— Осторожнее, осторожнее, — говорил на мостике завлов Валерий Иванович. — Выбирайте момент, не спешите!

Но нелегко было экипажу «семерки» выбрать момент, схватить качающиеся крюки и зацепить ими мотобот. Мотобот то поднимался вверх на несколько метров, то проваливался вниз. Крюки со звоном бились о палубу и рубку «семерки», разбивали в щепы деревянные борта. От них едва спасались ловцы, гасили их колебательные движения бамбуковыми вешками. Сотни людей на плавзаводе с замиранием сердца следили за этим единоборством.

Но вот ловцы «семерки» улучили благоприятный момент, схватили крюки и, когда бот подняла волна, прочно закрепили их. Мастер на палубе «Никитина» не потерял и доли секунды. Он тут же включил моторы, лебедка натужно завыла, на несколько метров подняла мотобот и дальше не смогла. «Семерка» была слишком перегружена, в трюмах было полно воды.

— А почему их только одиннадцать? — вдруг услышал я голос Анны за своей спиной.

Волны яростно били в днище зависшего мотобота, все сильнее раскачивали его. «Если так будет продолжаться еще несколько минут, — мелькнула в моей голове мысль, — «семерку» в щепки разобьет о стальной корпус «Никитина». Ее надо немедленно опустить на воду».

Очевидно, об этом же подумали и на мостике, потому что оттуда раздалась торопливая команда:

— Майна, майна…

В этот момент одна из оранжевых фигур на боте замахала рукой, мол, не надо майнать нас на воду! Лицо махавшего рукой человека осветил прожектор, и я узнал, кто это, — Вася Батаев. Батаев не мешкал. Он скинул спасательный жилет и прямо в сапогах, в робе прыгнул в один из трюмов, нырнул. Через несколько секунд на поверхности показалась его мокрая, без шапки, голова, а затем и правая рука, в которой была пробка. Он показывал ее всем, как бы говоря: не волнуйтесь, вода сейчас выльется.

Из днища «семерки» мощно вырвалась струя воды, затем снова загудели моторы лебедки и мотобот медленно пошел вверх. Он с каждой секундой становился все легче и легче.

И в это время над бушующим морем, по всему плавзаводу разнесся спокойный, десятикратно усиленный микрофоном голос капитана-директора:

— Выношу благодарность за проявленную решительность матросу первого класса Василию Георгиевичу Батаеву!

— Но почему их только одиннадцать? — снова услышал я за своей спиной тоскливый голос Анны. — Где двенадцатый, кто он?

Сколько было разговоров потом! Из них я узнал, что троих из экипажа «семерки» пришлось положить в лазарет. Серегу, у которого было нервное потрясение, Олега Смирнова, совсем измученного качкой, и моториста Василия Ивановича, по поводу двустороннего воспаления легких. Остальные восемь человек чувствовали себя нормально, лишь очень промерзли, но они быстро отогрелись после парной и коньяка, который им пожертвовал из специальных запасов Илья Ефремович. Кое-кто не удовлетворился коньяком и добавил самодельного пива — кулаги, и спали теперь эти ребята богатырским сном в своих каютах. А шторм неистовствовал всю ночь. Был он необычайно сильным даже для этих гудящих от бесконечных циклонов широт.

Лазарет плавбазы был чистеньким, уютным, на шесть коек, расположенных в трех каютах. Одна считалась палатой особого назначения, и туда уложили Василия Ивановича. Он всю ночь бредил, что-то кричал, вскакивал с кровати. От него не отходила медсестра, ласково его уговаривала, но он, пожалуй, ничего не слышал и не понимал. Рядом в трехместной палате лежал с широко раскрытыми глазами Серега и жадно ловил каждое слово бредившего моториста. Здесь же был и Олег, покорный, без кровинки в лице, и матрос с «Тайменя» — худой парень, на вид интеллигент, с очень бледным лицом. У него заболело сердце, но вел он себя бойко, был говорлив и на качку не реагировал.

— Так, говорите, досталось вам? — спрашивал он поминутно у Сереги и Олега.

— Было, — отвечал Олег и гремел тазом над кроватью. Его часто тошнило, но желудок был пуст, поэтому он только плевал в таз и потом лизал лимон.

Позаботились и о Сереге. Женщины из их бригады распутки пожарили огромную чашку крабового мяса и принесли ему, но он не ел, тупо глядел на чашку и часто вздыхал. Зато жареные крабы пришлись по вкусу парню с больным сердцем. Его звали Андрей.

