Курами и утками все были довольны. Зденеку, Вадиму и другим горожанам нравилась некоторая экзотичность, которую они вносили в нашу жизнь. Георге и остальные сельские выходцы с удовольствием вспоминали былое. Некоторые наиболее свободолюбивые куры не захотели жить в палатке. Они предпочитали проводить ночи на деревьях. Мы сделали там удобные жердочки. Отношение к курам и уткам в лагере было самое хорошее, если не считать петуха Робеспьера. Он вскоре стал личным врагом лаборанта Вадима, человека доброго и незлобивого. Вадим, как и некоторые куры, отличавшийся свободолюбием, предпочитал спать не в палатке, а прямо под деревом и не на раскладушке, а на мешке, набитом соломой. Так вот, Робеспьер, большой белый леггорн с мощным красным гребнем и пронзительным голосом, каждое утро, часа этак в три, вскарабкивался на мешок Вадима и оглушительно кукарекал прямо ему в ухо. Каждый раз Вадим вскакивал разъяренный и, сверкая глазами, зверски ухмыляясь в густую черную бороду, клялся и божился, что отправит Робеспьера в котел, где ему и ему подобным давно уже следует находиться. Впрочем, как будет показано дальше, не со всеми петухами у сотрудников экспедиции сложились такие напряженные и неприязненные отношения.

Кроме запланированных кур и уток, в лагере появлялось и поселялось и большое количество совершенно, так сказать, внеплановых птиц и зверюшек. В тот год, когда мы впервые обзавелись курами и утками, их было особенно много. Прежде всего, невесть откуда, стягивались в лагерь различные бездомные кошки и собаки. Больше всего было котят. Худенькая Клеопатра с огромными зелеными глазами, нервная и бесстрашная, черно-бело-рыжий Пистолет, у которого кем-то переломанная передняя лапа срослась неправильно и вызывающе торчала впереди, толстые, ленивые и добродушные полосатые сестры Машка и Ленка, которых вислоухий каштановый щенок Пиля часами таскал за шиворот по земле, и они это безропотно переносили, и другие.

Особенно много животных и птиц приходило к нам из леса. На рассвете осторожно показывались из-за кустов кокетливые красавицы косули. Пугливо озираясь влажными черными глазами, дрожа, готовые в любую секунду стремительно рвануться в чащу, подбегали к корытцу с солью, жадно лизали ее, поминутно оглядываясь, и бесшумно исчезали. Наша могучая повариха Митриевна вставала за час-полтора до общего подъема, чтобы успеть приготовить завтрак. Она была единственным человеком, к которому косули подходили безбоязненно. Они тыкались резиновыми носами в необъятные карманы передника, где всегда было полно хлебных корок. При этом Митриевна никогда не гладила косуль, а даже ворчала на них, сдерживая раскаты своего трубного голоса и замахиваясь кухонным полотенцем, когда косули становились слишком назойливыми.

Под вечер, деловито стуча коготками по корням, неторопливо приходили в лагерь ежи. Разогнав кошек, подходили к блюдцам с молоком и, налакавшись вдоволь, так же неторопливо уходили, равнодушные к захлебывавшимся от лая щенкам. Случайно забежал в лагерь полосатый, очень озабоченный барсук и здесь, совершенно обезумев от шума и гама, вытянув остренькую мордочку, некоторое время метался внутри круга любопытствующих сотрудников экспедиции. Потом, видимо решив, что это самое слабое звено, кинулся под ноги лаборанту Зденеку, укусил его за босую ступню и исчез в лесу.

Однако, в большинстве, лесные звери и птицы, придя в лагерь или попав в него поневоле, становились здесь постоянными жителями. Таким был зайчонок Кешка, которого всего израненного нашел в поле Вадим, подранок дрозд Васька и многие другие.

