Близкие и далекие разрывы снарядов беспорядочно вставляли точки в речь Вермореля. Нервная спазма перехватила ему горло, он остановился, но тысячи глаз, устремленных на него со всех концов площади, вернули ему силу.

— Домбровский боролся и пал за наше дело, как за свое, так неужели мы, парижане, сдадимся? — проникновенно спросил Верморель.

— Нет! — всплесками прокатился крик.

— Пусть не панику сеют бомбы версальцев, пусть они сильнее разжигают наше мужество и гнев. Нет с нами живого Домбровского, но с нами его ненависть, его вера! Теперь мы твердо знаем, что пролетарии всех стран до конца вместе. Поклянемся же над его телом, что мы уйдем отсюда только затем, чтобы победить или умереть.

— Клянемся! — крикнула площадь, заглушая грохот канонады, потрясая поднятыми вверх огнями факелов, ружьями, фуражками, кулаками.

И они сдержали свою клятву.

После жестоких боев версальцы захватили ратушу. Управление Коммуны эвакуировалось в восточные предместья, в мэрию XI округа.

В библиотечном зале мэрии Делеклюз собрал членов Коммуны и высших командиров. Он молча следил, как они входили, стряхивая песок и грязь с мундиров, и рассаживались за длинным столом — спокойные, сосредоточенные. Вдоль стен, в маленьких нишах и на высоких стеклянных шкафах, стояли мраморные бюсты великих французов. Делеклюз подумал, что старый Вольтер, и Дидро, и неистовый Марат, и неунывающий Беранже, и Расин могут гордиться его товарищами.

Секретарь Коммуны Арно отмечал в списках отсутствующих.

— Ранвье?

— Он на Бют-Шамоне устанавливает артиллерию.

— Риго?

— Убит у Пантеона, — сказал Варлен. — Я только что оттуда.

Голова его была перевязана. Из-под потемневшего от копоти и крови бинта возбужденно блестели глаза.

— Пиа?

Молчание.

— Сбежал, — раздался наконец чей-то презрительный голос.

— Франкель?

— Он отправился кажется к Врублевскому, — ответил кто-то.

Арно не расслышал. Пальба с кладбища Пер-Лашез заглушала все звуки.

— Закройте, пожалуйста, окна, — попросил Арно.

Трудно было удивить хладнокровием собравшихся здесь людей. Поведение Арно, привычно склонившегося над бумагами, не удивляло, а создавало обстановку спокойной серьезной работы. Коммуна жила, несмотря ни на что. Это собралась не измученная, отчаявшаяся горсточка храбрецов-фанатиков, это заседала Коммуна Парижа.

Когда Делеклюз заговорил, все затаили дыхание — настолько тих был его слабый старческий голос. Некоторые слова можно было угадать только по движению губ. Но там, где отказывал слух, помогало сердце. Они понимали каждое слово Делеклюза. Он сказал, что еще не все погибло. Еще можно держаться.

Пафос его был старомоден. Так держались ораторы Конвента. Казалось, он явился оттуда, из времен Великой Французской революции.

Глаза его горели, он протянул дрожащую руку, как бы поддерживая надежды, энергию и веру сидящих перед ним людей. Они встали и зааплодировали великолепному примеру долга и мужества. Надежды не было, но чувства долга и ненависти возродили в их усталых сердцах энергию.

Варлен ушел на самый тяжелый участок — площадь Шато д’О.

Верморель верхом на лошади уехал отыскивать подкрепления. В эти часы его можно было видеть повсюду: он появлялся на баррикадах, среди артиллеристов, в госпиталях. Он шутил, подбадривал, помогал. От знойного солнца некуда было скрыться, лошадь его вспотела, бока ее запали, а Верморель был свеж, весел, и те, кто пожимал его руку, чувствовали какую-то бодрящую прохладу.

Под вечер в мэрию неожиданно приехал посланник Соединенных Штатов Уошберн. Несмотря на жару, он был затянут в парадный дипломатический мундир, на груди блестели ордена, в руках треугольная шляпа с плюмажем и лентами. Невозмутимый Антуан Арно принял его так, как будто прием послов был для секретаря Коммуны обычным делом. Уошберн от имени прусского командования предложил выступить посредником между коммунарами и версальцами. Условия он обещал следующие: военные действия приостанавливаются; версальские войска оставляют Париж; Национальная гвардия продолжает охранять город; в течение определенного срока происходит переизбрание Коммуны и Национального собрания.

Предложение американца было неправдоподобно заманчивым. Для умирающей Коммуны эти условия были спасительными.

Арно хотел немедленно разыскать Делеклюза и доложить ему обо всем, но Уошберн сказал, что он приедет за ответом завтра. Пусть Коммуна как следует обсудит этот вопрос.

Он поспешно распрощался и уехал.

Делеклюзу не понравилось вмешательство американца. Что побудило его проявить такую заботу о Коммуне? Откуда возникло это торопливое благородство?

Арно высказал догадку: может, быть, американцы хотят приостановить пожары, боясь, как бы не пострадали их дома?

— Но почему же тогда Уошберн поспешил удалиться? — недоумевал Делеклюз. — В самом деле, если он желает остановить кровопролитие, если он хочет спасти имущество американцев, зачем же ему оттягивать на сутки перемирие? Нет, здесь что-то не то, не говоря уже о подозрительно выгодных условиях.

Принимая доклады, организовывая подкрепления, подписывая приказы, отвечая десяткам людей, толпившимся в его кабинете, старый революционер не переставал думать о странном посещении Уошберна.

Ночь не принесла прохлады. Казалось, воздух был раскален пожарами и яростью сражения. На южном берегу Сены Врублевский отбил одну за другой четыре атаки версальцев и, перейдя в контрнаступление, отбросил противника за реку Бьевр. На севере всю ночь при свете факелов коммунары укрепляли подступы к рабочим районам.

Артиллерийская пальба не прекращалась. Артур и Рульяк находились на площади Бастилии. Врублевский послал их сюда для связи с отрядом Нерваля, и они помогали таскать камни, устанавливать орудия, готовиться к завтрашнему бою.

Под утро пошел дождь. Обессиленные, мокрые, они вместе с несколькими коммунарами забрались в разбитый мебельный магазин и с комфортом разлеглись на мягких диванах. Артур заснул, прижимая к себе ружье, но вскоре кто-то сильно потряс его за плечо. С трудом разняв веки, он увидел над собою Луи. Артуру показалось, что его рыжие волосы окружал солнечный нимб, маленькие уши просвечивали на солнце нежно-розово, как лепестки. Артур улыбнулся этому неуместному сравнению и вскочил. Было уже утро, ясное, солнечное. Версальцы начали наступление.

В разгаре боя среди защитников площади распространился слух о перемирии. Передавали подробности о переговорах с пруссаками, о визите Уошберна. Некоторые утверждали, что версальцы уже подписали условия, другие сомневались.

Командир отряда Нерваль ничего толком не мог ответить. Он видел только одно: настроение людей резко изменилось. Мысль о перемирии все сильнее овладевала измученными гвардейцами.

— Какого черта мы тут деремся, если они договорились? — сказал сосед Артура. — Все равно по условиям — Париж наш!

— А если это враки? — спросил Артур.

— Во всяком случае, наверное, с пруссаками договорились. Они нас примут.

Слухи становились все упорнее. Связной из штаба подтверждал, что он собственными глазами видел в мэрии XI округа американского посланника. «Длинный такой, как бильярдный кий, — рассказывал он, — губы тонкие, вроде вермишели…»

— Убирайся к дьяволу со своей вермишелью! — заорал на него Нерваль. — Все это провокация, граждане!