Подружился дрозд и со щенками, особенно с Шариком, с которым порой и ел из одной миски.

Но вот случилось нечто загадочное. Как-то ранним утром, часа в четыре, когда до подъема остается совсем немного и особенно хочется спать, Шарик с лаем и визгом ворвался в одну из палаток. Тут началось что-то несусветное! Шарик бегал по головам Сани, Чалкина и Георге, рычал, лез под подушки, отгребал лапами края одеял. Его шлепали, швыряли в него чем попало, а Саня даже запустил в щенка со злости свои очки. Потом он долго их искал и ругал Шарика на чем свет стоит. Успокоился он только тогда, когда нашел их под раскладушкой, возле забившегося туда Рыжика.

Шарик безобразничал так каждое утро. Его стыдили, приводили в пример дрозда, который был так хорошо воспитан, что даже свою утреннюю песню заводил после подъема.

На щенка ничего не действовало. Было решено убрать его из лагеря.

Однажды я отправился в разведку. По дороге договорился с одним колхозником из соседней деревни, что он возьмет щенка.

Вернулся я в лагерь на третий день утром. Все еще спали. Шарик тоже спал, свернувшись калачиком, на своем обычном месте около печки. Васька вертелся вокруг него. Вдруг он подскочил и клюнул щенка прямо в самый кончик носа.

Шарик засопел, лениво отмахнулся лапой.

Васька взлетел, но тут же опустился и снова клюнул щенка прямо в нос, на этот раз посильнее.

Шарик закрыл морду лапами, перевернулся. Не помогало.

Васька всюду находил самый кончик его носа и без промаха бил в него острым клювом.

Наконец Шарик не выдержал. Он зарычал, прыгнул на дрозда. По челюсти его захлопнулись впустую, а ловкий Васька умудрился даже в это самое мгновение клюнуть щенка в нос.

Окончательно рассвирепевший и обиженный Шарик с визгом погнался за дроздом.

Васька убегал вприпрыжку по земле. Только когда, казалось, Шарик совсем настигал его, он слегка подлетал, но тут же снова опускался. Это еще больше выводило из себя Шарика. Наконец Васька вскочил в одну из палаток, а Шарик за ним. Через несколько секунд я увидел, что Васька преспокойно вылетел в окно. А из палатки раздавалось злое рычание щенка, ругань разбуженных, крик Турчанинова, известного московского журналиста, работавшего у нас землекопом: «Когда же, наконец, уберут этого урода!» — и визг. А Васька-дрозд тем временем как ни в чем не бывало сидел на ветке высокого бука, чистил перышки, охорашивался и дожидался подъема, чтобы запеть свою утреннюю песню.

Я вошел в палатку, вытащил щенка и рассказал товарищам обо всем, что случайно увидел. Так из-за проделок хитрого дрозда Шарик чуть не лишился места. Мы, в том числе и Турчанинов, ласкали Шарика, которому так часто ни за что доставалось. Щенок, конечно, остался в лагере, но теперь спал в палатке.

А Васька-дрозд каждое утро, после подъема, запевал свою веселую песню.

Турчанинов однажды вернулся из Кишинева, куда он ездил по своим журналистским делам, чем-то очень возбужденный. Когда перед обедом мы мылись у лесного источника, он оживленно шептался с Георге и Вадимом. Георге явно возмущался и несколько раз пытался перейти на крик, от чего Турчанинов его с трудом удерживал. Под вечер Чалкин на больших листах оберточной бумаги разложил найденные за день по всем раскопкам кости животных. Как обычно в это время он занимался их определением. Кости были уже тщательно промыты и высушены. Необычным было только то, что почти все сотрудники отряда собрались вокруг Чалкина. Он морщился от непривычного внимания, но молча делал свое дело. В одной рубашке и брюках на помочах, в сандалиях на босу ногу, Чалкин, сдвинув одни очки на лоб, а другие водрузив на переносице, ловко перебрасывал кости, складывая их в различные кучки. Вдруг он изумленно пробурчал:

— Австралийский страус эму! — и схватил какую-то огромную кость.

С минуту он, лихорадочно меняя очки, рассматривал эту кость, то приближая ее к себе, то отдаляя. Потом, повернувшись ко мне, подняв одни очки на лоб, а другие спустив на кончик носа, глядя мне в глаза помимо очков, сказал:

— Мой уважаемый коллега Григорий Турчанинов допустил существенную оплошность, вполне, впрочем, для него простительную, ибо он не является специалистом в данной области.

«Уважаемый коллега», впервые за время пребывания в лагере покраснев, спросил:

— А как же вы узнали, Вениамин Иезекильевич?

— В этом нет решительно ничего сложного, — все так же спокойно отозвался Чалкин, — именно вы ездили в Кишинев, откуда и привезли эту кость. По характеру и вкусу сама шутка свойственна именно вам. Кроме того, кость имеет тончайшее пластиковое покрытие, которое не применялось в Древней Руси ни в десятом веке, ни позже, да и нашими коллекционерами стало применяться всего десять — пятнадцать лет тому назад.

Взяв злополучную кость в руки, я вдруг вспомнил, что вижу ее не впервые. Да, именно эту кость видел я на квартире своей ученицы Тани в Кишиневе, в кабинете ее отца, известного зоолога и писателя. Кость лежала там рядом с огромным страусовым яйцом. Все понятно. Турчанинов выпросил эту кость у Тани и подкинул ее Чалкину. Рассчитывал он, что Чалкин тут же определит, что это кость эму, а потом будет долго ломать голову, как на славянское городище в междуречье Прута и Днестра в десятом веке мог попасть австралийский страус. Но не тут-то было. Нашего старика оказалось не так легко провести. «Уважаемый коллега» смущенно извинился и вдруг почему-то попросил Чалкина рассказать об этих самых австралийских страусах. Неизменно любезный Чалкин очень интересно описал жизнь и особенности этих огромных птиц. Вечером у костра оживленно обсуждалась неудача Турчанинова. Вспоминали и разоблачение козней дрозда Васьки, и страдания ни в чем не повинного Шарика. Может быть, сочетание этих событий и вызвало в моей памяти одну историю. Она произошла в те отдаленные, почти археологические времена, когда я был еще школьником. История эта связана также с австралийской фауной. Когда до меня дошла очередь, я и рассказал эту историю.

Проработав три года в кружке юных биологов Зоопарка с черепахами и рыбами, я посчитал себя вполне солидным человеком и решил завести собаку. Я знал, что очень хорошие собаки, да еще к тому же и помеси с волком, имеются у Льва Владимировича — директора Зоопарка, и обратился к нему. Как старый юннат я много раз бывал у Льва Владимировича и надеялся, что он мне не откажет. Это был тощий старик невысокого роста с пышной седой шевелюрой, страстный любитель животных. Его имя — Лев — совершенно не вязалось с его внешностью. В особенности неподходящим это имя казалось при сравнении Льва Владимировича с настоящими львами, которые были в Зоопарке. Но это только казалось.

О его бесстрашии и находчивости ходили легенды.

Один случай был даже описан в газетах. Как-то воскресным утром, когда Зоопарк был полон посетителями, из клетки вышел огромный хищный красавец Аполло — помесь льва с тигром. Видимо, служитель плохо закрыл дверцу. Поднялась страшная паника. К счастью, в соседней клетке зарычал леопард и Аполло принялся с ним драться сквозь прутья решетки. Но ему могло прискучить это занятие, и в любую минуту разъяренный зверь мог кинуться на людей. Положение было отчаянным. Вызвали пожарных. Однако они боялись подъезжать близко, струя из шланга только слегка поливала Аполло, он не обращал на нее никакого внимания.

В это время прибежал Лев Владимирович. Он бросился прямо к Аполло, схватил его за загривок и ласково, как домашней кошке, говоря: «Брысь, брысь!» — повел его в клетку. Самое странное, что Аполло и послушался Льва Владимировича так, как будто и был маленькой домашней кошкой.

Я пришел к Льву Владимировичу на работу рано утром, еще до открытия Зоопарка для посетителей. Он выслушал мою просьбу и сказал:

— Конечно, я могу тебе дать хорошую собаку. Только лучше возьми динго. Эти дикие австралийские собаки очень умны, смелы и легко приручаются. У меня сейчас как раз есть подходящий щеночек.