— Нет, а все-таки?

— Ну так вот он, улей, — сказал дядя Фрол и подошел к такому же пчелиному дому, стоявшему в омшанике. Крышка с него была снята. Внутри — перегородка до самого потолка. Сразу видно, что так же, как свой дом, дядя Фрол строил ульи, каждый на две семьи.

— Учебников по пчеловодству хоть отбавляй, — сказал он. — А только попалась мне тоненькая брошюрка Андрея Петровича Лупанова из Новгородской области: «Советы старого пчеловода». Так эта книжечка оказалась «многих томов потяжелей». А все дело в том, что задался он целью узнать, как же пчелы в природе, без участия человека живут? Ведь и зимуют благополучно, и такие семьи наращивают, что домашним и не снилось! Оказывается — просто. Выбирают себе дупло попросторнее да потеплее, и в таких дуплах и поселяются… Вот и сделал Андрей Петрович улей в полтора раза объемистей, а я у него размеры перенял… Пчелы в таком улье не роятся от тесноты, к главному взятку накапливают семьи до семи-восьми килограммов, а это, считай, до восьмидесяти тысяч штук, товарного меда дают около центнера от каждого сдвоенного улья… И на зиму их никуда не убираю. Снегом засыплю, так до весны и стоят.

— Вы и пчел на килограммы считаете? — с удивлением спросил Коля. Петьке было не до вопросов: он с напряженным вниманием следил за еще одной появившейся в омшанике пчелой.

— Профессия такая, — ответил дядя Фрол. — Статистика — наука точная, многое проясняет… И пчел и цветы — все надо считать!..

Он распахнул окно и выпустил на волю и эту бившуюся о стекло пчелу.

— Часто они вас кусают? — с облегчением вздохнув, спросил Петро.

— Жалят, ты хочешь сказать?.. Случается…

— И сколько ужалений вы можете выдержать?

— Да мне и полсотни, и сотня хоть бы что… Иммунитет… Только на пользу…

Петька промолчал, хотя по его лицу было видно, что он дяде Фролу не поверил. Но я-то знал, что дядюшка говорит правду. О его терпеливости ходили настоящие легенды.

Помогал я ему как-то менять солому на этом самом омшанике. Сидели мы на крыше, сдирали старье, укладывали новые пласты. Слышу, дядька мой нет-нет да и чертыхнется.

— Что такое? — спрашиваю.

— Да вот, — говорит, — кто-то меня снизу в зад жигает и жигает.

— Ну давай, — говорю, — посмотрим, кто там тебя жигает?

Он подвинулся, а под ним ком темно-серой бумаги шевелится и жужжит.

Я кубарем слетел с крыши, кричу:

— Так это же осы!

— О, будь они прокляты! Сам вижу, что осы! — подтвердил дядя Фрол, но и с места не сдвинулся, а только перенес палкой осиное гнездо под стреху дома: осы — живые существа, тоже имеют право на самоопределение.

— А мы, — продолжал дядя Фрол, — вместо того чтобы учиться у природы, все покоряем ее. И такая пошла борьба за сохранение среды, что скоро не останется ни травинки, ни животинки.

— Ну как же, — возразил Петро. — Леса все-таки сажаем, редких животных бережем.

— Все это так, государственной программой предусмотрено, а на деле-то, порой, выходит иначе: и пакостники-туристы, и браконьеры не дремлют. Наших данных не имею, а вот по зарубежным — была тут заметка в «Сельской жизни»: в год защиты животных, в семьдесят восьмом — ради тщеславия модниц-красавиц убили тридцать тысяч пантер, пятьдесят тысяч леопардов, сто восемьдесят тысяч детенышей гренландских тюленей, тридцать миллионов норок!.. Так что это такое? Стоят ли те красавицы всех этих загубленных зверей? А сколько птицы и рыбы гибнет от нефти в океанах?.. Скоро уж до того дойдет, что домашнего кота Ваську в «Красную книгу» занесем, и там его, бедолагу, найдем и прикончим. Да что животные!.. Реки вон поворачиваем, климат переделываем! А поверни, например, сибирские реки в Среднюю Азию — сразу вечная мерзлота на сотни километров к югу подступит! И потом, зачем их поворачивать, когда под Каракумами море пресной воды, еще неизвестно, что дешевле, каналы проводить или бурить скважины. В природе миллионы лет все отлаживалось да притиралось друг к другу. А тут на тебе: реку — сюда, гору — сюда! Газ и нефть из подземных емкостей выкачиваем, землю трясет — порода на пустоты давит, уголь выбираем — копоти на весь мир. А что потом из всего этого получится, на одну сотую процента не знаем… Вот вы — парни ученые, — продолжал он. — А скажите мне, почему у паука сенокосца никаких мышц нет, а он бегает?

