— Это свои! — скоро доложили Тугай-бею разведчики. — Полковник Мудренко хочет говорить с тобой.

У полковника забрали оружие, он подъехал, сошел с седла, приложил руку к сердцу, поклонился.

— Тугай-бей, я воевал подо Львовом рядом с тобой. Весь мой отряд был из молдаван, почему же ты обошелся со своими союзниками, как с врагами?

Тугай-бей пожевал тонкими губами, сказал, глядя мимо Мудренко:

— Если среди невольников есть твои родственники, забери.

— Тугай-бей, я говорю о всех молдаванах!

— Мои люди много воевали, они не хотят приехать домой с пустыми руками. — И повторил: — Родственники есть — возьми.

— Возьми! Хоть кого-нибудь возьми! — кричали, тянули руки к Мудренко женщины. — Детей возьми! Моего! Моего! Моего!

Полковник прыгнул в седло, дал коню шпоры.

Тугай-бей вел отряд не таясь. Проходили под стенами сторожевой крепостенки. На стены поднялись воины и простолюдье. Бросали сверху невольникам еду.

— Защитите! — кричали им молдаване. — Нас схватили сегодня поутру. Чего смотрите? Завтра ведь и вас могут схватить. И схватят, если никому ни до кого дела нет!

Молчание было им ответом.

Тугай-бей остановил коня и разглядывал крепостенку, да так пристально, что сначала со стен исчезли обыватели, а потом и воины, один за другим, как по волшебству.

— Боятся! — усмехнулся Тугай-бей. — Взгляда боятся.

Но не все, видно, боялись татар. У села Братулены ударом из засады отряд Тугай-бея был рассеян, а невольники освобождены.

— Я был вынужден победить в этой справедливой битве! — Господарь Василий Лупу сорвал с головы шапку и бросил ее от себя прочь. — Логофет, ты не хуже моего знаешь: нужда заставила нас отозваться на чужую боль.

Георгий Стефан смотрел на господаря холодными умными глазами:

— Спасение от неволи семи тысяч христиан — это и божеское дело, и человеческое. В лице литовского народа Молдавия и ее господарь приобрели теперь не только союзника, но и друга. Шляхетское звание вам, ваша светлость, обеспечено.

Лупу взял со стола зеркальце, погляделся, тронул пальцами седые корни крашеных волос.

— Я слушаю тебя, логофет.

Георгий Стефан слегка поклонился:

— Главное значение победы при Братуленах в том, что народ Молдавии вернул вам, ваша светлость, свою любовь и доверие.

— Стало быть, народ охладевал ко мне? — изумился Василий Лупу. Осторожно положил зеркало, повернулся грузным сильным телом к логофету. — Матерь Божия! Есть ли на земле другой народ, столь же глухой к доброму, как молдаване? Эти грязные, утонувшие в грехах, дикие люди впервые за всю историю вот уже пятнадцать лет жили без опустошительных войн. Я открыл школы, построил храмы, украшающие землю и душу. Я дал Молдавии законы, которые делают людей — людьми!

Георгий Стефан стоял не шелохнувшись. Когда господарь посмотрел на него, ожидая ответных слов, сказал:

— Быть логофетом — большая честь, но и постоянное испытание. Если логофет служит господарю верой и правдой — он должен говорить правду, себе же во вред, но всю правду, ибо он есть последний, кто стоит между народом и властью.

— Я ценю твою службу, Георгий Стефан. — Василий Лупу ждал других слов. — Что ты стоишь? Ты свой, ты близкий мне человек, сядь, пожалуйста.

Логофет сел. Лупу подошел к нему, заглянул в глаза:

— Я не совета прошу — участия! Татары нам не простят…

— По вашему приказу, ваша милость, я подготовил посольство к Тугай-бею и пятьдесят тысяч ефимков.

— Пошли ему сто тысяч! Надо купить у Тугай-бея мир.

— К Хмельницкому посольство уже уехало.

— Хороши ли подарки мы отправили гетману?

— Очень хороши! В Истамбул не всякий раз мы посылаем такие дары.

— Георгий Стефан, прошу тебя немедленно разослать надежных людей за Прут. Пусть все торговые люди, собрав ценности и товары, перейдут на правый берег. Так будет спокойней. Но за неистовство наказывай. Всех крикунов — в тюрьму! — Посмотрел на логофета заискивающе: — Что я упустил? Подскажи.

— Нужно укрепить войско.

— Его прежде всего нужно собрать. Пошли за наемниками, в немецкие земли, в Польшу. Три тысячи будет достаточно. Трудись, логофет!

Василий Лупу отпустил Георгия Стефана.

