С каждой строчкой ему становится легче петь, каждая следующая фраза звучит все громче, и, не оглядываясь назад, Домбровский начинает различать рядом со своим голосом хриплый бас Брюнеро, чуть заикающийся голос Вермореля, звучный мягкий тенор Артура Демэ.
Прислушайтесь: в полях и селах
Солдаты злобные ревут…
Голоса их становятся все сильнее, сливаются с голосами боевых друзей, не знающих страха и сомнения.
Они и к нам, и к нам придут,
Чтоб задушить детей веселых.
Слышишь, Версаль, он не один, все громче звучит песня, сложенная восемьдесят лет тому назад, их деды пели ее, защищая свободный Париж от интервентов и контрреволюционеров. С первозданной силой гремит она сейчас на площади. Ярослав мог не оборачиваться: мощный, неотразимый припев, заглушая грохот стрельбы, зазвучал единым слитным криком, в котором уже нельзя было различить отдельных голосов:
К оружию, граждане, равняй военный строй!
Вперед, вперед, чтоб вражью кровь
Впитал песок сырой!
Кончилась песня далеко за площадью, снаряды никого не задели. Верморель наклонился к Демэ:
— Он был прав: новому отряду нельзя отказываться от первого сражения.
— Но что, если б ударил снаряд?
— Этого не могло быть, — обернулся Домбровский, слышавший их разговор. — Вы не заметили, как они стреляли. Они переносили огонь справа налево, а мы как раз шли по правой стороне.
Никто толком не знал, где противник. На каждом перекрестке прохожие говорили по-разному: либо что впереди версальцы, либо что дорога свободна. Нельзя было верить никому: немало провокаторов шныряло теперь по улицам Парижа. Стрельба велась со всех сторон, и по ней тоже невозможно было ничего разобрать. Домбровский снова выслал разведку. Разведчики скоро вернулись, сообщив, что ближайший отряд версальцев находится за пять кварталов до площади Мадлен и двигается вперед, не встречая серьезного сопротивления. Ярослав, посоветовавшись с Верморелем, решил остановиться на площади Мадлен и дать бой.
Еще с апреля в саду вокруг церкви св. Мадлен стояли пустые лафеты. Издали их можно было принять за батарею.
Присев на каменные ступени у входа в церковь, Ярослав разостлал на коленях карту и внимательно рассмотрел план площади и прилегающих к ней улиц. Замысел и направление главного удара версальцев определились, и вскоре весь ход предстоящей операции стал ему ясен. Надо было задержать их продвижение часа на полтора, чтобы за это время достроить баррикады справа и спереди от площади Мадлен. Кроме этого, следовало окружить дугой баррикад церковь св. Мадлен на случай прорыва передней линии.
Чтобы приостановить версальцев, он выделил два десятка бойцов под командованием своего адъютанта Грассе. В их число попал и Артур Демэ.
…Они шли цепочкой, выставив шаспо, напряженно вглядываясь вперед.
Вот и бульвар Гаусмана — улица банкиров, торговцев, посольств и ювелирных магазинов, мраморных особняков и гигантских витрин. Сегодня она поражает Артура своей необычайностью. Не видно ни одного человека, ни фиакра, ни омнибуса, и от этого улица стала огромной, широкой, раскрылась ее солнечная, нарядная даль. Стаи голубей, беспокойно воркуя, перелетали с места на место и подозрительно озирали пустынные мостовые. За глухими железными шторами витрин, за спущенными жалюзи окон притаилась выжидающая тишина.
Грассе все время поучал:
— Славное, ребята, больше шуму! Главное, быстрее стреляйте! Главное, чтобы они не догадались, сколько нас! — Все у него главное. — Главное, пустить им дым в глаза!
И они пустили.
Они залегли у наваленных поперек бульвара садовых скамеек и куч булыжника и встретили версальцев таким частым огнем, что те сразу прекратили свое неуверенное движение и попятились назад.
Вскоре синие мундиры «мясников» снова мелькнули за деревьями бульвара. Версальцы выкатили на улицу два орудия.
Грассе закричал:
— Главное — убрать прислугу!
