часто болели. Карпович курил «беломорины» одну за другой, поглядывал на компас, на горизонт, через каждые полчаса брал из рубки Василия Ивановича радиотелефонную трубку, выходил на связь с базой.