Почти никто из членов Комитета не знал боевой обстановки. Пока терялось время в спорах, версальцы захватили соседние ворота. Домбровский с кучкой людей защищал ворота Отейль. Во время боя его контузило камнем в грудь. Он передал командование начальнику штаба Фавье. И Ламар рассказывает дальше про ночное заседание и прокламацию Делеклюза.

Артур на мгновение задерживается у стола, собирает листки с записями о Домбровском, сует их в карман, и все трое бегут вниз по лестнице.

Тесная улочка полна народу.

С колокольни несутся звуки набата. Отражаясь от стен домов, они сливаются в сплошной гул, из которого вырываются звенящие удары молотков каменщиков, занятых постройкой баррикад.

Они прощаются на площади. Артур спешит в ратушу, Ламар остается здесь помочь баррикадникам.

Быстрая ходьба разгоняет мрачные мысли Артура. На полпути его окликают с проезжающего фиакра. Это Межи, знакомый чиновник из министерства финансов, «ослепительно серый человек», как называет его Артур.

— Не довезешь ли ты меня до ратуши? — спрашивает Артур.

— Пожалуй.

Артур садится рядом с ним. Кучер ворчит: то и дело приходится объезжать баррикады. Мостовые исковерканы, и Межи стонет на каждом ухабе, все три подбородка его трясутся.

— Я теряю голову, Демэ, — говорит он с отчаянием, — версальцы расстреляют меня.

— У тебя есть табак? — спрашивает Артур, хлопая себя по карманам.

Межи послушно вынимает табакерку и протягивает Артуру.

— Моя Клемане была права, — зачем нужно мне было оставаться в министерстве? Как только заварилась эта каша — марш в провинцию! Ты знаешь, она послала меня сейчас в министерство взять удостоверение, что я не принимал участия во всяких собраниях, избраниях.

— Это не поможет, — равнодушно говорит Артур, набивая трубку, — всякая справка, выданная Коммуной, явится уликой.

— Ну так что же мне делать? — стонет Межи. — Я потерял голову, я уже не человек, я мертвец, я мертвец! — Он вытирает лысину.

— Это еще впереди.

— Да, ты прав, — бессмысленно бормочет Межи.

— А знаешь, есть выход, — замечает Артур, пуская клубы дыма. — Поскольку все равно тебе не уцелеть, бери ружье и иди на баррикаду.

Межи разочарованно откидывается на сиденье.

— Ты смеешься! Разве Клемане пустит меня? Да и разве у вас есть надежда?

Они подъезжают, Артур встает на подножку.

— Тогда, дорогой Межи, тебе остается пойти помочь версальцам.

— А ты знаешь… — И Межи морщит в раздумье лоб, но встретив ожидающий взгляд Артура, спохватывается: разве он пойдет против Коммуны? Вообще, какой он вояка!

Артур смеется ему в лицо:

— Если бы не твоя трусость, из тебя вышел бы отличный негодяй.

Артур выскакивает из экипажа и взбегает по широкой мраморной лестнице ратуши. Вдоль перил, на ступеньках, сидят женщины, — они шьют земляные мешки для баррикад. Длинные полутемные коридоры полны народу. Взад и вперед снуют люди, задевая друг друга оружием. То и дело хлопают высокие стеклянные двери, и на них вздрагивают клочки бумажек: «Здесь санитарное управление», «Военный трибунал». «Оружие выдается внизу», «Баррикадная комиссия».

Мелькает красный с золотистыми кистями шарф члена Коммуны. Артур устремляется за ним. Это Феликс Пиа. Артур расспрашивает его.

— Домбровский? — Недавний злобный испуг мелькает в глазах Пиа. — Он удрал, твой Домбровский! — брызгая слюной, кричит Пиа.

Артур отступает назад.

— Не может быть.

— Я сам с ним разговаривал сегодня утром. Он сказал, что выполнил свой долг и уезжает. Я был прав… — неистовствует Пиа. — Неизвестно еще, как версальцы вошли, кто помог им…

Артур растерян. Он возвращается на площадь, опустив голову.

— Как, Домбровский?! — восклицает Ламар, когда Артур передает разговор с Пиа. — Да ведь он только что ушел отсюда со своим отрядом: они отправились к Монмартру.

