— Гражданин Потапенко, — строго обратился он к спутнику Фавье, молоденькому офицеру с забинтованной головой. — В штабе грязь, люди ведут себя как на биваке. Распорядитесь ежедневно натирать полы и вставить стекла. Нам здесь жить да жить. Можете идти.

«Ловко! — одобрительно подумал Вессэ. — Заметает следы». И он снисходительно проводил офицеров глазами.

— Ну, как дела? — спросил Вессэ, как только офицеры ушли.

Вспоминая потом свое поведение, Домбровский не мог объяснить себе, что толкнуло его на этот разговор. Скорее всего, ему хотелось вознаградить себя за неудачу в КОС, а может быть, накопившаяся в нем ненависть к Версалю искала какого-то выхода.

— Дела? — в раздумье переспросил Домбровский. Он стоял напротив Вессэ, постукивая костяшками пальцев по спинке кресла. Их разделял широкий письменный стол.

Помолчав еще некоторое время, как бы примериваясь, он, не скрывая сочувственной усмешки, покачал головой:

— Плохи ваши дела.

Вессэ подался вперед.

— Что случилось?

— Я передумал. Ворота Майо открыты не будут. — Домбровский полюбовался выражением лица Вессэ. — Меня не устраивает роль привратника господина Тьера. Вы слишком мало платите.

— Позвольте, мы же с вами прошлый раз договорились о сумме — и вы согласились. — Вессэ облизнул губы и укоризненно покачал головой.

— Я последовал вашему совету и служу тем, кто мне больше дает.

Вессэ нервно рассмеялся:

— Разрешите узнать, сколько вам дает Коммуна?

— Боюсь, что вам не понять, — участливо сказал Домбровский. Он на минуту задумался, потер лоб. — Коммуна дала мне ясность того, как надо освобождать мою родину.

Вессэ стукнул кулаком по столу.

— Опять разговоры! Скажете ли вы, сколько вам надо денег? Хотите семьсот пятьдесят тысяч? Чеком на лондонский банк Ротшильда. Оплата по приезде в Лондон, в течение недели.

Домбровский печально развел руками.

— Я так и думал, что вам не понять. — Голубые глаза его смеялись, прячась за длинными светлыми ресницами.

— Вы отказываетесь от этих денег? — Оторопев, Вессэ некоторое время собирался с мыслями. — Вы затеяли опасную игру, Домбровский. — Он встал и бесшумно заходил по комнате. — А если мы сообщим в Совет Коммуны, что вы занимаетесь переговорами за их спиной? А? — Его острая челюсть выпятилась, угрожающе ощерив зубы. — Мы начнем звонить об этом во всех газетах до тех пор, пока сами коммунары не поверят нам. Что, а? Вы хитры, но я тоже не промах, — угрожающе закончил он.

— Вряд ли, если вы говорите мне об этом, — и, не сдерживая улыбки, Домбровский спокойно описал события, произошедшие после их последней встречи.

Вессэ внимательно выслушал его. Лицо его покраснело, выражая неподдельное огорчение. Сунув руки в карманы, он обошел стол, приблизился вплотную к Домбровскому. Длинная шея его вытянулась, он наклонил голову набок, прищурился:

— Где же ваше слово офицера? Я-то считал, что вы, поляки, люди чести. А вы, мой генерал, мелкий обманщик! Ай-я-яй, нехорошо…

— Вы мне говорите о чести? — не двигаясь, слегка подняв брови, спросил Домбровский.

Вессэ мог поклясться, что в эту минуту поляк впервые поглядел на него как на одушевленное существо своими проклятыми ледяными глазами.

— Жаль, что мне не удалось провести вас по-настоящему. Вы требуете чести! — Домбровский расхохотался. — Сколько вам обещали за подкуп? Эх, если бы мы не были так щепетильны…

— Я не люблю, когда надо мной смеются, — Вессэ вздохнул, неуловимым движением его рука выскользнула из кармана, нанося безошибочный удар парижских апашей снизу вверх. Не заметив блеска ножа, Домбровский инстинктивно откинулся назад, кончик ножа, с треском распоров сукно мундира на груди, мелькнул перед самым его лицом. Вессэ снова бросился вперед с поднятым ножом, Домбровский швырнул ему под ноги кресло, отскочил, прислонился к стене.

