— С чем ты приехал ко мне от гетмана?

— А с чем можно от Хмельницкого приехать? — сказал печально Выговский. — Я приехал к тебе, великий хан, с просьбой о милости. Король ныне совсем плохо стоит. В его стане бунты, его солдаты разбегаются. Гетман просит тебя, великий хан, идти под Жванец вместе с казаками и пленить короля.

Ислам Гирей сделал вид, что думает.

Повернулся к молчаливому Сефирь Газы, присутствовавшему на встрече.

— Каков будет твой совет?

— Надо еще постоять, король сам пощады запросит, — тотчас ответил Сефирь Газы.

— Погода плохая. Плохо воевать. Подождем, — согласился со своим советником Ислам Гирей.

Дождя не было вот уже два дня. Тучи хоть и приподнялись над землею, но веяло от них таким бесприютным холодом, что всякую минуту мог посыпаться снег.

Казачья сотня Павла Мыльского стояла в небольшом селе, жители которого кормились рекою и прудами. На реке водили несчастные стада гусей и уток, в озерах выращивали рыбу.

Село находилось в стороне от больших да и от малых дорог, куда-либо ведущих, а потому квартировавшим здесь казакам жилось и покойно, и сытно. Впрочем, Павел Мыльский, служивший не за страх, а за совесть, держал своих казаков строго. Посылал их в дозоры, раз в неделю устраивал учения. И когда появился за рекою большой, но разношерстный отряд жолнеров, казачья сотня Мыльского быстро заняла заранее вырытые на берегу реки окопы и приготовилась к бою.

Поляки были голодны, многие из них больны, и командир отряда, опытный в военном искусстве человек, сразу понял: села ему не взять. На одной только переправе половину людей потеряешь.

Да и не ради войны пришли сюда эти люди, не по казачьей обороне шарили их глаза, выискивая в ней слабости. Утки и гуси занимали внимание большинства из них.

Появился белый флажок.

К реке, к самому краю воды подошел хорунжий, стоявший во главе отряда.

Пан Мыльский с двумя казаками поднялся на бруствер выслушать противника и дать ему ответ.

— Павел! — узнал и обрадовался хорунжий.

— Я не помню вас, — ответил Мыльский.

— А ты погляди получше. У татар мы с тобой в плену вместе горе мыкали.

— То дело прошлое и касающееся только лично нас, — ответил Мыльский. — С какими предложениями обращается к нам ваша сторона?

Хорунжий устало махнул рукой:

— Воевать надоело, вот и все наши предложения. Дайте нам немного провизии и пропустите. Мы бросили войско короля и уходим домой. У нас две пушки, порох, заряды. Пушки мы вам отдадим.

— Один я решить ничего не могу, казаков спросить надо, — ответил Мыльский, приглядываясь к офицеру. Он узнал его теперь, товарища по татарской неволе, звали его Зигмунд, а фамилии не вспомнил.

— Пока ответ будет, дозволь для котла полдюжины гусей забить. Совершенно изголодались.

Мыльский посмотрел на своих казаков.

— Пусть лучше гусей бьют, чем людей, — согласились казаки.

Вернувшись в окопы, Мыльский, не собирая рады ввиду близости противника, обошел с есаулом и писарем всю линию обороны, спрашивая у казаков совета. Положить голову в совершенно бесполезной стычке никому не хотелось. Поляки были на лошадях, числом они превосходили казаков вдвое, а то и втрое.

— Пропустим! — согласились казаки. — Чем больше их уйдет от короля, тем скорее конец войне.

Послали паром за пушками.

Поляки привезли их на берег реки, но грузить не помогали.

Казаки переправились вшестером, но силенок у них поднять пушку на борт не хватило.

— Эх, вы! — сказал им с укоризною пан Гилевский, он-то и был главный пушкарь в отряде. У князя Дмитрия Вишневецкого из пушек палить научился.

Отодвинул казаков и в одиночку втолкнул на борт парома сначала одну, а потом и другую пушку.

— Вот это сила! — удивились казаки, но один из них, совсем еще юнец, только фыркнул.

— Наш пан Громада не слабее этого пана.

Поляки засмеялись.

— Нет во всем Войске Польском такого человека, который мог бы силой сравниться с паном Гилевским. Да и в вашем войске такого не сыщется.

