Вполне понятно, что все эти мысли пришли мне, пока я летел сломя голову к магазину. Но как я ни мчался закоулками и огородами напрямик, в магазин вошел лишь после Темы и Ляльки, правда, к основному действию все-таки успел.

Здесь уже было полно девчат. Слышались недовольные голоса: «Есть ли колготки?» — «Да кто вам сказал?» — «Никогда тут ничего путного не купишь!» Из-за толпы девчонок я даже не определил: увидела ли меня Лялька? Но ее-то, а главное — Тему я очень даже хорошо видел.

Тема мгновенно понял, что его здесь ждут, и тут же оценил всю расстановку сил, главное, рассмотрел незнакомца — круглоголового коренастого мужчину, стоявшего у прилавка. Тема хотел было быстренько повернуть к выходу, но его уже увидела продавщица Даша.

— Товарищ Чернов! Товарищ Чернов! — крикнула она. — Пожалуйста, проходите! Вот ваши рубашки!

Я просто рот разинул, настолько быстро Тема из перепуганного зайца снова превратился в грозного льва, значительного и неуязвимого. Неторопливо протиснувшись к прилавку, он взял сверток, который протянула ему Даша, небрежно спросил:

— Сколько с меня?

Даша назвала сумму, Тема расплатился, и только после этого Атаманов показал ему свое удостоверение.

— Коллега? — с великолепной выдержкой несколько удивленным тоном спросил Тема. — Ну так здесь все в порядке, — добавил он, — я уже проверил…

— Тогда у нас, наверное, есть о чем поговорить? — спросил Атаманов.

Тема и тут выдержал роль. В раздумье он поднял брови, поиграл ими, не сразу ответил:

— Пожалуй…

Мне очень хотелось увидеть на его лице испуг и растерянность, хотя бы признаки тревоги. Ни черта подобного! Тема казался неуязвимым. Он все так же торжественно выплыл из магазина — сама невозмутимость — и даже что-то стал неторопливо втолковывать Атаманову, словно бы его поучал. Атаманов с любопытством его слушал.

Направились они вместе к почте, а сказать точнее — в отделение милиции к капитану Куликову. Вежливо пропуская друг друга вперед, скрылись в темном проеме двери.

Никто в магазине и внимания не обратил на только что разыгравшуюся в жизни Темы трагедию. Лучшая половина рода человеческого со всей страстностью выясняла, кто же пустил столь жестокие слухи о колготках?

Я уже решил, к собственному удовольствию, что мою скромную особу никто в этой сумятице не заметил, и собрался было так же «инкогнитой» ускользнуть домой, но не тут-то было. Словно из-под земли, рядом со мной на крыльце магазина появилась Лялька, и я от неожиданности даже отступил на шаг назад. Такой разъяренной я ее еще никогда не видел.

Что мне делать со своим лицом? Всегда на нем все написано! И сейчас я, наверное, с таким выражением смотрел вслед Теме, что Лялька тут же обо всем догадалась и выскочила из магазина меня убивать.

— Какая же ты гадина! Какая низкая, отвратительная гадина! — приблизившись чуть ли не вплотную, завопила она. — Ну что ты преследуешь меня? Что тебе нужно? Если бы ты знал, что ты наделал! Всю мою жизнь разрушил!..

Лялька слетела со ступенек и бросилась бегом в сторону общежития. А я, оглушенный и потрясенный, остался стоять на крыльце и далеко не сразу снова стал соображать, где я и что это со мной. Сориентировавшись наконец во времени и пространстве, я, не глядя по сторонам, медленно побрел в свое спасительное убежище — столярную мастерскую. Жизнь кончилась, любовь кончилась, осталась лишь боль и пустота…

Но и тут, оказывается, я еще не до конца испил чашу тяжких испытаний. Дорогу мне неожиданно преградила беленькая Люся. Глаза у нее были полные слез, губы мелко дрожали.

— Это ты все из-за своей противной Ляльки подстроил? Да? А сам нисколечко меня не любишь? Тогда и я тебя тоже не-на-ви-и-и-и-и-жу-жу-у-у!..

Люся разрыдалась.

Да что они, сговорились, что ли? Один раз потанцевал в клубе, да еще раз на работу проводил, и я уже обязан ее по гроб жизни любить! С ума можно сойти!

