— Помогите! — закричал Пиа, бледнея.

К ним и так уже спешили со всех концов зала. Несколько рук схватили Домбровского, и он остановился в двух шагах перед сидящим на корточках Пиа. Ярослав посмотрел на него сверху вниз и как-то деревянно рассмеялся. И все кругом тоже рассмеялись, — никто не мог удержаться от смеха при взгляде на нелепую позу Пиа.

Не слыша успокаивающих голосов, Домбровский повернулся и быстро вышел. На улице его нагнал Верморель, взял под руку.

— Ярослав, нужно спешить на Монмартр.

— Зачем? — спросил Домбровский, не оборачиваясь и не замедляя шага.

— Как зачем? Ты же сам всегда твердил: возвышенности Монмартра — ключ к Парижу. Если мы сумеем организовать оттуда артиллерийский огонь…

— Ах, вот что, опять драться… — Домбровский зябко повел плечами. — Для чего?

Верморель разразился яростной бранью:

— Неужели эта вонючая падаль, этот клеветник мог так легко превратить тебя из солдата в слюнтяя? — Он плюнул от отвращения. — Скрестить руки на груди и этаким Иисусиком пойти навстречу «мясникам»?! — Он кричал на всю улицу потому, что ему было не по себе от безразличного молчания Домбровского, от тусклого взгляда его глаз… Всегда напомаженные, закрученные усики Ярослава сейчас свисали растрепанные, сапоги были нечищенные, ворот мундира расстегнут.

— Дьявольская глупость! Чепуха! Нам есть за что драться! Коммуна существует два месяца, и каждый день — новый удар по буржуазии. Неизлечимый удар! Трещины от этих ударов им уже никогда не замазать. Драться за день Коммуны — вот зачем нужна наша жизнь. Если мы не сумели победить, то вырвать еще несколько дней мы сумеем. И это тоже будет победа! Покончить с собою — это сдаться. А мы должны передать нашим детям и внукам свое упорство и веру.

Он передохнул и продолжал тише:

— А ты заботишься только о своей чести. Будем воевать до последней крайности, а там посмотрим: живы останемся — скроемся, не удастся — умрем с оружием.

Они не заметили, как вышли на площадь Шатле. Ветер разогнал облака, веселый солнечный ливень ринулся на площадь. Париж проснулся и, увидев опасность, напрягся в одном порыве, сосредоточенный и страстный.

У западных ворот площади строились баррикады. Босоногие мальчишки наперегонки катили тачки с песком. Скинув мундиры, федераты разбирали мостовую. Булыжники с грохотом летели в дубовые пивные бочки, добытые из подвала соседнего кабачка. С балконов и из окон сбрасывали пестрые тюфяки. Сверкающий лаком и гербами кабриолет, мягко покачиваясь на красных рессорах, подкатил к баррикаде. Кучер, спрыгнув на землю, подозвал коммунаров, и они стали выгружать из экипажа мешки с песком. Непрерывно бил барабан, и со всех улиц на площадь бежали мужчины, женщины, дети.

— Версальцы в Париже! К оружию, граждане!

— Гражданин, твой булыжник! — строго окликнула Вермореля девушка: каждый прохожий обязан был выкопать камень для баррикады.

Первым Домбровского заметил Рульяк. Он побежал к нему через площадь, стуча неуклюжими деревянными башмаками, протягивая руки, словно боясь снова потерять. Домбровский обнял Луи Рульяка так, как будто они встретились после долгой разлуки. Потом подошли два офицера, удивительно похожие друг на друга, только один с черными усами, другой с седыми. «Скорняк Брюнеро с сыном из 198-го батальона», — вспомнил Домбровский. Старик сердито заявил, что они не отойдут от Домбровского ни на шаг, потому что Домбровский их командир, и пусть он соизволит навести порядок. Оба Брюнеро застыли за его спиной, хмуро взирая на взбудораженную толпу.

Слух о приходе Домбровского облетел площадь.

— Здесь Домбровский! — обрадованно перекликались солдаты. Группа возле Домбровского быстро росла. Солдаты, офицеры, матросы, штатские подходили и, ничего не спрашивая, молча становились перед ним.

Он поднял руку, заслоняясь от солнца, чтобы рассмотреть стоящих перед ним людей, и усмехнулся — на ладони лежал помятый кусок хлеба с сыром. Он проглотил его в один прием, с досадой вспомнив непочатую тарелку мяса, чувствуя себя невероятно голодным.