— А вот и сыщется! — не сдавался задира. — Еще как сыщется!

— Ну, коли так, — согласились добродушно поляки, — пусть он выходит против пана Гилевского бороться.

— А что на кон ставите? — загорелся азартом казак.

— Победит ваш пан Громада, пусть забирает столько наших ружей, сколько унесет. Победит наш пан Гилевский, дадите ему хлеба, сколько он на себе поднимет.

Ударили по рукам, и казаки повели паром с пушками на свой берег.

— Как это ты взялся за пана Громаду решать? — удивлялись казаки на молодого своего товарища.

— Чем будет меньше у них ружей, тем спокойнее, — ответил казак, нисколько не сомневаясь в своей правоте.

Затея, однако, пришлась всей казачьей сотне по душе. Пан Громада, некогда служивший джурой при полковнике Кричевском, недовольно запыхтел, услышав предложение, и все подумали, что он откажется от борьбы, но оказалось, пан Громада пришел в негодование оттого, что вдруг сыскался силач, который слыхом не слыхивал о его, Громадовой силе.

Борцы сошлись на низком польском берегу. Начинать им было велено по выстрелу из пушки. Казаки заодно хотели проверить, не порченые ли орудия подсунули им поляки.

Пушка стрельнула, и борцы принялись ломать друг друга, отрывать от земли, клонить на сторону.

Может быть, пан Гилевский и одолел бы казака Громаду, но голодное сидение в королевском лагере сил ему не прибавило. Пан Громада был к тому же непомерно толст и невероятно упрям. Он не мог свалить пана Гилевского на землю, но и сам не желал валиться. И стояли они, наминая друг другу бока, обливаясь потом, стояли, как две несуразные коряги, вросшие корнями в землю до самой ее сердцевины.

Потеха затягивалась, и казаки, верившие в своего пана Громаду, засвистели, закричали, подбадривая силача, и пан Громада и впрямь стал теснить пана Гилевского, толкая его огромным животом. Поляки заволновались, но тут явился среди них каноник в черной рясе и запел молитву к святой деве Марии. Пан Гилевский встрепенулся и в свою очередь стал толкать и трясти пана Громаду. Скоро великаны притомились и опять застыли. Иногда кто-то из них пытался перехватить руки поудобнее, противник тотчас мешал, и снова они стояли, стояли, стояли…

«Вот так же и Украина с Польшей», — подумал Павел Мыльский, и вдруг вспомнил лицо матери своей, да так ясно, словно в зеркале увидал.

Прошел час и еще полчаса — а у борцов было все то же.

Хорунжий Зигмунд приблизился к реке и предложил Мыльскому:

— Ничья. Нам пора уходить. Дайте нам воз продовольствия, мы вам оставим десять ружей.

Борцов развели. Хлеб на ружья поменяли, и отряд дезертиров ушел вверх по реке, чтобы совершить переправу подальше от казачьих сабель и пушек.

К пану Мыльскому подбежал задиристый казак, устроивший потеху.

— Пан сотник, давай выследим их переправу и ударим!

Мыльский посмотрел на молодца сверху вниз.

— Мы же слово им дали.

— Совесть глаза не выест. Мы на войне.

— Нечестивое убийство силы казакам не прибавит! — возразил Мыльский с гневом.

— Скажи лучше — своих жалеешь. Порода у тебя ихняя, ляшская.

Павел Мыльский стал бел, как меловые горы.

Казаки постарше, лишних слов не говоря, подхватили задиру под руки, увели за дворы да и набили ему морду на добрую память.

Хлопнул тяжелый от постоянных дождей полог шатра, потянуло сквозняком. В шатер вошло сразу не меньше полдюжины воинов.

Иса-бей, прикрывая ладонью обметанные простудой губы, щурясь, смотрел на вошедших…

Человек из охраны Исы-бея вытолкнул вперед сизоусого поляка.

— Мы посланцы его королевской милости Яна Казимира. Проводите нас к его величеству хану Ислам Гирею, мы везем королевские письма.

Иса-бей, выигрывая время, медленно поднялся с кошмы, опоясался саблей. Сабля была подарена ему Тимошем Хмельницким. Тимош говорил, что она освящена на гробе христианского бога Иисуса Христа. Иса-бей положил руку на крестообразную рукоять сабли, сдвинул брови, закричал, наливаясь яростью: