Чтобы уяснить это, необходимо взглянуть на то, что произошло в партийно-государственном руководстве в 1928–1929 годах, совсем иначе. Пришла пора наконец-то перевернуть те события с головы на ноги. И тогда станет ясно, что в действительности фракционную деятельность развернул Сталин. Опираясь на заранее сколоченную им группу членов Политбюро, ЦК, а также партийного аппарата, он создал мощную фракцию, которая выступила с ревизией генеральной линии партии, против ленинской политики нэпа[43]. В 1928–1929 году сталинская фракция, расколов высшее партийное руководство, втянула в себя его большинство и добилась коренного изменения политики партии, навязала стране массовую коллектвизацию, серхвысокие темпы индустриализации и пр. Над объективными процессами развития страны, её экономикой было совершено насилие, а свершение такого насилия почти неминуемо требует и политического насилия, массовых репрессий, которые, как известно, и начались с 1928–1929 годов.
В последние годы в литературе широко обсуждается вопрос о возможности альтернативных путей, по которым могла пойти страна с конца 20-х годов. При этом все авторы, естественно, пишут и о «сталинской альтернативе», которая-де пробила себе дорогу и была реализована. Но существовала ли в действительности именно тогда, в 1928–1929 годах, социально-экономическая программа, которая бы в целом выражала эту альтернативу? Раздумывая над поставленным вопросом, отметим два момента. Сталинская «программа» в целом никогда заранее не рассматривалась, а значит, не утверждалась никаким — ни партийным, ни советским центральным органом; более того, она противоречила решениям последнего к тому времени XV партсьезда. Да она и не могла где-нибудь или кем-нибудь рассматриваться или утверждаться по той простой причине, что её в то время не было. То, что затем стало преподноситься как реализация «великого замысла мудрого вождя», складывалось постепенно и на ощупь в ходе развития событий, нередко в зависимости от того, куда они «понесут». Сталин, действуя расчетливо, не раз в те месяцы шел и на большой риск, граничащий с авантюризмом. В своих «теоретических выкладках» он надергивал цитаты из работ основоположников марксизма-ленинизма, используя на практике многие положения «левых» (в том числе Троцкого и Преображенского), а когда было нужно, и «правых», тут же понося тех и других за оппортунизм и фракционность.
Задним числом все это было окончательно оформлено «Кратким курсом» во впечатляющую концепцию последовательного осуществления сталинской «программы». Тогда-то партсьезды и получили свои канонические наименования: XIV — «съезд индустриализации», XV — «коллективизации», XVI — «развернутого наступления социализма по всему фронту», XVII — «съезд победителей». Логично, не правда ли?
Но именно эта «логика», скрывая фракционную деятельность Сталина и его группы, объявила Рыкова, Бухарина, Томского и их сторонников фракционерами и «правыми». Однако они могли быть таковыми только по отношению к генеральной линии партии. Между тем именно за неё, за проведение политики нэпа, её развитие они и выступали против сталинской «программы» в 1928–1929 годах. Их можно назвать правыми, но совсем в ином смысле, в смысле их правоты, когда они указывали на опасность, грозившую партии и стране.
«Я забочусь отнюдь не о себе, — подчеркивал в 1929 году Рыков, — никаких элементов какой-либо самозащиты ни у меня, ни у Бухарина, ни у Томского нет. Принимаемая по отношению… к нам установка может навредить нам, нас убить политически… партия может и имеет право это сделать. Я боюсь, однако, что она может чрезвычайно повредить всей партии, став исходным пунктом для совершенно нового этапа в организации руководства и жизни всей партии».
Вдумаемся в последнюю фразу этого заявления. В ней — прямое указание на опасность захвата власти Сталиным, хотя его фамилия по понятным соображениям не названа. Одна из трудностей предотвращения этой указанной Рыковым опасности заключалась в том, что на олицетворявшем её человеке был, как и предвидел три года назад Дзержинский, «костюм е красными перьями».
