Со стороны я расслышал, как кто-то рассмеялся: оказывается, я.

— Ты думаешь, он это делает по доброте душевной? А ты не задумывался, кто Элдричу платит? Кто нанял его, чтобы устроить тебе выход на свободу, подкормить информацией? Тебе не приходило в голову повнимательней осмотреть тот дом в Велчвилле? Ты в подвал там не пробовал заглянуть?

Рот у Меррика чуть приоткрылся, в глазах мелькнуло что-то похожее на сомнение. Очевидно, раньше он не задумывался, что за Элдричем во всем этом может скрываться кто-то еще.

— Ты на что намекаешь?

— Что за юристом стоит клиент. И через Элдрича он тобой манипулирует. Именно он хозяин дома, где ты приткнулся. Он идет за тобой тенью, выжидает, кто откликнется на твои действия. И когда эти люди проявятся, на них напустится он, а не ты. И его не волнует, удастся тебе отыскать дочь или нет. Все, что он хочет, это…

Я сделал паузу: говорить, чего он хочет, бессмысленно. Пополнить свою коллекцию? Навлечь на этих людей кару в силу того, что закон перед ними бессилен? Все это слагаемые его желания, но для объяснения его существования их недостаточно.

— Даже если он на самом деле есть, — сказал Меррик, — ты не знаешь, чего он хочет. И вообще не в этом дело. Когда наступит час, никто не вырвет их жребий из моих рук. Расплата будет за мной, это я тебе говорю. Мне надо, чтобы они поплатились за содеянное с моей девочкой, за то, что они ее забрали. И рассчитаюсь я с ними вот этими руками.

— Рассчитаешься? — Попытка скрыть в голосе отвращение мне не удалась. — Ты хоть понимаешь, что говоришь о своей дочери, а не про… не про какую-нибудь развалюху-машину, что подвела тебя за милю до стоянки? Дело-то как раз не в девочке, а в тебе. Ты просто хочешь на ком-нибудь оттянуться, выместить злобу. А она для тебя так, повод.

Гнев полыхнул снова. Мне вновь вспомнилось о сходстве между Фрэнком Мерриком и Энди Келлогом, о ярости, извечно бушующей под их личинами. Меррик прав: они с Келлогом и впрямь как отец с сыном — даже непонятно, откуда это странное родство.

— А ну заткнись к е…ням! — рявкнул Меррик. — Ты об этом даже заикаться не смеешь!

Вновь дрогнул в левой руке пистолет, а правый кулак взметнулся, готовый обрушиться на меня. И тут Фрэнк, что-то почувствовав, настороженно оглянулся через плечо, в это мгновение что-то ощутил и я.

В комнате сделалось заметно холодней, а из прихожей у двери донесся какой-то невнятный шум, что-то вроде шлепанья детских ног.

— Ты здесь один? — спросил Меррик.

— Да, — ответил я, не понимая толком, лгу я или нет.

Он развернулся и тронулся к открытой двери, вслед за чем быстро шагнул в прихожую, пистолет прижимая к себе на случай, если кто-нибудь попытается выбить его у него из рук. Какое-то время Меррика не было видно; слышалось лишь, как открываются двери, торопливо обыскиваются шкафы. Вот в коридоре снова мелькнул его силуэт. Фрэнк спустился вниз, проверяя, нет ли посторонних в комнатах, все ли там тихо. Вид у него по возвращении был встревоженный; в комнате меж тем сделалось еще холодней.

— Что за чертовщина здесь творится? — зябко передернув плечами, спросил он.

Но я его уже не слушал, потому что теперь я чувствовал ее запах — кровь и духи. Она была где-то здесь, близко. Похоже, ее запах учуял и Меррик, подозрительно поведя носом. Он заговорил, но голос его звучал, как за ширмой, отдаленно и несколько отвлеченно. В голосе чувствовался призвук безумия, и мне показалось, что теперь Меррик меня точно убьет. Губы шевельнулись в молитве, но слов я не помнил, а потому ее не прозвучало.

— Я больше не потерплю, чтобы ты совался в мои дела, понял? — говорил он, а на лицо мне крапинками брызгала его слюна. — Я думал, ты человек, с которым можно договориться, но я ошибался. Ты мне уже понаделал столько пакостей, что теперь придется подстраховаться, чтоб ты больше меня не беспокоил.

