Род Толедо королевский, но ежели полковник Филипп Альварес пошел в наемники, значит, у него, возможно, кроме храбрости и знаменитого имени, ничего нет. Приехав домой, не запустит ли он руку в приданое жены на покрытие каких-либо долгов, столь возможных у знатного человека?

А потому пани Ирена срочно помирилась с матушкой, пани Деревинской, и передала ей большую часть сбережений в обмен на документ, заверенный нотариусом, по которому все состояние по смерти матушки отписывалось на имя дочери.

Бархатное благородно лиловое кресло, инкрустированное перламутром и слоновой костью, играющее драгоценными и полудрагоценными камнями, было не только великолепным, но и очень удобным. Нежное, как облако, оно хорошо держало высохшее, задеревенелое от постоянной неизбывной зависти тельце коронного гетмана Мартына Калиновского. Люди, успех и удачу которых он воспринимал как личное оскорбление, умерли. Умер кумир народа, богач и герой, князь Иеремия Вишневецкий. Умер прежний коронный гетман Николай Потоцкий, в тени которого он, польный гетман, нажил дюжину болезней. Умер Фирлей. Судьба оказалась благосклонной не к миляге Фирлею, не к герою Иеремии и не к природному магнату Потоцкому. Он, Мартын, пережил их и получил возможность наверстать упущенное. Прежде всего Калиновский позаботился о посмертном своем величии.

Вот уже шесть недель по десяти часов в сутки проводил он в своем кресле, позируя сначала одному, потом другому и, наконец, сразу пятерым живописцам.

Красивые портреты он отверг: лесть оскорбительна. Правдивые портреты, на которых он был желчен и немощен, гетман, разумеется, тоже отверг. Но тогда художники потребовали «точного» заказа. Он взялся за перо и, проведя бессонную ночь, начертал: «Отвага, вера, безупречность, забота о счастье Речи Посполитой, великие помыслы, непреклонная твердость, а также скромность, поражавшая современников». Сей лист был переписан пять раз.

Уютное кресло не спасало. Калиновский сидел, не расслабляясь ни на минуту. Жилы на тощей дряхлой шее были натянуты, голову он держал слишком высоко. Ноги и руки затекали, были холодны, ныла поясница, но гетман терпел ради потомков. Его одно смущало: брови. Как быть с бровями? Поднять — на лице, пожалуй, отразится недоумение, совершенно ненужное портрету, сдвинуть — тоже нехорошо, суровость могут принять за беспомощность. Так все сеансы и шевелил Калиновский бровями, пристраивая их на лице таким образом, чтоб не испортили портрета.

…Наконец работа была закончена.

Дабы не обидеть художников, гетман заплатил всем поровну, а выбор сделал, когда художники покинули имение.

Выбор гетмана пал на два портрета. На работу самого первого художника, который нарисовал старичка молодцом двадцати пяти лет. Этот портрет Мартын Калиновский отправил в Яссы, княжне Роксанде. Другой портрет был оставлен, для вечности, ибо отвечал всем запросам заказчика. Остальные портреты гетман приказал сжечь.

Василий Лупу со всем семейством молился в монастыре Галии.

Тоска разъедала душу господаря. Восемнадцатый год сидел он на молдавском престоле. И не было в мире другого столь тряского, столь ненадежного царского места.

— Мне нравилось ходить по зыбям и не тонуть, — говорил Лупу старцу-подвижнику, обрекшему себя на вечный пост и вечное молчание. Келия была узкая и длинная, как ножны меча. С одной стороны дверь, с другой — изразцовая печь. Ни одного окна. У стены лавка, служившая старцу ложем, у другой скамейка для гостя. Дверца печи была открыта, и неровный огонь прогорающих поленьев освещал лица.

«Как светел и прост он, когда свет озаряет его, — думал Лупу о старце, — но как темно и загадочно движение его мыслей, когда на лицо ему ложатся тени».

— Я, воздвигший храм Трех Святителей, выкупивший у турок за триста кошельков мощи святой Параскевы, построивший этот вот монастырь и церкви в Оргееве и Килии, открывший двадцать школ, издавший первые в Молдавии книги, неужто я недостоин человеческой благодарности? — спросил у старца Лупу и, не удержавшись, высказал то, что держал на сердце: — Я ли не послужил Господу?!

Он закрыл глаза, творя мысленно молитву, и услышал странные звуки. Как птичка, чивиркая себе под нос, старец смеялся.

Две гневные морщины пересекли высокий лоб господаря.

