Алексей Иванович, писал в те годы хорошо знавший его современник, «простой, остроумный товарищ и собеседник. В его кремлёвской квартире обязательно кто-нибудь ночует из приехавших революционеров. Часто его квартира похожа на какой-то ночлежный дом. Товарищи с Кавказа или по далёкой сибирской ссылке — все по старинке тянутся к этому человеку».
При таком широком общении и обладая реальной государственно-политической властью, Рыков, будь он человеком иного склада, имея личные расчеты и вынашивая определённые замыслы, вполне обладал возможностью сколотить, как это сделал Сталин, «кадры» своих сторонников. Но безошибочно можно утверждать, что он об этом никогда и не думал. Порой в западной литературе борьбу с «правыми» называют «последним туром борьбы за власть». Нельзя, однако, забывать своеобразие этой борьбы: лидеры «правых» — Рыков, Бухарин и Томский, — стремившиеся отстоять свои позиции и сохранить принадлежащее им положение в политическом руководстве, не имели никаких притязаний на личную власть. Потому-то у них не могло быть и действительно не было «аппарата поддержки», который сыграл решающую роль в сталинском «туре борьбы за власть».
Сказанное побуждает с осторожностью относиться к встречающемуся иногда в литературе мнению, что будущая группа «правых» стала складываться ещё за два, а то и три года до своих решающих столкновений со Сталиным и его сторонниками. Иное дело, что в те годы шел постоянный и оживлённый обмен мнениями, сближавший руководителей, стоявших на общих позициях развития новой экономической политики, применения её в процессе постепенного развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства. Но ведь и Сталин в то время, по крайней мере внешне (что он на самом деле думал, можно только гадать), стоял на таких позициях. Общеизвестна его роль в принятии решений XV съезда, за которые он не просто проголосовал, но и в действительности обеспечил их принятие.
Были ли отдельные расхождения? Несомненно, были. Они проявлялись и в тройке будущих лидеров «правых»: Томский не вполне соглашался с «излишне крестьянской» позицией Рыкова, оба они не разделяли чересчур оптимистических взглядов Бухарина на мировое революционное движение.
Личные отношения? Известно, что до 1928 года Бухарин был близок со Сталиным. «Моему дружку Мишке…» — написал последний в 1926 году на своей фотографии, подаренной Томскому. У Рыкова никогда внеделовой близости с генсеком не было. Есть мнение, что Сталин относился к Алексею Ивановичу в 1926–1927 годах насторожённо. Скорее всего, так и было. Но он умел выжидать и до поры сдерживаться. По некоторым сведениям, в 1926 или 1927 году генсек специально приезжал в Сочи к отдыхавшему там Рыкову и они несколько дней вместе работали. Можно предположить, что такое являлось обычным, пока они находились в общей упряжке.
Хотя Рыков и Бухарин познакомились ещё бурным московским летом 1917 года, вряд ли, в силу ярко выраженной «левизны» второго из них, тогда же произошло и их личное сближение. Могла сказываться и разница в жизненном и революционном опыте. 28-летний в ту пору Бухарин был значительно моложе Рыкова и в отличие от него находился вплоть до 1917 года в многолетней эмиграции. Во всяком случае, они идейно сблизились только в начале, а скорее всего, даже в середине 20-х годов на основе отношения к нэпу.
С известной долей предположительности можно сказать, что Рыков и Бухарин выражали соответственно два подхода к анализу и развитию этой политики. Первый исходил из практики, конкретного опыта реальной жизни и на этой основе вырабатывал теоретические обобщения, второй — шел к таким обобщениям главным образом от теории. В этом плане сближение Бухарина с Рыковым, находившимся в силу своего государственного положения на такой «точке обзора», которая позволяла наиболее полно видеть социально-экономическую жизнь страны, имело для Бухарина важное и благотворное значение. Думается, что в том числе и этим объясняется все более проявлявшееся обогащение теоретических выступлений Бухарина конкретным анализом, что наиболее ярко выявилось в 1928–1929 годах, когда в критике сталинской «линии», отстаивании ленинских идей нэпа наиболее полно выявилась его теоретическая зрелось, незаурядная личная одарённость.
Третьим среди лидеров «правых» Сталин обычно называл Михаила Павловича Томского, который свыше десяти лет (с 1918 по 1929 год, с коротким перерывом в 1922 году) возглавлял в качестве председателя президиума ВЦСПС 11-миллионное профдвижение, практически охватывавшее весь рабочий класс страны. Кадровый рабочий-линотипист Ефремов, получив в 1906 году первую партийную явку в Томске, здесь же изменил фамилию и стал активным большевиком-нелегалом, прошел через камеру смертников, каторгу. Судьба революционера свела его со своим ровесником Рыковым ещё в 1909 году, когда они вместе восстанавливали работу Московского партийного комитета. Тринадцать лет спустя оба они, как мы знаем, были рекомендованы Лениным для избрания членами Политбюро ЦК партии, что положило начало их длительному сотрудничеству.
Исчерпывался ли этой тройкой круг высших руководителей, активно выступивших против «линии» Сталина? Среди членов Политбюро — да, за пределами их состава — нет.
Как отмечалось, первоначально борьба развернулась в относительно узкой среде главным образом членов и кандидатов в члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии. В начале 1928 года их было 36 человек (см. таблицу на с. 317[41]), включая председателя ЦКК Орджоникидзе. Восемь из них открыто и активно заявили себя противниками сталинских извращений, курса XV партсъезда. Кроме Рыкова, Бухарина и Томского, это были секретари МК партии Н.А. Угланов (кандидат в члены Политбюро, член Оргбюро и секретарь ЦК) и В.А. Котов (кандидат в члены Оргбюро), заместители председателя СНК СССР В.В. Шмидт (кандидат в члены Оргбюро) и СНК РСФСР А.П. Смирнов (член Оргбюро), а также бывший после Томского непродолжительное время руководителем ВЦСПС А.И. Догадов (член Оргбюро).
Восемь из тридцати шести — соотношение достаточно выразительное. Но все же, выступив зачинщиком борьбы, раскола руководства, Сталин должен был одновременно укрепить ряды сторонников, окончательно упрочить свое положение в высшем партийном эшелоне. Его самой надёжной опорой являлись Молотов и Каганович, большое значение имела поддержка ЦКК в лице Орджоникидзе. Сталин не сомневался — и имел на то основания — в Ворошилове, Микояне, Куйбышеве.
Это был тот исходный «кадр», с которым он рассчитывал полностью подчинить себе большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, парализовав колебания в их среде. А они обнаружились быстро. Тот же Ворошилов был немало испуган возможными последствиями политических виражей, круто завёрнутых «главным членом Политбюро», которому будущий маршал был полностью обязан всей своей «военачальнической» карьерой. Какое-то время испытывали колебания близкие с Рыковым в 1925–1927 годах Калинин, Петровский, возможно, Чубарь и Рудзутак, некоторые другие члены руководства. Но уже после июльского (1928) пленума ЦК и ЦКК, стало ясно, что влияние генсека на членов Политбюро и ЦК партии огромно[42]. Отныне в борьбу были втянуты члены ЦК, сталинский «кадр» расширился.
Когда через четырнадцать месяцев Бухарин, Рыков и Томский на ноябрьском (1929) пленуме ЦК и ЦКК были вынуждены признать свое поражение и заявить о прекращении борьбы, они вместе с тем решительно отвергли обвинения их в «правом уклоне» и ведении фракционной деятельности. Позже их не раз заставляли произносить «покаянные речи», но, каясь во многом, они неизменно стремились отвести эти два обвинения.
Конечно, в немалой степени это было связано с тем, что обвинение во фракционной деятельности (создании фракции, выступающей с политической программой, отличной от общей линии партии) со времени X съезда (1921), который принял резолюцию «Об единстве партии»116, сурово осудившую такую деятельность, считалось самым тяжелым, по существу ставящим фракционера вне партийных рядов. Но главное в том, что Рыков, Бухарин, Томский и их сторонники действительно не были ни «правыми», ни «фракционерами».