Фрэнк полез в саквояж на полу и достал оттуда моток скотча. Отложив пистолет, он замотал мне клейкой лентой рот, а затем крепко стянул над лодыжками ноги. На голову мне натянул дерюжный мешок, заделав его на шее опять же скотчем. В мешковине Меррик ножом проделал дыру — под ноздрями, чтобы легче было дышать.

— Ну вот, а теперь слушай, — сказал он. — Пришлось, как видишь, доставить тебе некоторое неудобство, чтоб тебе было чем занять свое время вместо забот обо мне. Как справишься, занимайся лучше своими делами, а уж о справедливости я как-нибудь позабочусь сам.

И он удалился, а с его уходом из комнаты частично убыла и прохлада, как будто что-то проследовало за ним через дом, подгоняя следом, чтобы он скорее ушел. А второе присутствие осталось — помельче и не такое сердитое, как первое, а также более робкое.

Закрыв глаза, я ощутил, как оно сверху мимолетно коснулось мешковины.

«Папа».

— Уходи.

«Папа, я здесь».

Через секунду-другую к нему присоединилось то, второе. Я чувствовал его приближение, и от этого мне становилось трудно дышать. Пот заливал глаза, но я никак не мог его сморгнуть. В слепом страхе я задыхался и одновременно почти различал сквозь прорезь в мешке сгусток мрака на темном фоне, а по мере его приближения чувствовал тот запах.

«Папа, все хорошо, я здесь».

Но хорошо мне не было: ко мне приближалась та — иная, первая жена, или что-то вроде нее.

«Тихо».

— Нет. Уйди от меня. Прошу, пожалуйста, оставь меня в покое.

«Тихо».

— Нет.

Тут моя дочь утихла, а заговорил второй голос:

«Тихо: мы здесь…»

По всем внешним признакам Рики Демаркьяна следовало считать лузером. Жил он в трейлере на две каморки, который все первые годы съема исправно подмораживал его зимой и поджаривал на медленном огне летом, заставляя томиться в собственном соку под благоухание залежавшихся пищевых отходов, немытого тела и нестиранного белья. Трейлер был когда-то зеленым, но неумелые потуги горе-маляра его раскрасить привели к тому, что стенки со временем отыгрались на Рики, выцветя до синюшной серости, как у какого-нибудь издыхающего моллюска на дне загрязненного водоема.

Трейлер стоял на северной границе парка с приветливым названием «Сосновая благодать» — насквозь фальшивым, поскольку сосен здесь не было в помине (и это в краю лесов, коими славится штат Мэн), а благодати наблюдалось не больше, чем в политом кофеином муравейнике. Парк лежал в низине, окруженной тесными холмами в колючей поросли, а сама низина словно вдавливалась под тяжестью разочарованности, глухого отчаяния и зависти — бремени, нагнетаемом ее жителями.

«Сосновая благодать» изобиловала зловредами всех мастей. Что любопытно, изрядную часть этого контингента составляли женщины: сварливые, острые на язык и падкие до едкого словца оторвы-ведьмачки, до сих пор, как в восьмидесятые, в своих «варенках» и «химках» рыщущие по барам южного Портленда, Олд-Орчарда и Скарборо, — одновременно и ловчихи, и улов для гнусноватых типов, готовых раскошелиться на кутеж, или туповатых битюгов, у которых на спинище написано, что они не прочь поразминать о бабенок кулаки, а своих жен презирают настолько, что поразвлечься с чужими для них своего рода отдых от унылой неприязни к себе. У некоторых из них имелись дети — если мальчуганы, то неизбежно с перспективой уподобиться мужикам, ныряющим в постель к их мамашам; тем самым прохвостам, которых они презирают, не понимая, что рано или поздно станут в точности как они. Девочки, в свою очередь, стремились ускользнуть из опостылевшего домашнего круга через создание собственной семьи, обрекая себя на уподобление женщинам, походить на которых им хотелось бы менее всего.

Обитали в «Соснах» и мужчины, преимущественно такие, каким был когда-то сам Рики: потерянные люди, нудно клянущие свою пустую судьбину, — одни на пособии, другие вроде как при деле, но дело это сплошь крутилось вокруг кромсания и потрошения, а потому запах рыбной и куриной тухлятины стал для жителей парка своего рода кастовым клеймом.