В таком состоянии была наука к концу XVIII столетия, и понятно, что все стали тяготиться полнейшею путаницею, царившею в ней. Само благоразумие заставляло всякого серьёзно подумывать об ограничении компетенции науки и об установлении какого-либо общего взгляда на неё, чтобы иметь возможность сократить труд и облегчить непосильную работу разборки целых гор накопившихся разрозненных данных. Сначала и к этой задаче приступил каждый по-своему, но это длилось недолго. В Англии и Франции, а в очень скором времени и во всей Европе, приняли один и тот же принцип, камертон для которого дал знаменитый физиолог и анатом доктор Биша. Он признавал науку слишком молодой, чтобы позволять ей затрагивать вопросы основных сущностей и жизненных принципов, а потому советовал изучать одни только явления природы и оставить будущим поколениям заботу изучения причин, вызвавших их.

С самого начала XIX столетия стали все изучать одни явления и факты и оставили для будущего поколения всё остальное, всё трудно поддающееся доказательствам, всё гипотетичное, отвлечённое и всё умозрительное, все вопросы сущности и начала фактов и явлений природы.

Таким образом уже в начале XIX столетия был почти тот же позитивизм, который мы видим в настоящее время, но он был сознательный, ибо всякий знал и помнил, что вступил на подобную ограниченную почву своих исследований для того, чтобы быть последовательным и изучить раньше то, что более необходимо, но что за пределами его труда остаются заброшенными и покинутыми громаднейшие области знаний, изучение коих предстоит будущему поколению.

Выше мы сказали, что этот сознательный позитивизм не приносил никому вреда, и это понятно: общество было ещё так мало развито, что одни уже имеющиеся научные данные были сверх его сил и никаких лишних требований оно не могло предъявлять к науке. Одним словом, общество вполне удовлетворялось своей наукой.

С тех пор прошло почти 100 лет. Средний общий уровень образования и развития людей поднялся неимоверно. Наука же всё более и более стесняла рамки познаваемого до самых сороковых годов и постепенно забывало о всех тех задачах и обязанностях, которые возложены на неё предшественниками.

В сороковых годах стал устанавливаться в знаниях позитивный принцип, окруживший науку невозможно узкими рамками и поставивший окончательный крест на все те познания, которые не вошли в эти рамки. Позитивисты объявили торжественно, что наука дальше этих рамок идти не должна, что, выходя из них ей случалось ошибаться, чего они впредь желают избегнуть; а потому, признавая человека психически несостоятельным, они могут дать веру только опыту, мере, весу и осязанию.

В настоящее время развитое общество само мыслит трезво и логично. Все меры, принимаемые к его образованию, делают то, что люди, окончившие высшее образование, знают столько же, как их профессора. Их занимают вопросы сущностей и происхождение явлений и фактов, они желали бы знать основные принципы жизненных начал, хотели бы отделить следствия от причин и вообще получить ответы на тысячи вопросов бытия, которые в настоящее время роятся в голове всякого любознательного и свободно мыслящего человека. Многие, может быть, и сами бы начали исследования природы в этом направлении, ума и познаний у них достаточно, но в наш меркантильный век не всякий имеет достаточно средств и времени.

Двести журналов и газет ежедневно возбуждают умы читающей публики тысячами сверхчувственных явлений и состояний, в которые впадает человек, постоянно возбуждается любознательность разными спиритическими фактами, явлениями призраков из загробного мира, медиумическими сеансами, гипнотическими и магнетическими исцелениями, фокусами факиров, силою воли индусов и теософов, всякий желает получить объяснение, составить себе правильное понятие об этих явлениях, требует строго мотивированных теорий, могущих удовлетворить его любознательность. Казалось бы весьма естественным обращаться за всяким научным разъяснением к науке; куда же больше? Но наука на все подобного рода вопросы отвечает, что у нас свои рамки; мы ведаем далеко не всеми познаниями, а только весьма ограниченной частью их и за пределами этих рамок мы ничего не отрицаем, ничего не отвергаем, но ничего и не утверждаем.

Получив такой определённый отпор со стороны науки, действительно приходится каждому действовать так, как каждый хочет или может, или как позволяют ему средства и обстоятельства, - одним словом обходиться без науки.

Как существенно необходимо было бы иметь в настоящее время не столь сухую, ограниченную и мертвящую науку, но живую, практическую, которая могла бы отвечать на вопросы, возрождающиеся в умах людей, которая на сколько-нибудь опережала бы своими познаниями общество и не тормозила бы его дальнейшего развития. Всё равно, истины высокой божественной и абсолютной человек никогда не узнает на земле, это, вероятно, станет его уделом за гробом; но у каждого человека есть врождённое чувство искать и доискиваться истинного во всех степенях его развития. Готтентоты, бушмены, самоеды - все решительно составляют себе какое-нибудь объяснение фактов и рисуют себе свой идеал по-своему и на этом успокаиваются; мы, люди более развитые, видим их заблуждения, но это им всё равно, они удовлетворены и потому довольны.

Мы совершенно так же, как бушмены, самоеды, как люди всех развитий, живущие на земле, желаем иметь тоже объяснение вопросов, нас интересующих, не превышающих силы наших способностей и ищем их, но мы лишены возможности получить их. Над нашим обществом нет инстанции интеллигентно более его развитой на одну или на две ступени, которая вела бы его по пути прогресса и развития и успокаивала бы его внутреннее стремление или жажду к распознаванию истины; однако без неё человек не может чувствовать внутреннего удовлетворения.

Конечно, через какие-нибудь сто лет род людской, усовершенствовавшись, нашёл бы, может быть, старое мировоззрение диким, уничтожил бы его и на развалинах поставил бы своё, более правильное и более близкое к Божественному идеалу истины. Но ведь и оно со временем претерпело бы ту же участь, чтобы уступить своё место ещё более возвышенному и более истинному. Это понятно, в этом состоит мировой прогресс, а потому люди понимающие, что истина получается единственно из непосредственного ряда заблуждений, не должны бы были бояться заблуждений до такой степени, чтобы лишать многие поколения отрады хотя приблизительно знать, что такое человек и что его окружает.

Проанализируем материалистическую мысль, постараемся указать на её особенности, так резко отличающие её от других образов мысли, и нам ясно обрисуется неосновательность принимаемых материалистами исходных точек их мышления, от которых они начинают свои выводы и до которых они доводят свои окончательные заключения.

Как ни многочисленны и ни разнообразны материалистические учения, однако во всех есть много общих приёмов и совершенно тождественных допущений.

Для большей наглядности возьмём любую из их систем, например, их космогонию.

Все материалистические космогонии утверждают, что материя существует от вечности, что она от вечности обладает известными качествами и свойствами, которых в ней так много и во всяком случае совершенно достаточно, чтобы быть в состоянии самостоятельно и без посторонней внешней помощи или вмешательства совершать акты творчества и поддерживать во всём сотворённом полный порядок, гармонию и благоустройство. Вся вселенная, все миры, все явления природы, все существа, живущие на земле и всё, что мы видим, есть не более как следствие проявления свойств и качеств материи. «В природе нет ничего, - восклицает Бюхнер, - кроме атомов и пустого пространства». И это составляет девиз материалистов. По их мнению, все силы химические, физические и механические, всё живущее, сама жизнь со всеми её проявлениями органическими и разумными, сила воли, мысль, логика, ум, сила речи ничем, в сущности, не отличается от простой химической реакции, ибо всё это составляет продукт проявлений качеств и свойств материи.