— Вот это да! — воскликнул Зденек, широко раскрыв голубые глаза.

Георге рванулся к ручью и, стоя по колено в воде, издал торжествующий вопль. Мы поспешили вслед за ним.

Георге приосанился и слегка откашлялся, явно готовясь произнести патетическую речь. Однако Вадим тут же взмолился:

— Помолчи, пожалуйста!

Георге обиженно надулся. Впрочем, и в самом деле, говорить особенно было нечего, и так все было ясно. Несмотря на корни деревьев и трав, вода все же постепенно размывала и подтачивала берега ручья. Происходила эрозия почвы. Берега трескались и обваливались в ручей. Корни граба, растущего на самом берегу, все более обнажались. Тяжелое, могучее дерево, постепенно лишаясь опоры, все клонилось и клонилось в сторону тропинки. Совсем недавно от берега отошел, обрушился большой кусок, и граб сразу резко склонился. Но главное было не в этом. Главное было в том, что после обвала в толще берегового суглинка отчетливо виднелись остатки какого-то сооружения из обожженной глины. Именно здесь Турчанинов и нашел обломки железного кресала, но не понял в чем дело.

Самая предварительная расчистка показала, что это остатки печи в полуземлянке того же времени и культуры, что и городище, которое мы раскапывали. Так было открыто самое большое и интересное из неукрепленных древнерусских поселений, входящих в то гнездо, центром которого было наше городище. Еще раз оправдался железный и загадочный закон экспедиции: все, что происходит, должно делаться и делается для пользы экспедиции.

Всю ночь шел теплый осенний дождь. К утру ветер разогнал тучи. Солнце отражалось в каплях, покрывавших листву. Было особенно свежо и радостно, как всегда после дождя. Однако, когда мы вышли из палаток, радость поубавилась. Невесть откуда появились и поползли по всем тропинкам, по траве, по ложбинкам, проделанным в песке водой, дождевые черви и улитки. Червей быстро расхватали утки, заглатывая их с радостным кряканьем. С утками состязались наши рыболовы, набивая червями старые консервные банки. Хуже было с улитками. Улитки ползли по земле, сваливались с веток, заползали повсюду. Светло-коричневые, со спирально закрученными раковинами, с четырьмя рожками, они ползли не спеша, постепенно покрывая всю территорию нашего экспедиционного лагеря. Шагу невозможно было ступить, чтобы не почувствовать что-то скользкое под ногой и не услышать треск лопающейся раковины. Просто хоть не выходи из палатки. Это было тем более обидно, что день-то выдался отменный, да еще воскресный, у каждого накопилось вдоволь дел по лагерю. Однако из-за проклятых улиток настроение у всех испортилось. Спокойный и рассудительный Саня, отличающийся положительными знаниями по всем вопросам, благодушно объяснил нам:

— Этот вид брюхоногих моллюсков называется хеликс поматия, или, в просторечье, виноградные улитки. Вообще же брюхоногих моллюсков, или улиток, на земле и в воде насчитывается свыше девяноста тысяч видов. Это нам еще повезло, что у нас нашествие маленьких виноградных улиток. А что, если бы это были улитки вида мегалотрактус пробосцидалис, каждая весом около пяти килограммов!

Георге, вначале прислушивавшийся с уважением к Сане, невольно наступив на очередную улитку, закричал:

— А, мама дракуле! Иди ты со своими трактусами знаешь куда?

Однако Саню не так-то легко было сбить с толка.

— Вот ты ругаешь бедных улиток, — рассудительно сказал он Георге, — сам же давишь и сам же ругаешь! А вот мой дедушка, самый уважаемый человек в Твардице, так готовил этих улиток, что люди до сих пор с благодарностью его вспоминают. Он их жарил и угощал всех друзей. А запивали их красным сухим вином. Я до сих пор помню, как они благоухали и таяли во рту. Знаешь, дедушка уже за два часа до смерти, совсем ослабевший, попросил, чтобы я поджарил ему улиток. Это было его последним желанием, и я выполнил это желание.

Георге, отличающийся большой любознательностью ко всему, что связано с земными благами, спросил:

— А ты вправду умеешь готовить этих улиток?