Дядя Фрол задал нам настолько неожиданный вопрос, что мы все трое только переглянулись.

— Вот и не знаете. И паук сенокосец тоже не знает, а бегает, и все… А потому, что двигательный аппарат у него — сложная и рациональная гидравлическая система, подобная той, что в экскаваторах или автопогрузчиках. Так кто у кого учился? Паук у экскаватора? Или экскаватор у паука?.. Наука бионика лоб себе разбила, кланяясь матушке-природе, так почему же мало кто об этом понимает и природу не бережет?..

— Сами говорите, без современной науки нечего и думать о цивилизации, — поймал его на слове Коля.

— Цивилизации, говоришь? — переспросил дядя Фрол. — Могу показать, к чему приводит цивилизация…

Дядя Фрол вошел в кладовку и взял с полки действительно уникальный экспонат — двух засушенных щучек, пытавшихся проглотить одна другую. Поймал он их в прошлом году при мне, после того, как гостившие у него Петро и Николай уехали в город. На червя клюнула маленькая сорожка, сорожку схватил щуренок, щуренка попыталась проглотить щучка побольше, да подавилась. Так Фрол их и вытащил из воды «поперек». Тянет и не поймет, что за двухвостого зверя поймал. Засолили мы это диво, а потом и завялили до звонкости доски.

— Вот вам и образ современного человечества, — сказал дядя Фрол, — пытающегося справиться с достижениями современной цивилизации… Скоро, как этот щуренок, подавимся ее благами, а потом еще и удивляться будем, откуда что взялось.

— Но ведь без цивилизации тоже нельзя? — возразил Коля. — Мы с уважением относимся к своему прошлому, но живем в век ракет, электроники, ядерного синтеза…

— Да? Ядерного синтеза? — совсем взъярился мой дядюшка. — А чем за все это платим?.. За равнину — буераком, за любовь — законным браком? Давайте разберемся, чего нам стоят хотя бы бытовые дары цивилизации по общеизвестным материалам газет… В странах «Общего рынка», например, домашняя цивилизация уносит каждый год около тридцати тысяч жизней и около пяти миллионов человек ежегодно калечит. Взрываются баллоны с газом, вспыхивают синтетические материалы, людей гробят разные машинки, травит бытовая химия. А сколько гибнет на дорогах?.. Ежедневно человечество сжигает более шестидесяти тысяч баррелей нефти, а в барреле сто пятьдесят девять литров! Только автомобили выбрасывают в атмосферу ежегодно двести миллионов тонн отравляющих веществ! А заводы? Домны? Коксохимбатареи? Сотни тысяч самолетов в воздухе?

— Зато какие скорости! — возразил Петя Кунжин. — Утром в Москве, вечером на Сахалине… Как-то мы с отцом летели из Хабаровска: в десять утра вылетели, в двенадцать дня были в Москве. В воздухе восемь часов, а по местному времени Москвы по сравнению с хабаровским получилось меньше двух…

— Вот-вот! — подхватил дядюшка. — С этими скоростями и текучесть кадров на всех предприятиях стала в десять раз больше. К нам в Костаново и то шабашники чуть ли не с Дальнего Востока за длинным рублем наведываются… Вот и выходит, что у цивилизации, как у палки, два конца: одним она тебя по пузу поглаживает, чтобы толстым росло, а другим — по затылку бьет. Да так, что скоро последние мозги вышибет!.. Скажи мне, пожалуйста, на что эта ваша цивилизация в первую голову работает?

— Ну как на что? — Коля пожал плечами. — На благо человечества…

— На благо, говоришь? — дядюшка от возмущения даже носом хмыкнул. — А скажи, пожалуйста, что сделало то доисторическое племя, которое первым получило огонь?

— Ну как что сделало? Стало обогревать пещеры, готовить пищу, — неловко ответил сбитый с толку Петро.

— Ничего подобного! Оно тут же сожгло дотла соседнее племя, чтобы этому племени побольше досталось охотничьих угодий. Так нам популярно по телевидению разъясняли… У питекантропов тоже были свои ученые, и они тоже в первую очередь работали на войну. Так уж с тех пор и повелось. Вот и выходит, чем выше мы взбираемся к вершинам науки, тем больше оставляем на ее каменистых ступенях клочьев собственной шкуры…