Ничего не ответив беленькой Люсе, я обошел ее по синусоиде, пересек открытое пространство и наконец-то нырнул в спасительный мир — свою столярную мастерскую.

Подойдя к окну и машинально отыскивая взглядом Ляльку на лесах строящейся школы, вместо нее я увидел пеструю Катю.

Она стояла на верхотуре и, поскольку обеденный перерыв кончился, как ни в чем не бывало выкладывала как раз ту торцовую стенку на уровне третьего этажа, на которой я в светлую июньскую ночь кровью своего сердца, а если сказать точнее, красным кирпичом по белому полю рассказал всему огромному миру о своей никому не нужной любви.

То, что Катю не задержала милиция, меня немного успокаивало, надолго ли? Ладно, хоть Катя ни о чем не подозревала: в задачу Клавдия Федоровича входило только засечь наш с нею разговор, запомнить марку часов, которые она предлагала, в подтверждение первого разговора у подъезда больницы. И все-таки мне было немного стыдно перед Катей: как-никак мы с нею — друзья по несчастью, оба такие неудалые в любви…

Но что мне Катя? Что мне Люся? Что мне все?.. Я теперь не кто-нибудь, а «низкая, отвратительная гадина», и нет мне в Лялькиных глазах ни оправдания, ни прощения!..

Так уж получалось, что в тяжкие минуты моей жизни здесь, в Костанове, ноги сами несли меня к небольшому домику, разделенному сенями и «Тверским пристроем» на две половины, к милым, строгим, но справедливым тете Маше и дяде Фролу.

С неменьшим уважением относился я и к Аполлинарии Васильевне с Клавдием Федоровичем, но старый фельдшер — штучка, любитель глубинного юмора: самому ему смешно, хоть он и вида не подает, а его собеседнику никак не разобраться, в шутку он говорит или всерьез. С Клавдием Федоровичем всегда приходилось держать ухо востро. А вот дядя Фрол никогда в раскрытую душу камень не положит, всегда — теплый каравай, а если того заслуживаешь, еще и с медом.

В первое же воскресенье мы трое — я, Петро и Николай — отправились к Фролу с намерением повозиться у него на участке, напилить и наколоть дров, натаскать воды для полива, хотя я знал, что у него третий год уже исправно работает вибронасос, — сделать ту черновую работу, выполнять которую Клавдий Федорович Фролу еще не разрешал.

А тот, хоть и пребывал еще на больничном, вовсю уже занимался, стоя у конторки, своими экономическими расчетами, не выключаясь из работы колхоза. Да и по дому старался делать все, что обычно делал, когда еще не случилась с ним вся эта неприятность.

Застали мы его в саду склонившимся над пчелиным домом, именно «домом», а не ульем. Еще штук шесть таких же домов по полтора метра длиной и сантиметров по восемьдесят шириной виднелись под веселыми молодыми яблонями.

Петро как только увидел, что Фрол занят пчелами, тут же загорелся:

— Пошли, посмотрим!

— Спасибо, я уже смотрел, — охладил я его пыл. — От тех смотрин голова у меня была шире плеч, а под веки подставлял спички.

Такая перспектива Петьке не улыбалась, и он благоразумно остался на месте.

Фрол закончил священнодействие с пчелами, накрыл улей двускатной крышей и с эмалированным ведром в одной руке, с ящиком, в котором держал инструменты, в другой вошел в пристроенный с торца дома омшаник.

Мы проникли туда же со стороны крытого двора, вежливо поздоровались, невольно глотая слюнки, до того здесь вкусно пахло медом и травами.

— А! Гости? — приветствовал нас дядя Фрол. — Как раз кстати! Сейчас попробуем свежего медку.

Я знал, что мед качают обычно в июле, а дядя Фрол ставил какой-то особый улей «медовик» с усиленной семьей и откачивал из сотов мед уже в начале июня.

— Фрол Иванович, а почему у вас такие огромные ульи? Целые дома! В каждый хоть волкодава сажай! — спросил дотошный Коля.

— А очень просто, — ответил дядя Фрол. — У всех пчелы обыкновенные, вот такие… — он показал кончик мизинца, прижатый ногтем большого пальца. — А у меня каждая с кулак…

Коля чуть было не поверил шутке, но на окне с жужжанием билась о стекло обычная нормальная пчела, которую дядя Фрол, распахнув створки, тут же выпустил, и Коля рассмеялся.