— Скажи мне, — спрашивал Андрей у Сереги, — почему от крабов у мужиков ноги мерзнут? А на женщин как он действует?

Сергей молчал, Андрей рассмеялся, по душе ему пришлось «тонкое» замечание о крабах и о его действии на сильный пол.

— Тебе, брат, сама Алка лимон приволокла. Небось из капитанских запасов взяла, наш-то ведь любит чаек, коньяк с лимоном. Принесла тебе, как герою, а ты Олегу отдал и крабца жареного не ешь, а выйдешь из лазарета, Алка — тут как тут, но у тебя сил не будет. Так что ешь крабца — чистый белок, и тогда на любовь потянет.

Серега молчал. Не треп Андрея его интересовал, а бред Василия Ивановича. Василий Иванович за переборкой в бреду кричал:

— Ребята, что стоите? Линь мне, линь! Я ведь душу за него, душу!

И перед глазами Сереги вновь возникли бушующие валы Охотского моря, среди которых одинокое, такое заметное оранжевое пятно, а рядом с ним второе — спасательный круг, тоже оранжевого цвета. Потом — плачущий Василий Иванович, срывающий с себя телогрейку, сапоги. И вот моторист обвязывается вокруг пояса линем, хватает второй спасательный круг и прыгает за борт. Второй конец линя в руках Батаева, который стоит широко расставив ноги, стравливает линь и кричит ловцам, столпившимся у рубки:

— К скобе, к скобе привяжите твайну!

А он, Серега, тогда стоял на корме, уцепившись за бесполезный румпель. Просто так держал, чтобы чувствовать себя нужным, полезным человеком на боте. В рубке переливал горючее из запасного бачка Костя и тоже торопился, ругался как никогда, крепко, сочно, а потом крикнул Сереге:

— Давай, давай, сейчас пойдет!

И действительно, мотор ожил, заработал без перебоев. Бот рванулся вперед. Серега навалился на румпель, но…

В иллюминатор над головой парня кто-то осторожно постучал. Серега неохотно открыл глаза…

— Опять Алка, — сказал Андрей, — к тебе, герой!

— Чего тебе? — спросил Серега у девушки, отвинчивая иллюминатор.

— Хочешь, я скажу тебе, что ты… — зашептала Алка, — что ты для меня…

Потом она протянула сверток. В нем были книги.

— Не надо, уходи! — почти закричал парень и с силой хлопнул иллюминатором, завинтил барашки. За стеклом осталось обиженное лицо Алки.

— Вот дурак, — сказал Андрей. — Ей же цены нет. Как о тебе беспокоится, даже завидно!

— Заткнись, — чуть не плача сказал Сергей.

И он опять стал восстанавливать в памяти то, как они с Карповичем стояли на корме и вдвоем держали румпель. Они старались держать «семерку» носом на ветер, так было безопаснее всего, была какая-то надежда продержаться некоторое время. А в глубине рубки был моторист и Батаев, которые непрерывно подавали сигналы «SOS». Серега вспомнил покрытое солью, словно инеем, лицо старшины, его крупные глаза, в которых была, как ему теперь кажется, нечеловеческая усталость, и его толстые губы. А потом бот все же развернуло бортом к волнам. «Быстрее!» — хрипло крикнул Карпович в рубку, а до этого он молчал, даже командовал знаками, и его хорошо понимали ловцы.

И вот волна ударила в корму, в перо руля и накрыла их с головой. Серега успел рвануть румпель на себя так, чтобы удар волны пришелся на перо косо. Он все время боялся, что перо может отломить. Он успел предупредить удар, но сам поскользнулся на палубе и, выпустив румпель, взмахнул руками, опрокидываясь на спину за борт. В последний момент правая рука старшины успела цепко схватить воротник Серегиной куртки. Старшина изо всех сил рванул на себя, на вытянутой руке поднял Серегу и мощным толчком откинул его к рубке, разжал пальцы и затем зашатался, выискивая точку опоры. Но все было напрасно, палуба скользила и делалась все круче и круче, словно гора, а он, старшина, пытался взобраться на нее. Он пытался взобраться на нее и тогда, когда упал и хрипел, извиваясь всем своим могучим, сильным телом. Оглушенный ударом о рубку, Серега заплакал и пополз к Карповичу, протягивая ему руку, но Карпович властно крикнул: «Назад!» — и в то же мгновение волна накрыла его и унесла с собою в море. А следующая волна отломила перо румпеля, и с этого момента «семерка» стала неуправляемой…