— А, черт! — нетерпеливо проговорил Помонис — Разве ты не понимаешь? Ведь это бракованная, безнадежно испорченная во время производства статуэтка. Ее никто и никуда не стал бы возить. Значит, эти статуэтки делали здесь, на месте! Ты понимаешь, что это значит? Получается, что давным-давно, когда на месте нашего города была греческая колония, здесь делали такие статуэтки. А до сих пор ученые думали, что их делали только в самой Греции. Это же открытие!
— Выходит, — удовлетворенно сказал Хасан, хотя и не до конца уразумевший, о чем идет речь, — господину профессору удалось без особых трудов пополнить свою коллекцию. Очень рад, что я и мои сыновья этому помогли. Как жаль, что Жан-Батист этого не увидит, он был бы так рад. Пусть великие смотрят сейчас на господина профессора! — торжественно закончил Хасан, обращаясь к портретам писателей.
— Тут дело не только в коллекции, это все гораздо важнее, — горячо ответил Помонис, обнимая Хасана. — Благодаря тебе первое открытие по статуэткам типа Танагры сделано! Первый камень заложен! Сколько я должен тебе уплатить за статуэтки?
— Господин профессор, видно, забыл, — мрачно ответил Хасан, — что мой сын Бекир учился в университете на одну из стипендий, учрежденных господином профессором, что сын трактирщика благодаря вам стал столичным писателем. Сколько же я должен вам за все это?
Не в силах сдержать волнения, Помонис еще раз крепко обнял Хасана, пожал руки Даниелю и Гансу-Христиану и, распахнув дверь, выскочил на улицу…
Лицо профессора оставалось неподвижным, как маска.
Что ж, нужно ждать, иного выхода нет.
В последний раз я был здесь всего год назад, и тогда мы с Помонисом особенно много времени провели вместе. Все, что довелось нам пережить, всплыло в памяти. В музее, кроме Помониса, из старой гвардии я застал только Галку. Адриан и Николай вели раскопки римской крепости где-то на островке в низовьях Дуная.
Помонис показал мне новые открытия: прямо в городе возле берега откопали они, под шестиметровой толщей земли, остатки античного здания. Несколько сот метров пола были покрыты разноцветной мозаикой. Ее узоры: листья, цветы, вазы, секиры, многочисленные и разнообразные геометрические орнаменты — поражали сохранностью и свежестью красок. Пополнился новыми экспонатами и археологические парк. Деревья его становились все выше, кроны все гуще. Новые вещи и новые люди появились и в самом музее.
После того как я поработал в фондах музея, мы с Помонисом весь вечер провели на берегу моря. Вот тут внизу. У самого его дома…
Утром, как ни рано я встал, придя в музей, я уже застал там Помониса. Почему-то он был в дорожном костюме, а на ногах его красовались крепкие кожаные постолы, в которых он обычно выезжал на разведки или раскопки.
Заметив мой недоумевающий взгляд, Помонис несколько смущенно объяснил:
— Хочу проехаться вниз, к ребятам, посмотреть, как там идут дела. А вы не составите ли мне компанию? Вот и Галка поедет.
— Когда мы едем? — спросил я.
— Пароход отходит через два часа, — ответил Помонис, — так что времени у вас осталось в обрез. Машина у входа в музей. Поезжайте в гостиницу, захватите вещи и скорее сюда. Очень рад, что вы решили ехать.
— О, господи, конечно, мне хочется поехать, — ответил я, — только вот при чем здесь «я решил»?
— Не понимаю, — отозвался Помонис.
— Ах вот как! Билеты на пароход у вас есть?
Помонис утвердительно кивнул головой.
— Покажите-ка, сколько их, — не отставал я, — ручаюсь, что три.
Помонису ничего не оставалось делать, как вытащить из бумажника билеты. Их действительно оказалось три.
— Я вижу, вы заодно с моими шалопаями, — пробурчал Помонис, — ну ладно. Мой ответ впереди. Deus vult! Так хочет бог, как говорили крестоносцы.