Шум падающего кресла заставил Вессэ опомниться. Рыскающие глаза мгновенно отметили: сабля лежит на кушетке в другом конце комнаты, кобура пистолета наглухо застегнута. Домбровский зажат в узком тупике между стеной и письменным столом…

— Посмеешь пикнуть — прирежу, — процедил Вессэ сквозь зубы, косясь на дверь.

— У вас руки дрожат, — громко и брезгливо сказал Домбровский, глядя на него в упор. — Вы слишком мелкий негодяй, чтобы убивать бесплатно. Вас расстреляют мои солдаты здесь во дворе, и вы не успеете получить даже сантима от Тьера.

Уверенность Домбровского действовала пугающе. Вессэ столкнулся с мужеством солдата, всю жизнь имевшего дело со смертью, и должен был отступить.

— Хорошо, — сказал Вессэ, пряча нож в карман и пытаясь сохранить развязный тон, — но имейте в виду, если вы меня арестуете…

— Не беспокойтесь, — заверил Домбровский. — Я считаю, что для господина президента будет гораздо неприятнее увидеть вас здоровым и невредимым и выслушать рассказ о нашей встрече, чем считать ваш арест случайностью.

— Вы… отпускаете меня? — недоверчиво спросил Вессэ.

— Ваша служба у Тьера принесет нам больше пользы, чем ваш арест, — любезно ответил Домбровский и нажал кнопку звонка.

Вошел ординарец.

— Гражданин Рульяк, проводи этого господина за ворота.

— Ах, сколько благородства, генерал, — пробормотал Вессэ, отступая к дверям.

— Не стоит вспоминать об этом, — Домбровский откланялся. — Рульяк, если тебе когда-нибудь придется встретить господина Вессэ в Париже — пристрели его. То же самое я обещаю вам от себя.

Закрыв дверь на задвижку, Домбровский снял мундир, осмотрел порванное сукно. Осмотр утешил его. Присев на кушетку, он стал зашивать порезанное место. Шил он быстро, умело, прочными мужскими стежками и чему-то улыбался — то ли старой солдатской привычке хранить иголку с ниткой за отворотом кепи, то ли мысли о восстановленных укреплениях у ворот Майо.

Дверь зала распахнулась, пропустив трех человек. Холодный ночной ветер ворвался за ними, вспугнув желтое пламя свечей и листы бумаг, разбросанные по столам. Члены Комитета общественного спасения и военной комиссии Коммуны, заседавшие здесь уже пятый час, встрепенулись. Сквозь заметавшиеся голубые волокна табачного дыма они увидели командующего Западным фронтом гражданина Домбровского. Отстранив поддерживающих его с обеих сторон адъютантов и закусив губу, Домбровский тяжело поднялся на трибуну. Между красными отворотами его расстегнутого мундира ослепительно белели бинты, перевязывающие грудь. Очередной оратор запнулся на полуслове, медленно опустил протянутую руку. В зале тревожно зашептались. За два месяца ожесточенных боев Париж настолько поверил в неуязвимость «маленького поляка», что его ранение казалось какой-то роковой приметой.

Нервно дернув пружину колокольчика, хотя в зале уже воцарилась напряженная тишина, председатель дал слово гражданину Домбровскому.

Контузия, полученная час тому назад в схватке у ворот Отейль, мешала говорить, каждое слово болезненно отдавалось в груди. Домбровский часто останавливался и, морщась, ждал, пока утихнет боль.

— Вам известно из моей телеграммы: чья-то измена помогла версальцам ворваться в город. Они и сейчас продолжают входить через ворота Отейль, Пасси и Сен-Клу. Пятьдесят моих волонтеров полтора часа удерживали замок Ла-Мюэт. Они отступили, не получив помощи. Я задержал колонну версальцев у ворот Пасси и тоже отступил, не получив подкрепления. В квартале Гренвиль удалось еще раз задержать продвижение версальцев. Я слал вам депешу за депешей. Нам надо было всего двадцать свежих батальонов, чтобы выбить противника из города. Семь часов прошло с тех пор, но мы не получили ни одного человека. Теперь не хватит и ста батальонов. — Домбровский облизнул сухие обожженные губы. — Я приказал свертывать фронт к северу, чтобы избежать обхода, а полковнику Лиссбону оттянуть войска с южных районов и попытаться отрезать версальцев.

Поднялся глухой шум. Домбровский передохнул и, подняв руку, закончил: