Еще раз красным платком махнул Степан и заорал во всю глотку:
— Сарынь на кичку!
И в ответ послышался ярорадостный крик удальцов, рычанье, свист, хохот, топот ног рулевых.
— Песню, Степан!
— Качай.
— Заводи.
Степан выпрямился выкатил кумачовую грудь, расстегнул ворот, засучил правый рукав и солнцезвонным с неба чудесной молодости бросил голосом:
Ой ли, нам, соколикам,
Да воля не дана,
Ой ли мы не молоды
От крепкого вина.
Удальцы разом, емко, всем духом живым подхватили:
Эй, гуляй, наливай,
Молодость раздайся,
Эй, давай-поддавай,
Сам не поддавайся.
— Ух-ух-ух-ух!
— Гай! Гай! Гай!
— Шарабарь!
— Откалывай!
Степан прицелился и выпалил второй раз. И все разом охнули. Самый большой татарский струг вздрогнул и разорвался.
Затрещали татары из самопалов да пищалей.
Начали спасать утопающих.
Мимо плеча Степана просвистела пуля, ударилась в мачту.
Степан шарахнулся.
Махнул снова красным платком, заорал.
— Сарынь на кичку!
Эй, гуляй, наливай,
Молодость раздайся.
Эй, давай, поддавай,
Сам не поддавайся.
— Сарынь на кичку!
— Эй, давай!
— Поддавай!
— Сам не поддавайся!
Стремительным ходом понеслись молодецкие струги на татарские, и завязалась свирепая борьба!
Татары бились зверски, с оскаленными зубами, с диким воем, со скрежетом, визжали, галдели.
— Бирм-яй!
— Хурма!
— Згы-мб!
— Шкайра!
— Биряле!
— Киль-ек!
— Мухт-юй!
— Гаррлеш!
— Сбарма!
— Рлы-ю!
Удальцы, закаленные в боях, спокойные, смелые, ловкими прыжками, с ножами в зубах, взбирались на вражеские струги, лупили с плеча, будто кололи дрова.
Струги, люди, выстрелы, голоса перепутались.
— Аида. Бир-ляй!
— Ибба!
— Киль монда!
— Стой! На!
— Ек, ек, ек!
— Зюйя-яли-яли!
— В воду! Вяжи!
— Макай!
— Тиф-тиль-ляу!
— Бар, бар!
— Биштым!
— Правь в корму!
— Давай снасти!
— Ббахх!
— Алла!
— Карым! Айда!
— Бирале. Хым-нар! Сакры!
— Ббахх!
— Сережка Кривой, берегись!
— К Ивашке чаль! Чаль живей!
— Кроши!
— Ешь его!
Степан ведал пушкой не даром: он разбил еще два струга и прицелился было в третий, как заметил, что удальцы круто стали одолевать, и остановился.
К теплому солнцу борьба затихла, и все струги причалили к берегу.
Шесть стругов татарских остались в сохране. Три утонули.
Из тринадцати молодецких погиб один малый струг.
В живых татар осталось полсотни, и среди них сам Ибрагим Хайнуллин.
Степан подошел к Хайнуллину и спросил:
— Кто сильнее?
Хайнуллин молчаливо сжал губы, на которых от волнения чернелась злая, запекшаяся кровь.
— Ты хоть и молчишь, а вот мне ведомо, что ты на меч люто надеялся, а я своей песней победу одержал. И не придется тебе больше дружбу с боярами водить, не придется бедный люд за последнюю собаку почитать, как не придется отрубить головы Стеньке Разину.
Хайнуллин молчал.
— Эй, братцы, отдаю вам на суд свой праведный, на расправу достойную зверя казанского Ибрагима Хайнуллина.
— На мачту его, да в воду!
Потащили Хайнуллина на струг, к мачте.
Хайнуллин молчал.
Степан сел на берег и грустинно запечалился о погибших удальцах в борьбе, что безропотно лихо сложили свои веселые головы за общее дело, за славу ядреную.
С острой болью смотрел Степан вниз по течению, слезными глазами провожая уплывающие тела убитых удальцов.
И вдруг со струга, где хотели вздернуть на мачту Хайнуллина, разнеслось:
Ай, якши салям,
Ай, меликем,
Ай, Стенька Разин,
Якши башка, Аллах.
Это песню такую верещал перед казнью у мачты Хайнуллин, с петлей на шее.
Степан заорал:
— Стой! Повесить успеем. Давай в круг всех татар и Хайнуллина.
И, когда все собрались, Степан вошел в круг и каждому татарину руку подал:
— Салям маликем, братья-татары. Вот — бились мы с вами, будто звери голодные. И во всей беде этой только один ваш Хайнуллин виновен. Ведомо нам, что давно Хайнуллин хвастал башку мою боярам за тысячу золотых представить, а вот вышло так, что башка Хайнуллина мне даром досталась, да и ту хотели вместо фонаря на мачту повесить. Только хочу правды добиться. А правда наша в том состоит, что со всем бедным татарским народом наша вольница в братской дружбе живет и много казанских, много астраханских татар в нашем войске сермяжном. У нас — одно дело, одна беда, и должны мы вместе биться против царя, против бояр, воевод да злодеев богатых, которые нас за скотов, за воров, за разбойников почитают, а того не думают, что сами хуже воров, хуже разбойников грабят казну народную, рабов на работу гоняют, всех поборами, обидами, нищетой задавили, богом, молитвами запутали. У нас — попы, у вас — муллы. У нас — князья, у вас — ханы. У нас — богачи обижают бедных. И у вас — тоже.
Татары загалдели разом:
— Понимай! Якши, якши, Стенька Разин! Салям маликем, Стенька Разин! Один сердце: бедный русский, бедный татар. Наш башка — твой башка. Бери татар. Якши! Салям маликем!
Степан уперся головой в брюхо Хайнуллина:
— На, Хайнуллин, бери мою башку за алтын на квас.
Хайнуллин сел на землю, покаялся, заревел:
— Зачем петлю с башки снял? Твой золотой башка! Мой худой башка. Весь мой татар якши любит Стенька Разин. Я всем татар говорил — Стенька Разин весь татар рубить будет, не любит татар атаман. Меня так злой бояр научил, деньга, золото давал. Мой татар якши понимай Стенька Разин. Зачем петлю башка мой снял? Сам башка повешу. Карачун, башка.
Хайнуллин побежал к стругам, схватил веревку и давай сам в петлю лезть.
А когда Хайнуллина снова вытащили из петли, он в Волгу бросился, — едва откачали, вином отпоили.
До утра ревел Хайнуллин, до утра клялся отдать жизнь за атамана.
Васька Ус, Фрол, Черноярец, Степан обнимались с татарами:
— Якши! Ай, якши. Недавно рубились, пластались, а теперь целуемся-милуемся, теперь и Волгой не разольешь. Уж, значит, поняли друг друга.
Чугунники гоготали:
— Якши, так якши!
Знатный город Астрахань
В солнцеутренний росный час, когда молодая земля, как проснувшаяся возлюбленная, вся полна расцветных желаний перед днем, разодетым в бирюзовый парчовый кафтан с жемчужными облаками на груди, с лихой улыбкой ясной молодости — в солнцеутренний прозрачный час поднялся Степан.
В опаловых туманах качалась Волга и берега вокруг.
Перепевно отчаянно пели птицы, радуясь восходному свету и теплу.
И от счастливого легкого пробуждения стройно высились гордые берега, приветливо трепеща верхушками зелени.
Степан думал о дальних дорогах, еще неизведанных, о днях впереди.
На Восток глядел Степан, — будто там остались глаза.
Перелетной лебединой стаей перекликно, крылисто стружила на грудовстречных стругах с узорными парусами понизовая вольница к понизовьям астраханским, где река Волга равняется с морем Хвалынским.
Где зарубежные острова будто приплыли с Волги и остановились в удивлении перед морем раздольным, остановились привыкшие к берегам, остановились изумрудным воспоминанием о великом переселении индийском.
Где в камышовых зарослях дивным на веки следом таинственной Индии живет чудо-растение — египетский лотос, сине-розовый запах которого дает отведавшим сладостное забвение и глубинность любви.
