Помонис не спеша вошел в низкий сводчатый зал и с удовольствием убедился, что здесь ничего не изменилось. В беспорядке стояли грубые столы, бочки и бочонки, заменявшие сиденья. Над почерневшей стойкой, как и годы назад, висела свежая ветка омелы. По стенам были прибиты оленьи и кабаньи головы. С потолка на веревках свешивались скелеты и чучела немыслимо огромных рыб. Они мерно покачивались от потоков воздуха, которые гнал крутящийся под самым потолком пропеллер. Между звериными головами особенно странно выглядели до неузнаваемости искаженные портреты великих писателей, которых можно было узнать только по корявым надписям.

— О, господин Помонис, — радостно заревел и выкатился из-за стойки хозяин, огромный толстый турок Хасан, в черной, открытой на груди блузе и матросских синих клешах, перехваченных широченным кожаным поясом с множеством набитых на нем блестящих бляшек.

«Тебя-то уж никак не назовешь тенью», — усмехаясь, подумал Помонис и весело поздоровался с Хасаном. Он уселся на предупредительно поставленный хозяином тяжелый резной стул и с наслаждением отпил из высокого бокала шприц[15] — смесь красного искристого вина с ледяной газированной водой.

— Давно, давно, господин Помонис, — прищурился Хасан, — не бывали вы в родных местах, а уж наш город и совсем забыли!

— После приезда у меня оказалось несколько неотложных дел в поместье, — терпеливо разъяснил Помонис.

— Как же, слышал, что за дела, — снова прищурился Хасан. — Даже газеты писали о том, что вы роздали все ваши земли крестьянам.

— Ну и что? — полюбопытствовал Помонис.

— Не мое дело судить, — лукаво ответил трактирщик, — у кого потолок треснул, тому не пристало смотреть на звезды. — И тут же, в свою очередь, спросил: — А где вы так долго пропадали, господин Помонис?

— Сначала путешествовал, — непринужденно отозвался Помонис, — а потом учился в Риме и в Афинах. В Афинах даже преподавал целый год в университете.

— Вот как! — воскликнул Хасан. — Значит, умер помещик Помонис и да здравствует профессор Помонис! Эй, Даниель, Ганс-Христиан! Тащите из подвала бочонок родосского, самого старого. Мы отпразднуем возвращение господина Помониса и его профессорскую мантию!

Через несколько минут два стройных горбоносых черноволосых парня не без труда подтащили к столу запыленный бочонок и стали выбивать из него просмоленную запечатанную пробку. Почтительным поклоном ответив на приветствие Помониса, один из парней быстрым движением воткнул на место пробки деревянный кран, а другой стал наполнять зеленые керамические кружки темно-золотистым вином, пряный аромат которого медленно поплыл по залу.

— Здорово выросли твои ребята, — сказал Помонис, — а где же остальные сыновья?

— Старший — Бекир закончил университет. Он теперь литератор и живет в столице. Жан-Батист погиб в море — он ведь был рыбаком. Младшие, слава аллаху, здоровы. Эти двое, — кивнул он на застывших у стола сыновей, — да еще Джонатан рыбачат. Мигель и Лев помогают мне по хозяйству. Вильям кузнец. А за это время появились еще близнецы — Федор и Жан-Жак, так они сейчас с матерью в деревне.

— Вот оно как! — улыбаясь, протянул Помонис — Ты верен себе! Федор назван, надо полагать, в честь Достоевского?

— Так, — с достоинством кивнул головой трактирщик.

— Ты что же, сам читал Достоевского?

— О, нет, — гордо ответил Хасан. — Вы же знаете, господин профессор, я едва буквы разбираю. Но с тех пор как вы приохотили моего первенца Бекира к чтению и определили его в гимназию, мальчик много читал и потом мне рассказывал. Да и теперь, когда он приезжает проведать отца, тоже всегда много читает и рассказывает.

— Да, Бекир способный, добрый малый! — согласился Помонис — Ну, что же, садись к столу, да позволь посидеть с нами Даниелю и Гансу-Христиану. Я тоже привел с собой друга.

— Где же ваш друг? — с удивлением спросил Хасан, обводя взглядом пустой в эти утренние часы трактир.

