Крестьяне привели на суд пастуха. Он обнял на улице девушку.

— Разве вы не знаете, что говорит мой закон? — спросил их господарь.

— Не знаем, — ответили крестьяне.

И Василий Лупу сказал:

— Кто под влиянием страсти поцелует встретившуюся ему на дороге девушку, тот не наказывается. Отпустите вашего пленника на все четыре стороны.

Несколько воришек, попавшихся по второму и третьему разу, господарь тоже отпустил с миром, до четвертой поимки.

Поставили пред его очи красавицу. Она обвинялась за двоемужество.

— Посадить ее на осла и бичевать! — вынес приговор Лупу.

Поставили перед ним цыганку. Она в четвертый раз была уличена в воровстве.

— Казнить, — решил Лупу и стал объяснять народу: — Это не я беспощаден, беспощаден закон. Закон — хранитель спокойствия страны. Князь и раб — перед лицом закона равны.

— Неправда! — крикнули из толпы.

— В чем моя неправда? — спросил Лупу, выискивая глазами смельчака.

Седобородый человек поднял вверх руку.

— Это я уличаю тебя, господарь, в неправде. Цыганка утащила четыре тряпки, и ты не моргнув глазом отправляешь ее на казнь. Твой племянник обесчестил сотни непорочных дев, и он на свободе. Сегодня ночью он напал на мой дом и силой взял мою дочь. Почему же он не на виселице, а пирует в твоем дворце? Ответь нам, господарь!

— Если это не пустой навет, злонамеренно порочащий имя мое, то твой иск будет удовлетворен, но если ты солгал, чтобы выставить меня в дурном свете перед народом, ты поплатишься жизнью.

Господарь встал со своего места.

— Приведите его ко мне! — приказал он страже.

Неподвижная толпа ожила, качнулась. Стражники увязли в человечьем взбурлившемся море. А море это, раскачавшись, плеснуло в разные стороны и, как сквозь песок, ушло.

Остались на площади господарь, его рукастые слуги и те, кто подлежал казни.

— Труды мои на сегодня окончены, — сказал Василий Лупу, сходя с помоста.

Княжна Роксанда прощалась с городом. Яссы кутались в белесую дымку безликой южной зимы.

«Скорей бы! — княжна глядела вокруг себя из-под ресниц, чтоб не выдать нетерпеливой радости. — Господи, скорей бы!»

Она мечтала вернуться в Истамбул, в свою тюрьму, которая ей была милее «свободы» ясского терема.

Ей было жаль убого одетых крестьян, встречавшихся на улицах. Она с презрением поглядывала на турок, которые на чужбине почитали себя владыками и носили свои тела, как носят полные кувшины с драгоценным маслом: не расплескать бы глупости своей. Но еще большее презрение княжна испытывала к молдавской знати. Вздорно-кичливые, они ломали шапки и спины перед турками и тотчас пытались выместить свое унижение на простых людях, то огрев зазевавшегося плетью, то смахнув с дороги конем.

— А теперь куда? — спросила княжну подруга ее Иляна.

— В монастырь Трех Святителей! Я хочу помолиться перед дорогой.

Монастырь Трех Святителей со знаменитым храмом был окружен двумя стенами.

Над воротами, на деревянных брусьях, висели колокола. Часы на башенке были соединены цепью с одним из малых колоколов, с будильником.

Когда Роксанда подъезжала к монастырю, будильник уже отзвонил и ударил большой, главный колокол собора. От его густого бархатистого голоса воздух радостно вздрогнул над Яссами, и тотчас со всех сторон откликнулись колокола церквей и церквушек. Звонили к обедне.

Княжна быстрыми легкими шажками прошла сквозь строй метнувшегося к ее ногам нищего братства. Она бросила горсть монет, а шедшие за нею Иляна и служанка Эмилия сыпанули по две горсточки.

Церковь еще была пуста. Роксанда прошла под арку, где между белыми мраморными колоннами стоял обитый красным бархатом ковчег с мощами святой Параскевы, опустилась перед ковчегом на колени, закрыла глаза и — увидала дворец Топкапы, мечети Сулеймание, Шахзаде, Баязида и Айя-Софию. Это было наваждение.

Испугавшись, что святая накажет ее за столь ретивое стремление в город иноверцев, Роксанда с чувством прочитала про себя молитву, поцеловала ковчег и поспешила к гробницам матери своей и трех братьев-погодков.

