Оставив щелку в двери, я только хотел украдкой посмотреть на Ляльку, какое у нее настроение после того, как я обозвал ее «рублефилом», в это время она собственной персоной распахнула дверь, столкнувшись со мной чуть ли не нос к носу.

— Извини, Ляля, — пробормотал я машинально.

— Ничего особенного. Кончил дело — вылетай! — спокойно сказала Лялька. — Ребята и Катя уже ушли.

— А ты в отряд пойдешь?

— Здесь остаюсь. Больше вопросов нет? А то мне некогда.

Лялька вытеснила меня из пристроя и перед самым носом захлопнула дверь. Я вышел в сени: не будешь же в самом деле у двери туалета торчать, когда там человек, к тому же девчонка. Но что-то заставило меня остаться в сенях и дождаться Ляльку, и я даже не сразу осознал, что именно. Бутылка! Самая простая бутылка, только не простая, а из-под арабской настойки на двадцати травах под названием «Абу-Симбел». Такой настойки и в помине не было ни у Фрола, ни у Клавдия Федоровича. Зато Тема был большой знаток и любитель этого тонизирующего напитка.

«Если бутылка…» Я дождался Ляльку в сенях и попросил ее задержаться. Нырнув в пристрой, схватил бутылку и — о радость!.. Предположения мои оправдались! Из бутылки совершенно отчетливо несло живым винным духом.

Я, наверное, с самым дурацким видом держал в руке бутылку необычной формы, на которой была наклеена красивая этикетка, и молчал.

— Ну и что это значит? — холодно спросила Лялька.

Ясно, что она меня начисто не принимала, хоть и решила быть сдержанной.

— Как ты думаешь, откуда здесь эта бутылка?

— А мне почем знать?

— Все-таки… Не торопись отказываться.

— Что ты ко мне пристал? Может, эта бутылка с прошлого года у тети Маши стоит?

— Если бы с прошлого года, — сказал я, — мы бы ее и раньше видели. Это во-первых. А во-вторых, таких бутылок у дяди Фрола и в помине нет. Зато у Темы в городе целая батарея…

Ноздри у Ляльки сами собой хищно раздулись.

— Ах, вот оно что! — не проговорила, а прямо-таки прошипела она. — Тема тебе покоя не дает! Ай, Моська, знать она сильна! Да он тебя, как комара, одним щелчком!..

— Так уж и одним щелчком, — отказываясь верить собственным ушам, сказал я, лишь бы что-нибудь сказать.

— Раздавит и не заметит, — подтвердила Лялька.

Меня больно резануло не только то, что она моего злейшего врага назвала интимно «Тема», но и то, что Лялька, как львица, бросилась на защиту задурившего ей голову фанфарона.

— Что это ты так за него стараешься? — внутренне холодея, спросил я.

— А это уж не твое дело. Если у него жизнь не сложилась, то лишь потому, что не было рядом близкого человека.

— И этот «близкий человек» — ты? «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним?»

— А вот уж это тебя не касается!

— Касается! Очень скоро ты поймешь, куда тебя занесло!

— Ты можешь оставить меня в покое?

— Кстати, насчет бутылки мы еще не все выяснили.

— Что ты хочешь сказать?

Я видел, что Лялька уже завелась до предела и взрыв неминуем, но остановиться не мог: слишком сильную боль она мне сегодня причинила.

— А то, что вечером на реке, наверное, прохладно было. Вино выпили, а бутылку с собой привезли.

Лялька поняла, что я от ревности порю абсолютную чушь. Неожиданно спокойно она сказала:

— Дурак. Тема меня на моторке подвез до аэродрома. Иначе я не успела бы в город за облепиховым маслом.

— А не доезжая аэродрома — отличные острова со свежескошенным сеном, — продолжал я, не слушая ее. — Для вечерних прогулок самое удобное место.

— Значит, ты настаиваешь?

От негодования Лялькины глаза стали, как блюдца.

— Не я один свидетель.

— Наглец! Как только посмел подумать такое?! Скажите, пожалуйста, уличил беспутную! А по какому праву? Кто я тебе? Почему я должна перед тобой отчитываться?

«Наглеца» я не стерпел.

— Да? — переспросил я. — «Наглец», говоришь? А кто целовался с Темой в моторке так, что все Костаново видело? Я или ты?

Тут уж Ляльке крыть было нечем. Она просто задохнулась от ярости, так и не придумав, с какой стороны меня укусить.

