Пока я кричал «Ура», мама что-то стала искать в нижнем отделении платяного шкафа. С побледневшим, испуганным лицом она выпрямилась и сказала папе:
— Петя!.. У меня кто-то украл новые сапоги!..
Попугай Ара
И какой же распрекрасный праздник для человека и его души этот Птичий рынок!
Мы еще не вошли под арку, а уже увидели девушку в белой кофточке с рыжим котенком на руках. Котенок таращил круглые глупые глазенки, а на шее у него был повязан голубой бант. Значит — мальчик. Девочкам покупают розовое…
Над рынком, вернее, над аркой, словно рыбки, запутавшиеся в сетке, поблескивали серебристые буквы: «Калитниковский рынок». А при чем тут какие-то Калитники? Когда с самого дня основания Москвы этот рынок — Птичий! Приходите и сами увидите, сколько здесь замечательно красивых голубей, канареек, щеглов, синиц и даже… Но вот попугаев-неразлучников, когда мы пришли на рынок и первым делом бросились к птичьей площадке, почему-то не увидели. То ли их еще не приносили, то ли уже продали…
— Кто ждет, тот надеется, — сказал папа. И мы решили подождать. Уже потому, что мы были здесь, слушали, как поют, свистят, щелкают, разливаются трелями, где-то крякают и даже гогочут по-гусиному разные птицы, на душе становилось легко и радостно, а тревога, что попугайчиков не будет, сменялась надеждой.
Счастливые, мы переходили от клетки к клетке и только радостно посматривали друг на друга, весело улыбаясь… Я, конечно, улыбался меньше, чем Павлик, потому что, как сказал папа, «кто ждет, тот еще и сомневается», а я меньше надеялся, чем сомневался.
Но день выдался теплый, солнечный. Попугаев-неразлучников еще могли принести. Поэтому и сомнения у меня были все-таки радостные.
— А давайте, — предложил Павлик, — пойдем и рыбок посмотрим. А потом опять к птицам перейдем…
Пришлось согласиться, потому что Павлик здесь лучше нас с папой знал, куда идти и что смотреть. Правда, насчет того, чтобы пойти и купить новых хомячков, ни я, ни Павлик пока ничего не говорили: Павлик, наверное, просто забыл о них, а я считал, что как только куплю хотя бы одного нового хомячка, своего родного Ваську никогда уже больше не увижу.
Наш Птичий рынок вполне можно было назвать еще и Рыбьим, потому что вся первая его площадка была заставлена замечательно красивыми аквариумами.
В аквариумах быстро бежали ото дна к поверхности пузырьки воздуха, едва заметно колыхались зеленые водоросли, высились в виде подводных замков и гротов всякие цветные камешки. В эти гроты и замки заплывали гуппи, вуалехвосты, сомики, попугаи Камеруни и попугаи Томаси. Были они и с крапинками и без крапинок, в красных, черных точках по серебристым бокам, с серебристыми блестками по черным бокам, голубые, алые, как первомайские флаги, радуя глаз и знатоков и таких вот любителей, какими были мы с папой.
А вот рыбьих попугаев-неразлучников здесь, кажется, не было…
Хозяева всего этого богатства и этой красоты в белых халатах и просто в обыкновенных куртках и пальто то и дело запускали крохотные сачки в свои аквариумы и вылавливали ту или другую рыбку, а потом вытряхивали ее покупателю в баночку с водой. Там она, пометавшись из стороны в сторону, успокаивалась и становилась еще красивее, потому что была одна и все смотрели только на нее.
Серьезные пожилые люди с ребятами и без ребят собирались группами возле такой баночки и вели неторопливый разговор, обсуждая красоту или повадки той или иной рыбки.
Я слышал, как пожилой мужчина, похожий на профессора, сказал:
— А вы знаете, отсадил я его, а он от переживаний и окраску потерял. Метался, метался… Я его обратно пересадил, а он тут же убил ее…
— Скажите, какой Отелло! Настоящая «Синяя Борода»… — отозвался, как я определил, «мастер» — в очках и в спецовке.
Я подтолкнул Павлика и спросил его шепотом:
— Кто кого убил?
— Рыбкин самец рыбкину самочку…
— А за что?
— А к ней другого самца подсаживали для улучшения породы.
— Жалко самочку, — сказал я.