Он взмахнул рукой, привычно отдавая команду:

— По четыре в ряд стройся! Офицеры, артиллеристы, ко мне. — Золотые нашивки блеснули на обшлаге рукава. Как хорошо, что не надо снимать мундир, переодеваться!.. Он подкрутил усы, смущенно посмотрел на носки своих нечищенных сапог, потом, опираясь на плечо Вермореля, поднялся на чугунную тумбу. Ого, тут много знакомых лиц! Поверх разноцветных шапочек, кепи, красных фригийских колпаков, задорных петушиных перьев гарибальдийцев он видел, как к задним рядам пристраиваются новые и новые. Жизнь снова становилась простой и понятной, как шеренги, которые быстро вырастали из бесформенной толпы, подравниваясь, приобретая стройность регулярного отряда.

Следовало спешить, и Домбровский обратился к бойцам. Чутьем солдата он понял, что здесь не нужны длинные речи.

— Граждане, — сказал он, и, может быть, впервые все увидели на его дрогнувшем лице волнение и нежную благодарность. — Париж не сдается! Верно? Мы будем с вами драться за каждый день, за каждый час Коммуны. И если придется умереть, мы погибнем с честью. Иначе нельзя!

Нет ничего приятнее первых минут пробуждения. Прозрачная тень оконного переплета дрожит на крашеных половицах. Артур, кряхтя, вытягивает ноги и достает спинку кровати. Холодная железная перекладина щекочет пятки. Он смеется, сжимается в комок и, щурясь, наблюдает за игрой пылинок в солнечном луче.

Время от времени он жалобно спрашивает:

— Не изволит ли ваша светлость встать?

— О нет, милорды, не тревожьте его, — тотчас отвечает он другим голосом.

— Ах так! — восклицает Артур и приводит страшные примеры гибели людей, которых одолевала лень. Стук в дверь прерывает его разглагольствования. По легким ударам — раз-два-три, раз-два-три — он узнает Мадлен, продавщицу из табачной лавки, — она живет этажом ниже.

— Ну, конечно, можно.

Мадлен вбегает в комнату и от яркого солнца закрывает глаза руками.

— Артур, ты разве не знаешь? Версальцы в городе! — Она отнимает ладони и в ужасе глядит на него. — Ой, ты еще в постели!

Артур хохочет, — он уверен, что Мадлен шутит.

— Так ты желаешь, чтобы я встал?

Он опоясывается простыней, выпрыгивает из кровати, сгребает Мадлен в охапку и громко целует ее в обе щеки.

— Вот я и позавтракал.

Она вырывается рассерженная.

— Слишком вкусно для такого дурака. Нашел время заниматься глупостями!

— Молодая девушка, Мадлен, не должна называть любовь глупостью, — огорченно говорит Артур, — и потом ты же сама хотела, чтобы я встал.

— Чучело. Ты понимаешь или нет — версальцы сегодня вошли в город!

— Всегда нам кто-нибудь мешает.

— Ты с ума сошел!

— Из-за тебя с каждым днем все больше.

— Я надеялась, что тебе за эти два месяца починили голову, — смеясь, говорит Мадлен, поправляя сбившуюся прическу.

В это время в коридоре загромыхали тяжелые шаги, дверь распахивается, и на пороге появляется сосед, красильщик Ламар. Уперев в бока руки, он кричит:

— Ах, бездельник! Версальцы в городе, а он валяется в постели! Да и ты хороша, кокетка!

Его воскресные панталоны забрызганы красной глиной предместий, жилет расстегнут, галстук сбился. В первую минуту Артуру кажется, что красильщик спятил.

— Я кокетничаю с ним? — всплескивает руками Мадлен. — Я ему уже целый час твержу про версальцев, но он думает, что с ним шутят.

— Мадлен, отвернись и замри, — приказывает Артур.

Пока он одевается, Ламар рассказывает подробности: около восьми часов вечера КОС получил депешу:

«Домбровский — Военной комиссии и Комитету общественного спасения.

Версальцы вступили в город через ворота Сен-Клу. Принимаю меры, чтобы отбросить их. Если можете прислать мне подкрепление, отвечаю за все.

Домбровский».