Перестрелка усилилась. Пулей сбило ветку над головой Артура, и клейкие от сока листья платана посыпались ему на шею, руки. Ему стало досадно: разве это настоящий бой — валяться в траве да греться на солнышке? Выставив вперед шаспо, он прополз под скамейками и, прячась за низенький барьер, идущий вдоль аллеи, добрался до нарядного газетного киоска, изукрашенного жестяными рекламными щитами. Киоск находился как раз посредине между версальцами и коммунарами. Довольный своей выдумкой, Артур устроился за углом. Отсюда прекрасно видны эти краснорожие «мясники» возле пушек. Он тщательно прицелился, но в это время за спиной раздался шорох. Вздрогнув, Артур огляделся: к нему ползком на животе пробирался парень, его растрепанные рыжие волосы прилипли к потному лбу. Артур сердито помахал рукой: «Поворачивай обратно, разве ты не видишь, здесь вдвоем не уместиться, только будем мешать друг другу», — но парень не желал замечать его знаков. Ладно, Артур решил не обращать на него внимания. Он опять поднял шаспо и прицелился в спину артиллериста, стоящего у лафета. Ясно, что по дыму выстрела его тут скоро откроют, но до этого надо успеть снять хотя бы двух человек из орудийной прислуги. Палец Артура ложится на спусковой крючок, и в это время парень хватает его за плечо. Артур оборачивается, шипит в бешенстве:
— Чего тебе еще надо?
Рыжий молча показывает на заднюю стенку ларька. Артур не сразу понимает, в чем дело. Наконец он догадывается:
— Забраться туда? Да? — Ему неловко за свою грубость.
Они штыками вскрывают дверь и влезают внутрь. Здесь темно и пахнет типографской краской.
Артур усаживается на высокий табурет, кладет на прилавок пачку патронов. Рыжий ложится внизу в ногах у Артура, сдвигает фанерный щит, и они «открывают торговлю». Они стреляют одновременно, чтобы спутать версальцев. Ружейного дыма снаружи не видно, он задерживается щитами.
Пушки успевают сделать только по одному выстрелу и умолкают. Прислуга, напуганная невидимым огнем, разбегается. На мостовой остаются трое раненых. Офицер вынимает пистолет и толкает солдат вперед к покинутым пушкам.
— Бей его! — командует рыжий. Они снова стреляют. Офицер взмахивает руками и падает. Артур в восторге толкает парня ногами в бок. Версальцы все еще недоумевают, откуда стрельба.
Киоск полон дыма. Они плохо различают цель и вынуждены часто останавливаться, чтобы протереть слезящиеся глаза. Особенно достается Артуру — он сидит наверху.
Проходит еще несколько минут, и первые пули с грохотом и скрежетом пробивают жестяные щиты: дым, выходящий из щелей, замечен версальцами.
— Есть пословица… — кричит Артур вниз.
— Какая? — спрашивает парень.
— Пока соображает мудрец, соображает и дурак.
На прилавке слева от Артура вдребезги разлетается какая-то бутыль, затем внизу слышится странная возня и сдавленный вскрик.
— Что случилось? — наклоняется Артур. — Ты ранен?
— Хуже. Это, наверное, клей. Я ничего не вижу.
Они выбираются наружу и ползут к своим. Несмотря на опасность, Артур не может удержаться от улыбки: вся голова, лицо, плечи рыжего залиты густой желтой массой клея. Этот нелепый случай веселит весь отряд.
Орудия снова стреляют. Простор бульвара делает их огонь убийственным. Несколько выстрелов — и жалкая баррикада разворочена. Отряд Грассе отступает, унося с собою раненых, цепляясь за каждую тумбу, дерево, подворотню. Так проходит еще полчаса. Всего один квартал отделяет теперь версальцев от площади Мадлен.
Грассе смотрит на часы.
— Нужно задержать их еще на двадцать минут. Домбровский постоянно твердил: «Ничего не сделано для победы, пока остается сделать хоть один выстрел». Сейчас главное.. — Грассе не успевает договорить и падает лицом вперед. Кровь льется из маленькой раны на затылке.