— А вот, — улыбаясь ответил Помонис, доставая из кармана маленькую терракотовую обезьянку.

Обезьянка, покрытая короткой вьющейся шерстью, склонила набок лукавую мордочку, присела на задних лапках, а передние протянула кверху, не то недоумевающим, не то просящим жестом.

— Славная игрушка, — тоном ценителя определил Хасан, — откуда она у вас, господин профессор?

— Ты прав, — отдавая должное Хасану, ответил Помонис, — это действительно игрушка. Только те, кто ее делал, и те, кто ею играли, жили едва ли не за тысячу лет до рождения Магомета.

— А где они жили? — осведомился Ганс-Христиан.

— В Древней Греции, там, где начиналось очень многое из того, что нам сейчас дорого, — отозвался Помонис — Эти статуэтки делали во множестве мастерских и продавали на всех рынках — как теперь, скажем, коврики с лебедями или глиняных кошек. Но вот вкус у древних греков был во много раз выше, чем у нас. Статуэток было так много, что они сохранились до нас. Я купил обезьянку у антиквара на последние деньги. Но я все равно буду собирать эти статуэтки и изучать их, сколько бы труда и средств это ни стоило. Вот только денег у меня теперь нет.

— Вот как, — прервал наступившую паузу Хасан, понявший из всей речи Помониса только последнюю фразу, и как-то странно посмотрел на него: — А может быть, труды и средства дома и не так нужны, как на чужбине?

— Что ты хочешь этим сказать? — с любопытством спросил Помонис.

Но Хасан, не отвечая, грузно повернулся и, несмотря на свой внушительный объем и вес, мгновенно скрылся в проходе, ведущем от стойки во внутренние комнаты. Даниель и Ганс-Христиан в ответ на требование объяснить, в чем дело, только молча покачивали головой. Впрочем, по их улыбкам Помонис понял, что его ждет приятный сюрприз. Все же он не мог сдержать радостного и изумленного возгласа, когда запыхавшийся Хасан с торжеством притащил шесть небольших терракотовых статуэток. Помонис выхватил их из рук трактирщика, поставил на стол и принялся пристально рассматривать.

— Слава аллаху, — степенно пробасил Хасан, — господину профессору не пришлось уезжать в дальние края за его глиняными игрушками.

— Геракл со львом, Вакх, три женские и одна мужская, — не слушая Хасана, бормотал между тем Помонис, — это безусловно античные. В чем-то они отличаются от классических, но это тип Танагры, тот же стиль, то же время! Откуда они у тебя? — резко повернулся он к Хасану.

— Да вот, — так же степенно, не торопясь, явно наслаждаясь произведенным эффектом, ответствовал Хасан, поглаживая красную окладистую бороду, — когда Мигель, Джонатан и Ганс-Христиан в прошлом году копали у нас во дворе погреб для вина, они и наткнулись прямо в земле на эти игрушки.

— Поразительно! — воскликнул Помонис. — Как же они сюда попали?

— Ответ на это мы и ждем от господина профессора, — не без лукавства сказал Хасан.

— А больше там ничего не было? — все так же резко спросил Помонис.

Хасан с сокрушением отрицательно покачал головой.

— Но, отец, — несмело вставил Даниель, — там была еще одна, правда, плохая…

— А, — с досадой прервал его Хасан, — это же дрянь, незачем занимать ею внимание господина профессора.

Даниель смущенно потупился, однако Помонис быстро спросил:

— Что же это за дрянь? Я хочу ее видеть.

Хасан, с недоумением пожав плечами, кивнул Гансу-Христиану, который немедленно выскочил в проход и уже через несколько минут вернулся, неся небольшую мужскую статуэтку, и в самом деле очень сильно деформированную и ошлакованную.

Помонис буквально выхватил ее из рук Даниеля и, едва взглянув, закричал:

— Да ведь это чудо! Просто чудо!

— Что тут особенного? — с недоумением спросил Хасан. — Самая дрянь. Не сравнить с другими.

— Ну как ты не понимаешь! — с возмущением ответил Помонис — Ведь это брак производства, статуэтка испорчена. Испорчена очень сильно, безнадежно, во время обжига.

— Вот я и говорю — испорчена! — еще более удивленно отозвался Хасан. — Так чему же вы радуетесь, господин профессор?