Правда, к протоколу второго из этих заседаний приложена записка: «Уважаемые товарищи! Поданное нами заявление просим передать для опубликования в ЦО [центральном органе. — Д.Ш.]. В. Ногин, В. Милютин, А. Рыков». Никакой соответствующей газетной публикации не последовало, а само заявление в бумагах ЦК, к сожалению, не сохранилось. О его содержании можно лишь предполагать, учитывая, что немногим более двух недель спустя, в начале ноября, подписавшие записку заявят вместе с Зиновьевым и Каменевым о выходе из ЦК.
Мы ещё коснёмся причин сделанного ими шага. Сейчас же стоит отметить иные обстоятельства, характеризующие ленинский подход к проявлению инакомыслия в среде его соратников, что относится и к пониманию отношения Ленина к Рыкову.
Наша историческая литература десятилетиями, применяя зловещие оценки, акцентировала внимание на октябрьском несогласии Зиновьева и Каменева с установкой Ленина на восстание. Все это было, и они, по точному замечанию одного из наблюдательных современников, «испытали на себе всю страшную силу ленинской аргументации». Но разве за взгляды Ленин назвал их штрейкбрехерами и потребовал исключить из партии? Совсем нет. Его резкое неприятие вызвало не открыто высказанное мнение, а непартийный поступок Зиновьева и Каменева, сделавших заявление по решенному ЦК вопросу в небольшевистской печати, по существу противопоставивших себя Центральному Комитету.
Если же говорить об оценке возникших тогда разногласий, то, может, небесполезно привести слова другого современника, и не просто современника, но и одного из деятельных участников событий: «Несмотря на разногласия, мы имели в лице этих товарищей [Зиновьева и Каменева. — Д.Ш.] старых большевиков, стоящих на общей платформе большевизма… Раскола не было, а разногласия длились всего несколько дней, и только потому, что мы имели в лице Каменева и Зиновьева ленинцев, большевиков» [Курсив мой. — Д.Ш.].
Так писал Сталин в 1924 году, в первые месяцы после кончины вождя партии, когда ещё не был порушен ленинский стиль её деятельности и жизни.
Здесь нет нужды лишний раз пересказывать широко известную историю победы Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде, его ход от вторника до четверга, 24–26 октября (6–8 ноября) 1917 года, превративших обычные серединно-недельные дни в даты всемирно-исторической значимости.
Отметим только некоторые моменты. Год спустя, в ноябре восемнадцатого, в первый юбилей пролетарской революции, газета «Правда» опубликовала статью «Октябрьский переворот». В ней говорилось:
«Вдохновителем переворота с начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным… Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-Революционного Комитета [при Петроградском Совете. — Д-Ш.] партия обязана прежде всего и главным образом тов. Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский [руководившие взятием Зимнего дворца и арестом членов Временного правительства. — Д-Ш.] были главными помощниками товарища Троцкого».
Эта оценка, как и приведенная выше, касающаяся Зиновьева и Каменева, также принадлежит Сталину. Статья «Октябрьский переворот» никогда впоследствии в таком виде не перепечатывалась. Не вошёл её полный текст и в издание Сочинений Сталина, осуществлявшееся во второй половине 40-х — начале 50-х годов. Зато предполагалось поместить в них «Историю ВКП (б). Краткий курс», почти начисто вычеркнувшую из революционных событий 1917 года октябрьскую когорту деятелей партии и вместе с тем утверждавшую, что в числе организаторов победы Октября был, к примеру, «сталинский нарком» Н.И. Ежов, который в 1917 году «подготовлял к восстанию солдатскую массу». Заметим ради точности, что в последующих изданиях «Краткого курса» (после 1938 года) это лживо-надуманное утверждение исчезло, как исчез и сам «сталинский нарком». Почти треть века назад началось исчезновение с библиотечных полок и «Краткого курса». Однако зияющие бреши, пробитые им в рядах октябрьской гвардии, остались и сейчас. Так, тщетно искать сведения об октябрьской деятельности Рыкова в обширнейшей мемуарной литературе, появившейся с 30-х годов, а в значительной, если не большей своей части, — с середины 50-х. Здесь урон, нанесённый сталинской схемой истории Октября, наиболее ощутим и тяжел. Историко-научную трактовку событий можно и нужно переосмыслить заново. Однако воспоминания заново не перепишешь, их авторов уже нет в живых. Вместе с ними навсегда ушли из исторической памяти тысячи важных и менее важных, но значительных в своей совокупности деталей, из которых была соткана реальная действительность неповторимых октябрьских дней.
Только недавно (да и то робко) прорвалась на страницы некоторых массовых изданий публикация набросков ленинского портрета, сделанных художником М. Шафраном 25 октября в Смольном. Именно таким, без привычных бородки и усов, увидел его после четырехмесячного перерыва Рыков. Сознавал ли он тогда, что появление Ленина в Смольном — один из решающих моментов в развитии восстания? Или, подобно многим другим большевистским руководителям, осознал это позже?
В приведенном выше отрывке из статьи Сталина автор с присущим ему стремлением к систематизации, а точнее, к рассечению событий, отделил «вдохновителей Октябрьского переворота» от его «практических организаторов». К первым он отнёс ЦК партии во главе с Лениным; что касается вторых, то «вся работа по практической организации восстания», по его утверждению, «проходила под непосредственным руководством» Троцкого.
Такое отсечение «вдохновителей» от «практических организаторов» было, разумеется, не случайно. Сталин всегда сугубо утилитарно подходил к освещению истории, как «дальней», так и «ближней», особенно «самой ближней». Не будем касаться того, почему он счел тогда нужным, по ещё не остывшим следам октябрьских событий, «выпятить» фигуру Троцкого. Причины могли быть разные: стремление прикрыть свои собственные октябрьские колебания и просчеты, попытка заигрывания с Троцким в первые послереволюционные месяцы, осознание своей несамостоятельности в руководстве партии и страны и т. д.
Подчеркнем другое, на наш взгляд, главное — в основе указанного пассажа Сталина лежало скрытое стремление умалить роль и значение Ленина в победе революции. Таким образом, уже тогда, в первую её годовщину, он сделал шаг к искажению истории Октября, рассчитанный не на ближнюю дорогу.
Эта дорога завела изучение многих вопросов истории тех незабываемых дней в тупик. Правда, в последние годы советские историки начали немало делать для восстановления исторической правды, развернули творческие научные дискуссии, в том числе и о событиях 24–25 октября 1917 года в Петрограде.
Вторник 24 октября начался для Рыкова задолго до рассвета. Предшествующий день был напряжённым, прошел в совещаниях и дискуссиях о назревающих событиях. Лишь поздней ночью Рыков и ряд других большевиков, прибывших на II съезд Советов, смогли покинуть Смольный и отправились ночевать в находившееся поблизости помещение издательства «Прибой». Здесь расположились кто как мог, прямо на кипах книг и брошюр. Но поспать удалось совсем недолго. Через три — четыре часа по-осеннему промозглую темноту комнаты прорезал телефонный звонок. Звонил Троцкий: «Керенский выступил… Все в Смольный!»
Решительно возглавив начавшееся 24 октября восстание, ЦК проявил затем медлительность. Часть членов ЦК (Троцкий, Сталин, а также, возможно, Ногин, Милютин, Рыков и некоторые другие) связывали дальнейший ход восстания с назначенным на 25 октября II Всероссийским съездом Советов. Но время не ждало, и счет его стремительно пошел на часы. Вечером 24 октября Ленин, вынужденный все ещё находиться на конспиративной квартире, направил в ЦК письмо: «Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!»
