— Ровно столько, сколько дней отпущено Господом Богом моему гетманству, — довольный, улыбнулся Хмельницкий. — Кончим войну, стану я опять простым казаком, тогда и хитрить не надо будет. Верно, Тимош?

Тимош согласно опустил ресницы.

— Хороший у тебя сын, Богдан, — сказал Тугай-бей.

— А где же Иса?

— Иса в Истамбул уехал, будет на службе у нового падишаха.

— Пошли ему Аллах удачу!

Когда гости удалились наконец, Богдан сел напротив Тимоша и ободрил улыбкой:

— Рассказывай о татарах. Что затевают, чего от нас хотят, на какую добычу рассчитывают? Все рассказывай. Коротко, но ничего не пропуская.

— Отец, — в голосе у Тимоша позвенивало напряжение, — ты меня завтра пустишь в бой?

— Я же не баба, чтобы под юбкой казака прятать.

Тимош просиял, и тотчас глаза его ушли в себя.

— В Крыму были неурожайные годы, у татар на поход великая надежда. Предательства от них не будет.

Тринадцатого сентября двумя отрядами казаки двинулись на позиции шляхты. Первый отряд вел Хмельницкий, второй — Кривонос.

Поляки построили конницу на равнине. Был отдан приказ вести оборонительный бой.

Максим Кривонос атаковал окопы на берегу реки.

По плотине ударили хорошо пристрелянные казачьи пушки. Мозовецкий и Сандомирский полки несли потери.

Вдруг пушки умолкли, и на плотину с криками «Аллах!» пошла татарская конница. Ничего, что казакам, одетым в татарские обноски, пришлось призывать на помощь чужого Бога.

Первая линия редутов пала. Мозовецкий полк бежал, а стойкий Сандомирский был изрублен татарскими и казацкими саблями почти полностью.

Приказа региментариев стоять на равнине первым ослушался князь Вишневецкий.

— Нужно навязать противнику свою волю! — сказал он командирам. — Врага нужно бить, а не ждать, когда он решится прийти умереть. Вперед!

Разогнав какую-то казачью ватагу, князь Иеремия со своей конницей втянулся в овраг. Овраг был широк и долог, Князь тотчас решил воспользоваться этим оврагом, чтобы обойти казаков и ударить с тыла. Но овраг вскоре резко сузился и разошелся на два рукава. Чтобы самому не попасться в ловушку и для скорейшего продвижения, князь приказал разделиться отряду. Сам он пошел с левым крылом. Овраг петлял, а князь радовался возможности подкрасться к самой Пиляве.

Миновала четверть часа и еще четверть. Оврагу не было конца, и князь ничего не знал о правом крыле отряда. Обеспокоясь, послал верного Машкевича с полусотней драгун на разведку.

Разведчики выбрались на гребень и увидали, что овраг увлек их далеко в сторону.

Князь Иеремия голову не потерял, повернул отряд и повел его обратной дорогой.

От правого крыла остались ощипанные перья. Из горловины оврага, сверху, справа и слева на князя и его конницу рухнула пешая лавина мужиков. В тесноте оврага ни развернуться, ни построиться, ни уклониться от удара. Где там думать о нападении, о подавлении врага конной атакой. Лишь бы отмахнуться, отвести рогатину, вырваться из тисков, унести голову! Князь Вишневецкий, столь презиравший чернь, был разбит чернью наголову. Ладно бы казаками, татарами, но чернью! Разбит потому, что ослушался приказа пустоголовых региментариев!

— Я сам себя разбил! — признался князь пану Машкевичу.

Был он жалок и желт, как засохший лимон.

Князь Иеремия в непослушании верховным командирам был не одинок. Одни хоругви атаковали казачью и татарскую конницу, другие, исполняя приказ, стояли на месте.

— Корецкий! Помогите пехоте Осинского. Казаки выбивают его из окопов. Мы потеряем пушки! — то ли просил, то ли приказывал Доменик Заславский.

— Ваша милость, вчера вы жалели головы казаков, а мне дороги головы моих людей. Князь не подчинился, пушки достались казакам.

Войска Остророга потеснили Хмельницкого, но польским хоругвям во фланг ударил Тугай-бей, Тимош, «татары» Богуна и Нечая.