— А я то… Слава богу! — Артур хватает за руки Ламара и Мадлен. — Бежим!

— Куда? — спрашивает Ламар.

— К нему, конечно.

— Зачем?

— Да что ты валяешь дурака? — в голосе Артура звучит досада и нетерпение.

— А здесь кто останется? Я от своего дома ни на шаг! В такое время разве можно покидать дом?

— А Домбровский?

— Он что — ему все равно, какую улицу защищать.

Артур обращается к Мадлен:

— А ты?

— Ты ее не трогай, — угрюмо говорит Ламар. — У нас и так мало народу. Каждый пусть защищает свою улицу. Куда она пойдет? У нее есть свое место.

— Сену пусть защищают рыбы? Июльскую колонну — ангелы? Ладно, когда ваша улица победит, навести нас. Прощай, Мадлен…

Она глядит то на Артура, то на Ламара, не решаясь ничего сказать.

…Отряд Домбровского двигался осторожно, ожидая донесения высланных вперед разведчиков, и поэтому Артур быстро догонял его.

Домбровский находился в арьергарде, когда вдруг задние ряды, замедляя ход, начали останавливаться, натыкаясь на головных. Никто не знал, что там приключилось. Придерживая саблю, Домбровский побежал вперед.

Отряд остановился у входа на площадь Победы. Густой навесный огонь версальцев разворотил ее каменный настил; лохматые взметы земли и камней частым дождем шумели на площади. Верморель, заикаясь, кричал и подталкивал стоящих в передних рядах, но они топтались на месте, пугливо поглядывая на страшный простор площади. Старик Брюнеро, ругаясь, бегал вдоль рядов. Ему вслед огрызались, не двигаясь с места:

— Сам иди. Ишь герой нашелся!

Увидев Домбровского, он сказал:

— Придется, гражданин, вести их боковыми улицами.

— Этак мы потеряем целый час, — вмешался Верморель. — Лучше рассыпаться и вперебежку.

Ярослав, ничего не ответив, подошел к музыкантам, прильнувшим к стене дома.

При виде Домбровского мальчишка барабанщик и три трубача — весь оркестр — ожидающе выпрямились.

— «Марсельезу»! Марш вперед и играйте! — скомандовал он.

Мальчишка с готовностью взял в руки палочку, поправил ремень и обернулся к товарищам, но те только переступали с ноги на ногу, поеживаясь от близких разрывов.

— Ты, гражданин, на нас не кричи, — хмуро сказал один из музыкантов. Голос у него оказался неожиданно тонким.

— Никуда мы не пойдем, что мы — хуже всех? — поддержал другой.

— Да разве ж я кричу? — весело изумился Домбровский. Он с любопытством оглядел трубача. Забавно, что человек с таким слабым голосом мог оглушительно трубить. — Прошу быстрее, — угрожающе вежливо добавил он, словно наводя на них дуло пистолета.

— Сейчас он вам понаделает дырок, сундуки, — восхищенно подмигнул мальчишка, но трубачи, избегая взгляда Домбровского, уже вставляли мундштуки и поднимали вверх сверкающие извивы труб. Они надули щеки, брови их сурово сомкнулись, и они уже перестали обращать внимание и на Домбровского и на взрывы гранат. Для них не существовало уже ничего, кроме музыки. Вот барабанщик поднял палочки, мотнул головой, яростно ударила дробь, и спустя секунду высокие, чистые звуки труб грянули первые такты вступления.

Подчиняясь гудящему призыву барабана, музыканты двинулись вперед, тверже и тверже отбивая шаг.

Сквозь гул стрельбы притихшие ряды вдруг услыхали голос Домбровского. Это не были слова команды. В широкую мелодию труб, в неистовую дробь барабана ворвался его голос, и инструменты бережно подхватили его, выравнивая и подымая высоко над площадью:

Он шагал по горячей взрытой земле, не оборачиваясь назад. Он не знал, идут ли за ним все остальные, или только они вчетвером — он и три музыканта — шагают по пустынной площади. Его целиком захватила эта старая песня марсельского батальона. Он кидал слова в ненавистное лицо врага, навстречу летящим снарядам.