— Да, я похож, похож на того фарисея, который сам себя возвысил над мытарем! — крикнул он в лицо старцу. — Но сколько было господарей до меня, которые ничего не сделали для спасения темных душ молдаван! И неужто мне такая же цена перед Богом, как и всем им? — Пал на колени, перекрестился. — Знаю, грешен! Грешен! Так помолись же за меня! Горько мне полагаться на один только свой уставший ум. Ну, свалят меня, кому легче станет? Народу? Да нет же! Будет ему во сто раз хуже. Не я ли добился у турок благодеяния, когда три года Молдавия не платила дани? Не я ли дал народу законы, которые вывели его из звериного невежества… Почему же я так одинок в этой стране?

Господарь говорил правду. Он устал. Молдавия была открыта всем ветрам, и все ветры несли ледяные тучи погибели.

Молчальник осоловело хлопал глазами.

— Бог да рассудит нас, — сказал Господарь, поднимаясь.

Монах тоже встал, перекрестил. Лупу склонил голову перед крестным знамением и заглянул монаху в глаза: он искал в них жалости к себе. Да только молчальник не пожалел, отгородился от забот господаря глухой стеной неприятия.

«Да он ведь тоже валах», — вспомнил Лупу.

Лупу знал, что его вот уже часа два ждет приехавший с какими-то вестями логофет Стефан Георгий, или, как его звали местные, Георгица. Лупу жаловал Георгия за холодную, но точную исполнительность и за ум. Логофету доставало ума ни под каким видом не выставлять своих талантов и своей здравой разумности, однако, исполняя приказ, он наполнял его глубиною, находя множество оттенков, и все эти оттенки выявляли и украшали мудрость первого человека княжества — господаря.

Логофет ожидал Василия Лупу в трапезной.

— Послы гетмана Калиновского привезли портрет его милости, — сообщил Георгица.

— Гетман изъявил желание стать моим зятем? Он, видимо, надеется унаследовать мой трон, хотя годами старше меня.

— Послы Хмельницкого в Истамбуле, — напомнил логофет.

Хмельницкий добивался у султана разрешения на брак Тимоша с Роксандой.

— Казак обещает султану Каменец, — сказал Лупу, давая понять, что он не забыл о Хмельницком. Господарь чувствовал себя мышонком, которому прищемили в мышеловке кончик хвоста.

Петр Потоцкий, потеряв отца-гетмана, потерял свою привлекательность. Дмитрий Вишневецкий, наоборот, после смерти дяди становился желанным зятем, ибо, войдя в права, сам теперь был опекуном Михаила, малолетнего сына Иеремии и, стало быть, хозяином земель и городов и славы рода. Однако Вишневецкий вдруг исчез и не подавал о себе вестей.

Мысль о том, что рукою дочери завладеет казак, вызывала у господаря сердцебиение, апатию и безнадежность.

Роксанда была единственной его реальной силой, и он, старый торгаш, боялся продешевить.

— Назавтра пригласите послов Калиновского для торжественного приема в моем дворце, — сказал Лупу. — Нужно составить письмо, в котором, ничего не обещая, но и не убивая надежды, следует просить у гетмана помощи против посягательств Хмельницкого…

Логофет тотчас собрался ехать в Яссы, но Лупу, по своему обыкновению, удержал его, хотя разговор был исчерпан.

— Мне кажется, пора напомнить о себе в Истамбуле, — Лупу доверительно потянулся к уху логофета, — и в Москве.

В Москву был отправлен очередной посланец: господарь просил московского царя принять Молдавию под свою руку. В Истамбул Василий Лупу поехал сам.

Шестнадцатитысячная армия коронного гетмана Мартына Калиновского вторглась в Подолию, сломив сопротивление небольших разрозненных казачьих отрядов. Калиновский сам выбирал место для будущего лагеря. В свои поездки вниз и вверх по берегу Южного Буга он непременно брал с собой сына, Стефана, единственного человека которому он вполне доверял и с которым делился сокровенными, представляющими собой величайшую государственную тайну планами. Эти глубокомысленные планы были таковы. Видимо, по весне, соединившись с татарами, Тимош Хмельницкий отправится в Молдавию насильно взять в жены княжну Роксанду. Он, гетман Калиновский, собирает в укрепленном лагере все силы Речи Посполитой, наносит сокрушительный удар жениху и, пройдя с войском по Украине, восстанавливает прежний порядок, загнав перебесившееся быдло в их стойла. Отечество венчает героя лаврами, благодарный за спасение чести дочери господарь Василий Лупу отдает Роксанду, и вот уже Калиновские становятся претендентами на молдавский престол!