Тимош был впереди Польский рыцарь поскакал ему навстречу, выставил окованную сталью пику. Тимош свесился на левую сторону и с левой руки пустил стрелу в не защищенное броней лицо врага. Рыцарь выпал из седла. Тимош перекинулся на правую сторону и с правой руки поразил стрелой еще одного воина. Татары, осыпая стрелами прорвавшуюся конницу Остророга, сблизились, прорубили коридор в живом теле отряда. Хоругви смешались, побежали, да так побежали, что с ходу переправились через реку и вышли из боя, соединившись с теми хоругвями, командиры которых еще не были в бою и не хотели в бой.

Доменик Заславский нашел Конецпольского:

— Никто не слушает приказов!

— Но моих приказов тоже никто не слушает, ваша милость.

— Надо немедленно собрать совет.

Совещались, не сходя с лошадей. Решили держаться до ночи, ночью отвести войска к табору, а утром всем табором отступить к Старо-Константинову.

Залпы салюта подбросили с походного пуховика его милость Доменика Заславского.

Нет, новых татарских частей не подошло. Это была очередная хитрость Богдана. На успех этой хитрости он особенно и не рассчитывал: хотел только потрепать нервы полякам.

В шатер Заславского быстро и неслышно вошел пан Радзеевский. Противник канцлера Оссолинского, он был пока знаменит лишь своей женитьбой на богатейшей вдове Речи Посполитой, на пани Казановской. Его час сыграть роль в истории не пробил, а сыграл он скверно и скверную роль.

— Мы спим, а Хмельницкий не спит, — сказал Радзеевский Заславскому. — Если это пришел хан, то уже утром наш обоз станет добычей его монаршей алчности.

— Вы правы, — согласился Доменик Заславский, — надо немедленно отправить обоз в Старо-Константинов.

Обозы Заславского и Радзеевского тронулись в ночной темноте по рытвинам и колдобинам на шлях.

Но в лагере, разбуженном пушками Хмельницкого, никто уже не спал. Тайное движение обоза первыми учуяли слуги магнатов.

— Нас окружают татары! — будили они своих господ.

— Татары?! Где татары? В тылу? — Господа натягивали сапоги и подчас в исподнем спешили к лошадям.

Конский топот поставил на ноги уставших насмерть жолнеров.

— Татары! Окружают! — истошный вопль повис над табором войска Речи Посполитой.

И началось бегство.

Неудержимое. Не подвластное ни разуму, ни приказам, ни заградительному смертоносному огню.

Бежали на конях и забыв о коне. Бежали, давя друг друга, не отвечая на мольбу упавшего. Бежали, ползли, карабкались.

Александр Конецпольский, ожидая от казаков мести, переоделся в крестьянское платье. Вишневецкий в суматохе не нашел своего коня. Ввалился в чью-то телегу, кого-то сбросил наземь, завладел вожжами, умчался. Заславский потерял гетманскую булаву.

Последним из пустого лагеря, не обронив ни одного документа, уехал сенатор Адам Кисель.

Через несколько дней Радзивилл напишет о Пиляве: «Войско врассыпную бежало днем и ночью. Ни страх, ни милость отчизны, ни честь, ни инфамия не могли остановить его. Одним словом говоря, погибло все войско, собранное с такими великими издержками Речью Посполитой».

Но кто виновники?

Современники знали их: «Вожди бесстыдно скрылись, так как были научены тому, что спасать Родину не что иное означает, как только хорошо удирать».

И горько смеялись: «Тридцать пять пилявецких командующих — это вполне достаточно, чтобы не только одну, а тридцать пять битв проиграть».

Над рекой стоял туман. В Пиляве кричали петухи, и далеко по всей пойме слышался скрип несмазанных колес крестьянской телеги. Телега, раскачиваясь на колдобинах, въехала на плотину.

Казаки выскочили из окопов.

— Стой! Куда?

— На базар! — ответили мужики.

— Какой базар?

— На воскресный, в Пиляву.

— Как вас ляхи пропустили?

— Они ушли…

— Кто сказал, что ушли?

— Подите да поглядите. Все у них брошено, а самих нет.

Прыснули гонцы в ставку полковников и самого Хмельницкого.