— Еще бы, — гордо ответил Саня, — сам дедушка меня научил, и я не раз их жарил.

— Тогда давай, — решительно сказал Георге, стаскивая рубаху и хитроумными узлами превратив ее в объемистый мешок.

Мы тоже стали собирать улиток. Саня же с гордым удовлетворением поглядывая на нас, время от времени выбраковывал некондиционные экземпляры. Дурацкие улитки, все утро бессмысленно раздражавшие нас, внезапно стали предметом охоты и гурманских вожделений, а само нашествие их приобрело глубокий и весьма приятный смысл. Около двух часов, не покладая рук, под жарким уже солнцем, собирали мы улиток.

Все это время Саня обогащал нас все новыми и новыми положительными знаниями.

Мы узнали, что органами слуха у улиток являются пузырьки с какими-то отолитами, а органы обоняния называются осфрадии, что на языке у них имеется терка, или «радула», для измельчения пищи, что есть светящиеся улитки, и кучу других, весьма полезных сведений.

Наконец, Саня объявил, что собрано достаточное количество улиток, чтобы накормить всю экспедицию. После этого он закурил трубку и велел нам вычистить улиток из раковин и тщательно их промыть.

Затем по указанию Сани мы пересыпали улиток солью и перцем и положили на две громадные экспедиционные сковородки.

Печи зажгли, и Саня, вместе с ассистировавшим ему Георге, стали помешивать улиток большими кухонными ножами.

Мы почтительно стояли по стенкам палатки, служившей кухней. Постепенно по палатке стал распространяться и все более усиливаться ужасный удушливый запах.

— Это ничего, — бодро оповестил нас Саня, предупреждая возможные вопросы, — это так всегда сначала пахнет.

Мне, однако, стало невмоготу, и я вышел из палатки, но ужасный запах преследовал меня и среди деревьев. Решив, что все равно пропадать, я вернулся в палатку как раз в тот самый момент, когда нетерпеливый Георге, подняв улитку вилкой прямо со сковородки, отправил ее в рот. Вслед за тем он издал громкий вопль и ринулся, едва не сбив опорный кол палатки, наружу. Птицей полетел он к ручью и вскоре исчез в сверкающей на солнце воде.

— Никогда не надо торопиться, — назидательно сказал Саня, — пока блюдо еще не готово, просто глупо его пробовать. Тем более что улиток надо жарить долго. Они очень живучи, и некоторые виды постоянно обитают в горячих источниках, в которых температура превышает пятьдесят градусов по Цельсию.

Все это было вполне разумно, но мне почему-то неожиданно стало очень жаль Саню, да и нас всех тоже.

Наконец содержимое сковородок, превратившееся в одну спекшуюся массу, почернело и Саня объявил, что блюдо готово.

— Знаешь, Саня, — искательно сказал я, — в старину было принято, чтобы повар первым пробовал изготовленное им кушанье, а мы все-таки археологи…

Саня отрезал с одной из сковородок клинышек черной плотной массы и положил его в алюминиевую миску. Делал он это все с невозмутимым видом, но я готов был поклясться, что руки у него дрожали. Потом Саня не спеша отрезал кусочек, положил его в рот и начал медленно, со вкусом жевать. В напряженном молчании глядя на него, я заметил, как сильно он побледнел и на скулах у него заходили желваки.

— Плюнь, Саня, плюнь! — убеждал я.

Саня послушался моего совета, выплюнул страшную жвачку, и вовремя. Не знаю, чем бы это для него кончилось, продлись это еще хоть несколько секунд. Кроме того, тут в палатку вошел весь еще влажный после вынужденного купания Георге и, обратившись к Сане, зловеще сказал:

— Бедный старик потому и умер, что отведал твоей стряпни.

Мы молча вышли из палатки. Саня нагнулся, меланхолически поднял одну из улиток, избежавших его гастрономических экзерсисов, и стал ее пристально рассматривать. Внезапно оживившись, он сказал:

— О, теперь я понял, в чем дело! Обычно у улиток, или как их научно называют, кастропода, раковина закручена спирально вправо, а у этих улиток раковина закручена влево. Это какие-то уродские мутанты. В этом все дело. Кроме того, сейчас, наверно, не сезон, — грустно добавил он.