Вот, например, какие жильцы поселились у меня. Палатка моя была большая и длинная. На опорный кол, находившийся в самой глубине, я повесил свой берет. Так и провисел он месяца два, ни разу мне не понадобившись. Однажды, светя фонариком, я с удивлением увидел какие-то травинки, листья и соломинки, торчащие из берета. Осторожно повернув берет, я обнаружил в нем гнездо, в котором сидели две сони. Это были маленькие изящные зверьки, похожие на белок, но с более короткими лапками. Серо-желтые с темными полосками, которые тянулись от обоих ушек к носику, с длинными пушистыми хвостами. Это были родители, а кроме них, в гнезде находились еще четыре совсем красных, без шерсти, недавно родившихся детеныша. Увидев меня, сони испуганно запищали, но не убежали. Видимо, они уже привыкли ко мне. Ведь это я их раньше не замечал, а они-то меня отлично знали, так как, судя по гнезду и детям, поселились здесь, в этом темном укромном и безопасном местечке, уже давно. Сони были очень хорошенькие, необыкновенно изящные. Кроме того, всякий, кто читал и полюбил «Алису в стране чудес», не может не полюбить и соню, участницу безумного чаепития, наравне со шляпником и мартовским зайцем. Вскоре у меня с сонями установились самые дружеские отношения. Целые дни сони действительно спали. Зато вечером, когда они, наконец, просыпались, то обязательно спускались по колу вниз, добирались, смешно подпрыгивая, до моей раскладушки, взбирались на нее и с удовольствием поедали прямо с ладони всякие припасенные мной крошки. Только раз мир между нами был нарушен. Я решил пошутить и вместо крошек положил на ладонь табак из раздавленной сигареты. Соня-папа, по имени Кузька, попробовал табак, и, видно, он ему очень не понравился. Кузька что-то сказал своей Кате, и оба они, с покрасневшими от негодования большими глазами, распушив усы и задрав кверху длинные, словно парикмахером расчесанные по всей длине на две стороны, хвостики, стали с необычайной быстротой бегать взад и вперед по раскладушке, возмущенно цокая и бросая на меня негодующие взгляды. Мир был восстановлен после долгих уговоров и подношений всяких вкусных вещей, особенно хлеба с вареньем.

Мы жили вместе с нашими четвероногими и крылатыми приятелями в мире и дружбе, и, тем не менее, время от времени в лагере вспыхивали скандалы. Много, очень много всяких зверьков и птиц жило в то лето в лагере, и о некоторых из них мне хотелось бы рассказать.

В лесной глуши возле небольшого холодного родничка стоит каменный крест с затейливой резьбой. Возле креста стенка из грубо обитого камня. В стенке железная труба, а под ней неглубокий, выложенный камнем бассейн. Чистая родниковая вода по трубе стекает в бассейн, а из него через круглое отверстие — вниз по склону. Не знаю, кто сделал это нехитрое сооружение, но мы не раз поминали его с благодарностью. Жаркими летними вечерами приходили сюда помыться, напиться вкусной холодной воды, посидеть и поболтать в тени. Однажды мы обнаружили в бассейне маленького лисенка. Он, видно, решил напиться, упал в бассейн и после долгих попыток выбраться совсем уже обессилел и закоченел от холода. Саня Барабанов осторожно вытащил лисенка и растер его своей майкой, приговаривая при этом:

— Эх, Рыжик, Рыжик! Разве так можно!

Рыжик был уже совсем сухой, но лежал на Саниной майке совершенно неподвижно. Он был очень красив: маленький, с большими ушками и пушистым хвостом, рыженький, с благородной проседью на спинке и черными лапками. Внезапно, без всякого предупреждения, лисенок подпрыгнул и укусил Саню за палец.

— Нет, Рыжик, ты неправ! — укоризненно сказал Саня, стряхивая выступившую на пальце кровь.

Однако Рыжик, видимо, оставался при своем мнении, так как тут же извернулся и тяпнул Саню за ногу. После этого без всякой передышки Рыжик куснул меня за руку. Укус его тоненьких острых зубов был как удар электрическим током. Мы стали всячески стыдить его. Это подействовало, и Рыжик, видимо почувствовав угрызения совести, решил от стыда бежать куда глаза глядят. Сане пришлось надеть ему ошейник из собственного брючного ремня. Рыжик брыкался и прыгал на ремешке, как акробат. Под конец устал и даже позволил Сане завернуть себя в майку. Наружу торчала только мордочка с ушками. Саня принес его в лагерь, держа в одной руке, а другой поддерживая сползавшие штаны. По дороге Рыжик вел себя очень спокойно и никого не пытался укусить, даже если его гладили. В лагере при появлении лисенка начался переполох. Собаки залаяли, все кошки, кроме Клеопатры, тут же взлетели на деревья. Пистолет целился с ветки в Рыжика своей изуродованной лапой.