По законам штата Мэн для утверждения завещания человек объявляется мертвым после пяти лет непрерывного отсутствия, на протяжении которых он ни разу не дал о себе знать, а его отсутствие ничем не мотивировано и не объяснимо. В некоторых случаях суд может применить «разумно достаточный» обыск с уведомлением правоохранительных органов и представителей общественности об обстоятельствах дела, а также затребовать публикацию в прессе запроса об информации. По словам Ребекки Клэй, все требования судебных инстанций она выполнила, но в результате никаких сведений об ее отце так и не появилось.

— Про моего отца, кстати, в начале года вышла заметка в одном из журналов о живописи, — поведала Ребекка, — после того как я продала пару его работ. Очень уж нужны были деньги. Отец у меня был вполне талантливым художником. Много времени проводил в лесах, делал наброски, рисовал. По современным меркам его живопись вряд ли котируется — за одно полотно мне давали от силы тысячу, — но покупать время от времени, когда у меня было туго с деньгами, все равно покупали. Выставляться отец не выставлялся, да и продуктивность у него не сказать чтоб была на уровне. Полотна расходились, как бы это сказать, из-под полы, у него среди знакомых завелись скупщики-коллекционеры, покупавшие всегда именно его. К концу жизни он даже получал заказы авансом, на не существующие еще картины.

— А какие, интересно, у него были работы?

— В основном пейзажи. Может, когда-нибудь покажу вам фотографии, если будет интересно. Картины все уже проданы, кроме одной.

Кое-кто из мира искусства в Портленде мне знаком. Можно их при случае расспросить насчет Дэниела Клэя. Пока же надо заняться человеком, допекающим его дочь.

— Понимаете, я это даже не для себя, — говорила между тем Ребекка. — Дочери моей, Дженне, всего одиннадцать. Я ее теперь боюсь одну из дома выпускать. Пробовала немного разъяснить ей насчет происходящего, но ведь и пугать девочку сверх меры тоже нежелательно.

— Что вы в отношении этого человека хотите от меня? — спросил я. Вопрос, понятно, странный, но необходимый. Ребекке Клэй требовалось самой понять, во что она втягивается.

— Я хочу, чтобы вы с ним поговорили. Чтобы заставили его уйти.

— Это две разные вещи.

— Что?

— Поговорить с ним и заставить его уйти.

В ее взгляде мелькнула растерянность.

— Прошу меня простить, но я что-то не очень понимаю.

— Прежде чем приступить, нам надо кое с чем определиться. Я могу подойти к нему от вашего имени, и мы в принципе можем тихо-мирно во всем разобраться. Может, он все для себя уяснит и отчалит подобру-поздорову. Но из того, что мне рассказываете вы, складывается впечатление, что ему что-то втемяшилось в голову, а это значит, что так просто, без борьбы, он может и не уйти. Если это так, то нам остается или вызвать копов, дабы его скрутить и добиться в суде, чтобы он на дух к вам не приближался, чего добиться непросто, а уж отследить и подавно. Или же нам надо искать другой какой-то способ убедить его оставить вас в покое.

— Вы имеете в виду, пригрозить ему или намять бока?

Идея ей явно приглянулась. Что ж, винить ее в этом нельзя. Я знал людей, терпевших домогательства от разных типов годами, видел, как сказывались на них напряжение и депрессия. Некоторые в итоге срывались и набрасывались на своих мучителей, от чего проблема нередко лишь усугублялась. У одной известной мне супружеской четы кончилось даже тем, что пасший жену домогатель, когда муж из безвыходности ему накостылял, подал на них в суд, и таким образом жизнь этой троицы оказалась сплетена в еще более тугой клубок.

— Это все варианты, — заметил я, — которые, кстати сказать, сами по себе чреваты выплеском агрессии или по крайней мере угрожающим поведением. Хуже того, если не действовать осмотрительно, все может резко и значительно ухудшиться. Пока, кроме этого своего шпионства, — что, разумеется, тоже неприятно, — он еще ничем вашу жизнь не осложнил. Если же мы нанесем удар, он может на него ответить. И тогда вы окажетесь действительно в опасности.

Женщина буквально согнулась в глухом отчаянии:

— Так что же мне делать?

— Послушайте, — сказал я. — Я не говорю, что решить все это, так сказать, без боя не удастся. Мне просто нужно, чтобы вы поняли: если он вздумает по-прежнему гнуть свое, то быстро проблему не уладить.

Ребекка, похоже, немного воспрянула духом.