— Конечно, жалко. Не сама же она пересаживалась… Только породу улучшать тоже надо, — пояснил Павлик.
В это время Павлика увидел «профессор», который рассказывал про рыбкиного «Отелло».
— А-а, младший Бояринцев! Здравствуй, здравствуй!.. С чем пожаловал? Как себя чувствуют твои красные циклиды?
— Здрасте, здрасте, — благосклонно ответил Павлик. — Мои красные циклиды чувствуют себя хорошо. А как ваши?
— Не жалуюсь, не жалуюсь… — ответил «профессор».
— Что сегодня покупаете, молодой человек? — спросил у Павлика хозяин аквариума.
Мы с папой только переглянулись.
— Сегодня ничего не покупаю, — так же важно ответил Павлик. — Я с друзьями приехал попугаев-неразлучников смотреть. Вы не видели, никто не приносил?..
— Нет, попугайчиков не видел… Не забывайте нас, молодой человек! Может быть, и сейчас что-нибудь купите?..
— Сейчас некогда, как-нибудь зайду, — пообещал Павлик.
— Младшему Бояринцеву привет! — заметив Павлика, крикнул дяденька, который продавал «попугаев Томаси».
Отовсюду неслось: «Павлик» да «Павлик», «Сынок», «Молодой человек!» И Павлик всем отвечал, всем улыбался и даже рукой махал.
— Да ты, я вижу, здесь известная фигура, — с удивлением сказал папа.
— Совсем я с ними заморочился, — вздохнув, ответил Павлик. — Проходу не дают! Всего уже накупили, опять предлагают! Приходится покупать!..
Немного помолчав, Павлик, видимо, понял, что «хватил лишку».
— Когда с отцом приходим, — пояснил он, — конечно, все отцу кричат: «Привет, товарищ Бояринцев!» Он и отвечает: «Привет, привет!» Ну а когда без него, отвечать приходится мне.
Я с завистью подумал: «Конечно, был бы мой папа заведующим овощной базой, и ему бы кричали на Птичьем рынке: «Привет, товарищ Ручейников!» А кто же станет приветствовать инженера-строителя, если у него никаких овощей нет, а одни лишь только бетонные блоки…»
— Пойдемте хомячков смотреть, — предложил вдруг Павлик. (Значит, не забыл про триста сорок рублей за сотню.)
— А может, еще к птицам пойдем? — сказал я.
— Я знаю, когда надо к птицам идти…
Пришлось соглашаться, но пошли мы все-таки мимо птичьих рядов. И на этот раз, сколько я ни смотрел, попугайчиков-неразлучников там не было.
Незаметно мы оказались неподалеку от места, где продавали корм для рыб.
— Циклопы! Циклопы! Живородки! Дафнии! Циклопы! — приговаривал продавец рыбкиного корма, но мы возле него задерживаться не стали, а прошли на площадку, где продавали разных зверьков.
Павлика и здесь окликнули:
— Эй, Бояринцев! Иди помогать!
Мне стало даже немного обидно: я пришел на рынок с папой, и никто мне не кричал: «Привет, Вячеслав, Ручейников-младший!» Как, мол, поживают твои хомячки! И папу моего тоже никто на Птичьем рынке не знал. Еще бы! Бываем здесь раз в четыре года, как на олимпиаде… И еще мне было обидно: папа есть папа, он всегда и во всем должен быть самым главным, а тут выходит, что главный у нас Павлик.
Еще издали мы увидели перед клеткой с белыми мышами целую толпу ребят. Все они, кто присев на корточки, а кто наклонившись, смотрели на самую маленькую белую мышку, которая уселась отдельно от остальных и «умывалась» — приводила в порядок свою шерстку, ну точно как мой милый Васька.
Белая мышка быстро-быстро потерла лапками мордочку, пригладила прическу за ушами, а потом стала поворачиваться то направо, то налево и оглаживать шерстку на брюшке и боках. И так у нее все это уморительно получалось, что все ребята, не спуская с нее глаз, громко хохотали.
— Как манекенщица в Доме моделей… Тоже показывает товар лицом, — сказал папа. Он даже не улыбнулся: здорово ему, видно, насолили эти манекенщицы…
— Белые мышки! Белые мышки! Разбирайте, пока есть! Полтинник штука! — нахваливал свой товар продавец белых мышей.
Увидев Павлика, он тут же дружески ему кивнул.