Уже сидя в карете с подругой и служанкой, которых она собиралась взять с собою в Истамбул, Роксанда снова закрыла глаза и увидела Босфор и корабль на Босфоре, золоченый, устланный коврами…

Отец, благословляя дочь в дорогу, очень внимательно поглядел ей в глаза и как-то по-особенному сказал:

— Будь умницей! Во всем будь умницей! Я полагаюсь на твой ум.

Княжну разбудили горлицы. Они стонали от любви, ибо воздух над Босфором настоян на цветах любви.

Но тотчас Роксанду охватила тревога: а что, если все это — сон. Сколько раз сладкие сны обманывали ее.

— Нет! — сказала Роксанда, улыбаясь. — Я слышу запах моря.

Она открыла глаза, и солнце окатило ее, как из ведра, разбиваясь в брызги о решетчатое окно. Роксанда позвала Эмилию, оделась, умылась. Как птичка, поклевала изюму, выпила чашечку кофе, взяла с собою Иляну и, конечно, Эмилию и в носилках отправилась на золотой базар.

Здесь было столько драгоценностей, что над рядами лавочек и лавок сияло, словно от жаровни.

Скрыв лица под чадрами, девушки сошли с носилок и дивились на богатства, свезенные в Истамбул со всех концов земли.

— А где же раковины, Эмилия? — спросила нетерпеливо Роксанда.

— Они дальше, за рядами, где торгуют жемчугом.

— Так веди же нас скорее туда!

Роксанда торопилась к тайне.

На птичьем базаре, где Эмилия покупала для госпожи попугайчика, к ней подошла гирруджи — женщина, глазеющая невест, — и сказала:

— Купивший мои услуги высок ростом, и несравненно пригож лицом, и благороден манерами. Он воплощенная добродетель, молод, сиятелен, хоть и чужестранец. Передай твоей госпоже, что этот замечательный господин убьет себя, если она откажется выслушать его речи.

— Но мы живем в Серале! — воскликнула пораженная Эмилия.

— У моего господина много денег, а в Серале всегда найдется евнух, сердце которого тронет блеск золотых монет, — сказала гирруджи. — Мой господин просил передать твоей госпоже: пусть она пойдет в ряды, где торгуют заморскими раковинами, и попросит продать ей ту раковину, которая стоит одно парá.

— Но не перепутала ли меня госпожа с кем-то? — спросила встревоженная Эмилия.

— Мне за услуги платят по пять золотых монет, — сказала гирруджи, исчезая в толпе.

Княжна Роксанда кинулась в приключение, как бросалась в воду, — не раздумывая.

— Ах! — воскликнула Иляна, когда они подошли к лавке, где торговали раковинами.

— Только у царя морского да у нас такие! — Торговец, улыбаясь, развел руками, показывая восхищенным юным дамам свою сказку наяву.

Одни раковины, величиной с большое блюдо, пылали зелено-голубым перламутром, другие полыхали розово, как снег под солнцем…

У Иляны и сквозь паранджу заблестели глаза, но Роксанда глядела не столько на раковины, сколько на торговца.

— А есть ли у вас раковина, которая стоит одно пара? — спросила она тихо, наклонившись над прилавком.

— Есть, госпожа! — ответил торговец с почтительным поклоном. — Вот она.

И принес такую роскошную раковину, что все остальные тотчас померкли, словно лавку накрыло тенью.

— Эта раковина… стоит одно пара? — спросила осторожно Роксанда.

— Одно пара, госпожа, — ответил торговец, — но для того, кто знает, что спрашивает.

— Эмилия, заплати одно пара! — Роксанда забрала раковину. — И еще заплати золотой, пусть Иляна выберет себе раковину по вкусу.

В раковине лежала записка, написанная на польском языке.

Роксанда прочитала ее, когда осталась одна.

«Я был Вашим гостем в Котнарском Вашем винограднике, и с той поры мое сердце не знает покоя. Дозвольте встать перед Вами на колени. Я не промолвлю ни слова. Я хочу запечатлеть Ваш образ перед дорогой на небо, ибо жизнь в вечной разлуке с Вами тяготит меня, как золотая цепь. Она бесценна, эта цепь, но она раздавила мне сердце. В первую ночь полной луны не затворяйте Вашей двери. Сжальтесь!»