— Значит, вы все-таки беретесь? — спросила она с благодарным блеском в глазах.

Я рассказал о своих расценках. Проинформировал, что как агентство из одного человека вынужден буду отказываться от любых других занятий, отвлекающих меня от работы по ее заданию. Если потребуется сторонняя помощь, я дам знать о возникших дополнительных тратах. В любой момент нашу договоренность она сможет приостановить и расторгнуть; в таком случае, прежде чем уйти, я попытаюсь так или иначе утрясти ее проблему. Ребекку Клэй это, похоже, устраивало. Я принял аванс за первую неделю — не потому, что деньги мне нужны для себя (жил я достаточно экономно), просто я взял за правило каждый месяц высылать определенную сумму Рейчел, даром что она от меня этого не требовала и, наоборот, отговаривала.

Договорились, что к своим обязанностям я приступаю с завтрашнего дня. Утром при ее выезде на работу я должен всякий раз держаться поблизости. Она должна информировать меня, когда уходит из офиса на обед, на встречи или отправляется вечером домой. Дом у нее был на сигнализации, но я взялся на всякий случай организовать ей проверку, а при необходимости еще и навесить дополнительные засовы и цепочки. К ее утреннему выезду я уже буду возле дома, а также берусь держаться в пределах видимости до ее отхода ко сну. Связываться со мной ей можно в любое время; в пределах двадцати минут я буду на месте.

Я спросил, нет ли у нее при себе фотографии отца; мне бы не мешало ее иметь. Эту просьбу она предугадала, хотя фото из сумочки доставала и передавала без особой охоты. На снимке был худой долговязый мужчина в зеленом твидовом костюме. Кустистые брови, белоснежные седины, стальные очки-велосипед — в общем, строгий вид старомодного академика. Такому место среди керамических трубок и толстых ледериновых томов.

— Я верну, — заверил я, — только сделаю пару копий.

— Ничего, у меня есть, — ответила она. — Держите у себя сколько будет нужно.

Ребекка спросила, не смогу ли я сегодня за ней приглядеть, пока она делает в городе дела. Она работала в недвижимости, и ей надо было посвятить одному вопросу пару часов. Между тем у нее есть опасение, как бы тот человек не подошел к ней прямо посреди города. За это она предложила внеурочные, но я отказался. Все равно заняться особо нечем.

И я весь тот день за ней проездил. Ничего такого не произошло, никакого мужчины с устарелым коком и шрамами на лице видно не было. Занятие, что и говорить, нудное и утомительное, но по крайней мере я был свободен от необходимости возвращаться в свой дом, не вполне пустой. И я шел за этой женщиной тенью, чтобы мои собственные призраки не стелились тенью за мной.

Мститель прогуливался по настилу в Олд-Орчарде, неподалеку от того места, где из лета в лето стояла будочка Гадальщика. Теперь старика здесь не было — может, помер? Помер или больше не может демонстрировать свои трюки: глаз замылился, слух прижух и затупился, память стала дырявой и уже не вмещает в себя с прежней исправностью поступающую информацию. Интересно, вспоминал ли балаганный кривляка его перед смертью? А что, вполне вероятно. Разве не свойственно человеку, тем более такого склада, забывать мало, а от накопленного ни в коем случае не избавляться?

Талант Гадальщика мстителя очаровывал. Тем прохладным вечером на исходе лета он, прежде чем приблизиться, неброско за ним часок наблюдал. Да, удивительный и, прямо сказать, неожиданный талант в таком маленьком, странного вида человечке, окруженном в своей бесхитростной будке всякими дешевыми безделушками. Вот так, на глазок предсказывать, разбирать человека на части почти машинально, вырисовывать картину его жизни за время, которое у многих уходит лишь на то, чтобы взглянуть на стрелки часов. Время от времени мститель к этому месту возвращался и, укрывшись в людской толчее, наблюдал за Гадальщиком с расстояния. (А даже тогда замечал ли его этот человечек? Не озирал ли исподтишка пугливо-подозрительным взглядом толпу, высматривая с цепкой зоркостью того, кто, быть может, слишком близко на него смотрит, чутко шевеля ноздрями, как кролик, чующий приближение лиса?) Быть может, потому он, мститель, сюда и вернулся — как будто бы Гадальщик по какому-то маловероятному совпадению мог здесь остаться и, вместо того чтобы бежать куда-нибудь в более теплые края, стоял сейчас и встречал предзимье, глядя на серое пустынное море.