На половине дяди Фрола послышались шаги: это, видно, наконец-то собрался уходить Тема.

— Шпион!.. Гадкий мальчишка!.. Мстишь Теме за то, что он лучше тебя!.. Какое же ты ничтожество!..

— Ляля!..

— Близко ко мне не подходи! Слышишь? Ненавижу!

Она хотела еще что-то сказать, но и сказанного было достаточно. Чтобы ни с кем не встречаться. Лялька пулей вылетела из сеней и, дробно простучав босоножками по ступенькам, выскочила во двор. Вслед за нею вышел Тема.

Только теперь, оставшись один, я осознал, что наделал. Вместо того чтобы сказать Ляле, как она мне дорога и как я хотел бы сделать для нее самое невозможное, я дважды оскорбил ее, и теперь мы до самой смерти — лютые враги…

Пошатываясь словно пьяный, я открыл входную дверь, спустился со ступенек крытого крыльца, вышел во двор, остановился у изгороди.

От болота тянуло запахом тины, вовсю квакали лягушки, зудели комары, в тальнике ухала какая-то ночная птица, и вдруг защелкал, ударил трелью где-то совсем неподалеку соловей.

«О чем, милый, поешь? Чему радуешься? Тут не о любви надо петь, похоронный марш играть…»

Я перешел через дорогу, опустился на скамью у соседнего дома и, опираясь локтями о колени, обхватил голову ладонями, уставившись в землю.

Блестела лужица у соседнего колодца, в лужице отражалась звезда. Прямо передо мной багровый диск луны раздвигал зубцы темной гребенки леса.

Все в природе шло своим чередом, каждый занимался своим, предназначенным ему с начала зарождения жизни делом: луна всходила, квакали лягушки, настойчиво тыркал за огородами страдающий бессонницей коростель… Вот ведь птица какая беспокойная! Придет пешком из южных стран, тыркает всю дорогу — обозначает район своих владений, и здесь всю ночь до утра не спит, другим не дает — тыркает… Дядюшка Фрол сидит по ночам, работает, услышит коростеля, берет сковородку и молоток, выходит из дома в огороды и стучит, как в пожарный рельс — все Костаново будит. Пока он стучит, коростель молчит, только дядя Фрол перестанет, коростель опять тыркает…

Лялька сказала, что я ничтожество и Тема меня, как комара, одним щелчком прихлопнет… А вот это еще посмотрим… Как я ни старался отвлечься, мысли мои все возвращались к Ляльке. Нескладный я человек! Вечно, как дядя Фрол, попадаю в самые нелепые истории. А теперь что? Когда все отношения вдребезги, к Ляльке и на дикой козе не подъедешь…

Неожиданно я почувствовал, что со мной рядом кто-то сидит. Оглянулся: пестрая Катя. Спрятав лицо в ладони, она вдруг заплакала.

— Ты… Ты что это? — растерянно спросил я ее.

Неожиданно она вскинулась на меня как бешеная:

— Что тебе от меня нужно? Что ты пристал? Расскажи лучше про своих печенегов или про иконы!..

Тут уж пришла моя очередь возмутиться:

— Но послушай, не я к тебе, а ты ко мне подсела. Никто к тебе и не пристает.

— И очень плохо, что не пристаешь.

— Ну знаешь ли…

— А что ты знаешь? И что ты можешь?

«В самом деле, что я знаю и что я могу?» — подумал я и замолчал. Сколько раз я убеждался, что с девчонками говорить невозможно: как-то у них у всех мозги повернуты набекрень. И все же хоть и сквозь туман, я, кажется, понимал, с чего это взбунтовалась Катя.

— Ты что, в самом деле тоже любишь его? — спросил я без обиняков, хотя мне было совершенно непонятно, как можно еще и Кате любить такого обормота, как Тема.

— Тоже, тоже, — передразнила меня Катя, но что «тоже» — не стала разъяснять.

Было чертовски обидно: меня, например, никто не любит, а по Теме, мало того что Лялька сохнет, убивается еще и пестрая Катя. Но почему?.. Черт их разберет почему. Тоже мне, нашли красавца!

— Ну что ж ты молчишь? — мне уже было просто любопытно, что она ответит.

— А что говорить? — огрызнулась она. — Что ты понимаешь в любви, простофиля лопоухий!..

Это уж точно: в любви я ни черта не смыслил, раз уж у меня самого все идет «наперекосых». Но вот замечание Кати насчет «простофили лопоухого» мне не понравилось.