Не упрощаем ли мы характеристику Сталина, сводя её чуть ли не полностью только к его прямо-таки демоническому властолюбию? Оно, несомненно, было и сочеталось с его честолюбивым замыслом «построить социализм» непременно под его, Сталина, руководством в кратчайший срок, любыми путями, средствами и ценой. Этот замысел основывался на прямолинейном и примитивном понимании марксистско-ленинской революционной теории. Он же определил, казалось бы, внезапное неприятие Сталиным с конца 20-х годов нэпа с его неизбежно длительным сроком социалистического строительства.
Но сам по себе этот личный честолюбивый замысел не так-то уж много значил. Осуществить его только с помощью партийного аппарата и политических комбинаций вряд ли было возможно. Драматизм ситуации заключался в том, что сталинский замысел находился в русле устремлений определённой и немалой части трудящихся масс, захваченных «революционной нетерпеливостью», своеобразным революционным романтизмом, породившим у них веру в то, что старый мир будет полностью сломан и «социализм можно построить завтра». Эта часть трудящихся во имя такого «завтра» шла на неимоверные лишения, совершала подвиги, вовлекала в орбиту энтузиазма молодёжь, другие слои общества. Но она же создавала свою атмосферу в политической жизни страны и прежде всего в партии.
Не понимая такой атмосферы, нельзя понять и события, развернувшиеся в конце 20-х годов в высшем эшелоне власти. Борьба с Рыковым, Бухариным, Томским и их сторонниками, а точнее, борьба, развязанная Сталиным и его фракцией внутри руководства партии, продолжалась свыше полутора лет, с февраля 1928 до ноября 1929 года. В ней молено выделить две основные фазы.
Первая охватывает примерно десять-одиннадцать месяцев 1928 года. Её основной политический итог выразился в том, что равновесие в высшем партийно-государственном руководстве перестало существовать. Рыков, Бухарин и Томский (Угланов уже был освобождён от руководства московской организацией) оказались в Политбюро в меньшинстве и, продолжая отстаивать свои взгляды, были вынуждены перейти в оппозицию по отношению к его большинству во главе со Сталиным.
Последний, наращивая свои удары, вместе с тем осуществлял обманные для своих противников манёвры. Именно летом 1928 года он пытался успокоить Бухарина, заявив: «Мы с тобой — Гималаи, остальные — ничтожества». Не к тому ли времени относится и его разговор с Рыковым, которому он предложил «руководить вдвоём» («Как два Аякса», — щегольнул Сталин знанием героев «Илиады»).
Их разговор не может быть воспроизведён дословно, его нельзя и точно датировать, ведь он мог произойти и в 1926— 1927 годах. Однако, сообщив о нем накануне своего ареста дочери, Н.С. Рыкова затем сказала: «Твой отец отказался… С тех пор и пошло…» А «пошло», как известно, в 1928 году…
Почти весь следующий, 1929 год, вплоть до ноября, борьба внутри руководства продолжалась, вступив в свою вторую, и заключительную, фазу. Несмотря на то что «тройка» осталась в меньшинстве, она не сложила оружие. Продолжались яркие выступления в печати Бухарина. Рыков осуществлял общее руководство завершением плана пятилетки, стремясь воплотить в нем директивы XV съезда.
Между тем Сталин счел, что пришло время для нанесения определяющих ударов. На апрельском (1929) пленуме ЦК и ЦКК он выступил с многочасовой речью «О правом уклоне в ВКП (б)», которая содержала умышленно обострённую и предвзятую критику взглядов Бухарина, Рыкова и Томского. Генсек дал беспощадную оценку этой группе, которая, как подчеркнул он, не просто фракционная группа, а «самая неприятная и самая мелочная из всех имевшихся у нас в партии фракционных групп». Таким образом, борьба с «правыми» впервые стала широко известна стране. Но пока её преподносили как дискуссию. Резкая и просто грубая речь Сталина в печати не появилась (она была опубликована лишь через двадцать лет). Не было сообщено и решение об освобождении Бухарина от должности редактора «Правды» и Томского от руководства ВЦСПС.