И вот мы все трое уже плывем по Дунаю. Весело и шумно на залитой солнцем палубе. Весело и шумно на самой реке. Широк Дунай. Десятки барж, буксиров, рыбачьих шхун, пассажирских пароходов стоят на причалах или плывут по волнам. Сильный ветер полощет разноцветные флаги многих стран. Когда пароходы сближаются, пассажиры кричат что-то друг другу каждый на своем языке. Широк и волен опененный Дунай. «Дунай, Дунай — дорога без пыли», как говорят в этих местах. Да, здесь он совсем не голубой, а именно желтый, даже коричневатый. Наверное, голубой цвет красивей, только желтизна реки животворна. Желтый цвет от частичек плодороднейшего ила, который образует островки. Они почти сразу покрываются буйной растительностью. Крестьяне вывозят ил на поля, и урожаи в этих местах удивительные.
Пока мы с Галкой, у которой ветер то и дело выхватывал из-под косынки и развевал пряди рыжих волос, глазели на встречные пароходы, Помонис, как всегда, отыскал знакомого — это был бородатый мрачный человек. Помонис объяснялся с ним по поводу какого-то монастыря. Насколько я понял, в этом монастыре постепенно разрушались старинные фрески, и профессор горячо убеждал своего мрачного собеседника заняться их консервацией.
Кончилось наше путешествие на пароходе у небольшого рыбацкого городка. В широкой полукруглой бухте покачивались десятки судов — от аристократов, белых многоэтажных пассажирских пароходов, до легких парусных суденышек с черными просмоленными бортами и латаными парусами. Почти все суда рабочие — рыболовные траулеры, буксиры, шхуны. Городок расположен на склоне. Маленькие, в большинстве одноэтажные, белые домики сбегают вниз к бухте, где центр всей жизни города. Оказалось, что нам нужен директор местного рыбоконсервного завода — приятель Помониса (где только у него нет приятелей!), у которого можно одолжить машину. Мы пошли на завод, по пути оглядывая автобусную станцию, тенистый парк, чистенький отель, клуб моряков с кокетливой вывеской. Город пропах рыбой, смолой, солью. Все ресторанчики и кафе называются «Чайка», «Альбатрос» или, на худой конец, «Рыбацкий». Рыбу продают в магазинах и на лотках, рыбу везут в маленьких четырехугольных тележках вислоухие ослики.
Вот и рыбоконсервный завод. По всей территории его деревья, клумбы. Директор был на заводе, но кабинет его пустовал. Пришлось нам искать его по всем этим белым цехам, стены которых выложены кафелем и обмываются то и дело сильными струями воды из брандспойтов. Я в жизни не бывал на рыбоконсервном заводе и с интересом осматривался. Суда подходят к причалу, расположенному прямо на заводской территории. С причалов рыба по узкоколейке подается в раздаточный цех. Здесь машины очищают ее от чешуи, отрезают головы, хвосты, плавники. В воздухе сверкают потоки золотистых и серебряных чешуек. Зазевавшаяся Галка попала под такой ливень чешуек и оказалась облепленной ими, как русалка. Помонис, торопившийся найти директора, произнес звучное латинское проклятие и удалился, предоставив мне помогать Галке очищаться от чешуи. С помощью сердобольных веселых девушек в белых косынках, работавших в цехе, мы быстро закончили эту операцию и побежали искать Помониса. Открыли какую-то тяжелую дверь и попали в гигантский холодильник. Стены его от пола до потолка были покрыты батареями. Стоял резкий запах аммиака. Огромные рыбины с белыми усами вокруг рта лежали на металлических столах. Дежурили раздатчики в сибирских овчинных тулупах и меховых рукавицах. Из этого холодильника мы с Галкой выскочили, как из проруби. Возле клумбы с яркими цветами стояли вышедшие погреться раздатчики. Под лучами жаркого южного солнца они зябко поеживались в своих тулупах и хлопали рукавицами. К счастью, среди них мы заметили Помониса. Он, оказывается, уже нашел директора, и машина ждала нас у ворот. Видавший виды большой черный «мерседес», прыгая по ухабам, понес нас вперед. Некоторое время мы ехали молча. Стоило машине чуточку сбавить ход, как поднятая ею красноватая едкая пыль догоняла нас, оседала на одежде, попадала в нос.
Наш шофер, меланхолического вида плотный молодой человек лет двадцати пяти, вел машину со скоростью тридцать — сорок километров в час. Нас всех мучила эта иссушающая душу медлительность, но особенно страдал от нее Помонис. Узнав, что шофер имеет довольно поэтическое имя «Замфир», Помонис стал просить его ехать быстрее. Однако Замфир, поглядев на него своими большими черными глазами, ответил грустно, но твердо:
