Перед ихней мощью и молодечеством ни одна не устоит. Которая дружить не хочет, той ножиком по горлу. А как иначе? На дружбе ведь белый свет держится. И что делать? Не трепыхаться! Достоинство блюсти! А достоинств у нас с тобой, девка, теперь два — смирение и послушание. Значит, тварь бесстыжая, не сиди, как копна. Радуйся, а то хуже будет.

Слова говорливого придурка с назойливостью мух лезли в уши и зудели в голове.

— Нет, не понимаю я наших баб. Толкут как горох в ступе — степняки, поганые. Морды воротят. А ведь это такие же люди. Их только понять нужно. Если ты к ним по-хорошему, то и они к тебе по-хорошему, — Сивер шумно сглотнул слюну и замолк.

Низкорослый, опасаясь наскучить товарищам, придумал какую-то новую шутку. Чего он там творил, Даше не было видно, но белокожая Вера, которая, как все рыжие, легко краснела, не то что покраснела, а сделалась прямо пунцовой, и уже не кричала, а только молча раскрывала рот, как рыба, выброшенная на песок.

— А по мне, так все люди одинаковые, — не унимался Сивер, словно торопясь заткнуть словесной трухой чёрные дыры в стремительно расползающейся ткани бытия.

— Топор мне оставили, доверяют. Что сами едят, то и мне, по справедливости. И я им не без пользы, язык знаю. Толмачу помаленьку. Им без меня никуда. Речицу возьмем, большой полон будет, попрошу у Дунды позволения, чтоб жену себе подыскать. А то, видишь, какая незадача, моя-то, прежняя, пропала. Сама рассуди, зачем степнякам старуха, когда у них и молодые долго не держатся. Ну, женюсь, детишек новых нарожаем. Чем не жизнь?

Низкорослый наконец оторвал от Веры свое лицо, вытер мокрые губы и подбородок и навалившись всем своим тощим телом, судорожно, как припадочный, задёргался. И что-то у него сразу не заладилось. Зрители зароптали.

Дунда оттолкнул от себя Дашу, которая как кукла повалилась в траву, встал и широкими шагами пошёл к костру.

Подойдя к костру, честный Дунда легко, как щенка, поднял низкорослого за шиворот и отбросил на несколько шагов. Запутавшись в спущенных штанах тот упал, но тут же вскочил, злобно блеснули глаза на перепачканном землей лисьем личике, которое, однако сразу приняло добродушный вид, когда низкорослый первым громко засмеялся, всем своим видом показывая, что находит выходку предводителя весьма остроумной.

Дунда же принялся неторопливо расстегивать пояс, важно, с большим чувством собственного достоинства, как все, что он делал в этой жизни. И вдруг, дернулся, словно кто-то спереди внезапно рванул его за волосы, и упал лицом вниз. Вслед за ним коновод, невзрачный юноша в войлочном колпаке, всю дорогу дремавший, не принимая участия в общем веселье, вдруг широко открыв глаза, скосил их на грудь, из которой торчал оперенный конец стрелы, да так и остался сидеть пригвожденный к берёзовому стволу.

Над поляной прокатился волчий вой.

Испуганные кони подхватились и вихрем умчались куда-то, сразу исчезнув из виду. Бросившийся к ним наперерез, низкорослый шутник вскрикнул и кубарем покатился по земле. Даша, плохо представляя, что происходит, села на землю. Между тем, оставшиеся в живых соратники покойного Дунды, быстро опомнились и гурьбой побежали туда, где, как они полагали, притаился невидимый стрелок.

Но смерть сама вышла к ним из зарослей, приняв обличье рослого седобородого старика с длинным мечом, казавшимся невесомым в его костлявой руке. С лязгом сшиблись клинки. Через минуту все было кончено, четверо из бежавших полегли на месте, залив кровью траву вокруг себя, пятый, не приняв боя, кинулся в лес. Он бежал очень быстро, казалось, быстрее, чем может бежать человек, и стрела настигла его всего лишь в шаге от спасительных деревьев.

Даша, как завороженная, наблюдала за бойней. Мир стал принимать нормальные очертания. Безумие, захлестнувшее его черными волнами, со смертью каждого насильника отступало все дальше.

Сивер же, который за все время ни разу не пошелохнулся, казалось, не верил своим глазам, глядя, как один за другим умирают его хозяева, силе и непобедимости которых он так безоглядно доверился, и озаботился своим спасением, лишь тогда когда упал последний из них. Он пригнулся к самой земле и стал, стараясь не привлечь к себе внимания, пятиться. Возможно, ему удалось бы уйти незамеченным, но споткнувшись о подставленную Дашей ногу, Сивер споткнулся. Драгоценные мгновения были потеряны. Неудачливый беглец, кажется, понял это, взгляд, брошенный им на девушку, был полон неподдельного изумления. Он, словно видя её в первый раз, вскрикнул с укоризной. — Ты что!? Ты что творишь, девка? Я ж тебе в отцы гожусь.

— Да никуда ты не годишься, — произнес откуда-то сбоку низкий голос. Обернувшись, Даша увидела в нескольких шагах от себя женщину с луком в опущенных руках. Мельком, исподлобья, взглянув на Дашу из под низко повязанного платка, она улыбнулась странной улыбкой, чуть сморщив нос и приподняв верхнюю губу. Блеснули белоснежные острые зубы.

Сивер махнул растопыренной пятерней, словно отводя от лица паутину. — Чур меня. Тебе-то что за дело до меня, лесная тварь?

— Никакого, — женщина, не выпуская Сивера из поля зрения, ни мгновения не задерживалась на одном месте, перемещаясь с такой легкостью, что казалось, будто она танцует, не касаясь травы ступнями, подобно тому, как танцует пчела над чашечкой цветка.

В отличие от неё старик двигался тяжело, к тому же припадая на правую ногу. Теперь, когда он приблизился, стало заметно, насколько он стар. Когда-то в молодости это был наверно настоящий богатырь, но широкие плечи его давно сгорбились под грузом лет, а под просторной одеждой угадывался костяк, оставшийся от некогда могучего тела. Длинные седые волосы, стянутые на голове ремешком, безжизненными прядями ниспадали на плечи и обрамляли изрубленное морщинами бородатое лицо, на котором только в глубоко запавших глазах еще теплилась болотными огоньками какая-то жизнь.

Сивер, продолжая сидеть, достал из-за пояса топор и, держа его за обух, торопливо прочертил лезвием круг вокруг себя, после чего отбросил его, словно тот жег руки.

— Ступай, ступай откуда пришел, Волох. Пусть мертвецы спят в могилах.

— Почему ты гонишь меня, благородный Сивер, старшина выдричей? — спросил старик, останавливаясь в шаге от него.

— Почему? — возмущенно переспросил тот. — Потому что ты умер. Люди видели огонь над твоим логовом. Верные люди.

— Верные люди тебя обманули. Смотри, — старик вступил в круг, вынимая меч из ножен. — Видишь? Я не умер. Это ты умер.

— Я? — удивился Сивер и, скосив помутившиеся глаза на лезвие меча, пронзившего его грудь, захрипел, захлебываясь кровью.

Старик повернулся к Даше. — Собирайся. Со мной пойдешь.

— А если не пойду?

— Тогда оставайся.

— Нас двое, — сказала Даша, поднимаясь с травы.

Старик бросил взгляд в сторону Веры, которая, сидя на кошме рядом с лежащей на боку тушей Дунды, в толстом загривке которого торчала стрела, рвала пучками траву и ожесточенно вытирала ими свое тело. — Да она не в себе, видать.

— Не знаю, — сказала Даша. — А только без неё я не пойду.

Между тем блуждающий взгляд Веры вдруг упал на её низкорослого мучителя, который так и сидел, скрючившись, зажимая пробитую стрелой ляжку.

Увидев девушку, крадучись идущую к нему с копьем в руках, низкорослый оглянулся в поисках оружия, но ничего поблизости не оказалось. Тогда он рванул ворот ветхой рубахи, подставляя грудь последнему удару. Вера неумело размахнулась и со всей силы ударила его копьем в живот. Пригвождённое к земле, тело низкорослого шутника содрогнулось в предсмертной судороге. Выпустив древко из рук, Вера, в который уже раз за этот день, залилась слезами.

— Не реви, девка, — утешил ей Волох. — Война.

Эти слова вызвали у Веры приступ злобы, моментально высушивший слезы на её лице, и она, глядя, как Даша, одеваясь, торопливо роется в куче вещей, выбирая из неё свои, хрипло сказала. — Не, подруга, нормально, да? Война у них, — и, повернувшись к Волоху, горестно закричала. — А мы-то тут при чем, дедушка? В милицию звонить надо, вот что!