Теперь-то и начиналась главная работа господаря.

Он сидел в кресле, закрыв глаза, держа перед внутренним взором воздушное кружево паутины. Ему нравилось это его видение. Он запретил сметать паутину в своих покоях. Пауки — вестники благополучия. У них есть чему поучиться.

Лупу открыл глаза. Ему было скверно. Логофет говорил правду: полóн у татар пришлось отбить, чтобы вернуть расположение народа, чтобы Молдавия не поднялась на своего господаря. Страна кишит разбойниками. Кому, как не ему, хитроумному князю Василию, знать, что это не разбойники, это сам народ. Его народ. И этому народу не объяснишь, что турки требуют все больше и больше, татары — требуют, казаки — требуют, и все грозят разорением. Польша требует союза против Хмельницкого. Хмельницкий требует союза против Польши, а Матей Бессараб мечтает о слиянии Валахии и Молдавии и своем первенстве. Надо платить врагам Бессараба, чтобы всякий раз земля уходила у него из-под ног. Платить нужно всем, и кажется иной раз Василию Лупу, что один он на земле плательщик. И ведь платит! Как-то все выкручивается. Щедро платит, но и виселицы ставит вдоль дорог. Десять тысяч уже стоят, и не пустуют.

Лупу позвал комнатного слугу — покрасить волосы.

С лицом человека, вершащего судьбы народа, вошел на половину Домны Тодоры устраивать неясное будущее собственной своей жизни.

Домна Тодора отбирала в ларец самые дорогие украшения.

— Прости меня, жена! — сказал ей. — Жизнь научил твоего бедного Василия Лупу чрезмерной осторожности. Но время и впрямь беспокойное. Хотели пожить в Котнаре — поживешь в Сучаве с Роксандой. Там хорошо, в Сучаве, привольно, и крепость надежная…

Он взял из ларца диадему с изумрудами.

— Какие изумительные камни! Береги эту вещицу. Она бесценна. С нее и начался господарь Василий Лупу, знаток красивых камней.

Снял с руки перстень с бриллиантом, осторожно положил в ларец.

— Возьми и это, — сел на турецкий диван, но тотчас встал. — Охранять крепость будут наемники. Я отправлю в Сучаву всю казну. В Яссах ничего нельзя сейчас оставлять. — Он улыбнулся. — Вот видишь, как я пуган! Еще и тучка не явилась на небе, а я уже укрытия от дождя ищу… Если на Сучаву нападут, не дожидаясь исхода сражения, спрячь в тайники большую часть казны и вместе с Роксандой уезжай в Литву. К Елене, к Радзивиллам.

Домна Тодора подняла на мужа спокойные прекрасные глаза:

— Все будет хорошо, князь мой!

Тимош и Карых сидели в курятнике у гнезда с яйцами. Наседка отошла поклевать зерна и попить.

— Сюда гляди! В середку! Видишь, смугляное!

Карых ткнул пальцем в большое, словно бы тронутое загаром яйцо. Тимош поудобнее оперся на руки и, склоня голову, приложился ухом к смугляному.

— Эка! — удивился. — Пищит!

— Верный царик! — сказал Карых. — Как оперится — подарю.

— Подари! — загорелся Тимош. — В яйце сидит, а уже — орет.

— На то он и царик! Такой петух один на тыщу! — Карых ликовал. — Первый зарю поет, а главное, где царик — там дьяволу делать нечего. Дьявол такой двор за версту обходит. Хороший чумак без царика в степь не поедет.

— Ты гляди, береги его! — Тимош уставился неподвижно в темный угол перед собой. — Очень он мне нужен, царик, на нашем дворе.

— Дьявола боишься?

— Дьяволицу.

Сердито квохча, вскочила на порожек курятника наседка. Тимош осторожно поднялся, отступил от гнезда. Наседка, почуя власть, зашлась в крике.

— Садись ты, грей!

Парубки выскочили из курятника.

— У тебя все дела, послы всякие? — Карых поглядел на младшего друга, жалеючи его. — Может, порыбачим?

— Поехали в поле из луков стрелять.

На поле были поставлены чучела в человеческий рост. Одеты как польские жолнеры. Тимош разгонял лошадь и на полном скаку пускал стрелы. Пот с него лился градом. Он поменял жупан и рубаху, поменял лошадь и опять мчался по полю, и всякая стрела его находила цель. Потом Тимош принялся джигитовать: нырял коню под брюхо, бросив стремена, укрывался с правой стороны коня, перебирался под брюхом на левую сторону, мчался во весь галоп головой вниз. Спрыгивал с коня на всем скаку и на всем скаку садился в седло.