Сидели жолнеры в норах, но, стоило казакам пойти на приступ, вышли на валы и отбили очередной натиск.

Ночью польские региментарии собрались на совет.

— Мы несем потери. Нам нечем кормить лошадей. Надо запереться в замке! — предложил Фирлей.

Комендант Збаража, опасавшийся, что город будет взят казаками, поддержал польного гетмана:

— На открытом месте ядра убивают лошадей. Трупы разлагаются. Это неминуемо приведет к болезням.

Остророг оказался на стороне большинства.

— Что даст нам это сидение? Мы теряем людей и в конце концов так будем слабы, что татары возьмут нас в полон. Но об этом еще надо будет мечтать, потому что казаки наших жизней нам не подарят. Я за то, чтобы подготовиться тайно к отступлению. Ваше мнение, пан Лянцкоронский?

— В трудную минуту одна голова лучше многих. Я в любом случае остаюсь на стороне Вишневецкого.

Все посмотрели на князя Иеремию. Маленький, колючий, как цветок татарника, сидел он, ощетинясь глазами, усами, носом, подбородком, коленками, плечами.

— Рыцари! — Князь стукнул маленькой ладонью по эфесу сабли. — Вы единодушно избрали меня своим вождем. Вы знали, что под моей рукой — тяжко, но эта рука во сто крат тяжелее для нашего врага… Мы дождемся короля и победы. Победу надо выстрадать. Предупреждаю вас, Панове: я никому не позволю на этот раз украсть у самих себя нашу победу.

— Но противник во много раз превосходит нас! — воскликнул Фирлей. — Мы не можем победить его.

— Но ведь и он не может победить нас, имея несчетное число воинов, пушки, вдоволь пороха и свинца. Татары затяжной войны не переносят. Попомните мое слово, они, не одолев нас, набросятся на казаков. Что же касается прочих ваших сомнений… — князь резко встал, — я позабочусь обо всем. Совет закончен.

В ту же ночь князь Иеремия приказал сузить кольцо окопов, чтобы не растягивать, не распылять убывающие силы. Большую часть лошадей выставили за валы и отпустили. Кормить их было нечем, они дохли. Свежеубитых князь приказал разделать и отправить в солдатский котел. Все возы пошли на укрепление обороны.

Бежать теперь было не на чем. Солдатам не должно иметь многих вариантов. Им достаточно двух на выбор: умереть или выстоять, а если все-таки умереть, так с пользой для оставшихся в живых.

На третью неделю осады рацион солдатского питания сократился сразу вполовину. Еще через три дня — опять вполовину. Начался голод. С голодом пришли болезни. Вода, испорченная разлагающимися трупами, косила людей куда как метко! От казацких пуль и ядер можно было отсидеться в норах, от болезней укрытия не находили.

Ночью бежало два повета. Других шесть поветов удалось перехватить. Полсотни зачинщиков бегства князь Иеремия приказал повесить. Виселицы окружили валы.

— Иеремия забор строит! — смеялись казаки.

— Стрельнуть бы его! — шел между жолнерами шепоток.

Но князь ничего и никого не боялся. Сам-треть, с паном Гилевским и с князем Дмитрием он обошел палатки и землянки всех командиров и отобрал припрятанное продовольствие для общего котла. Сам ел с жолнерами.

— Терпите, скоро придет король! — говорил он солдатам. — Если мы выйдем в поле, нас, ослабевших от болезней и ран, казаки передушат, как крыс.

— Мы помрем здесь от голода! — говорили солдаты.

— В Збараже много собак и кошек! — отрубил князь.

Вечером он пришел к солдатскому котлу. Ему плеснули в миску жирного бульона.

— Откуда? — спросил князь.

— От собачки, — ухмыльнулся жолнер.

Князь съел полную миску бульона. Похвалил:

— Сытно.

Татары накатывались на польский лагерь, словно морские волны, грозно, но урона от них большого не было.

Князь Дмитрий Вишневецкий, сидя на валу, заметил: казаки, пользуясь тем, что осажденные отвлечены боем, очень быстро ведут к валу новый окоп. Никто из польских командиров не замечал этой опасности, и князь Дмитрий понял: это бьет его час. От одной только мысли, что он должен подняться под пулями, бежать на врага, рубить саблей… не по лозе, а по живому человеку, стрелять в человека, его затошнило. Он уже месяц отсидел в обороне, насмотрелся смертей, стрелял по казакам, но все это было не то, что ему теперь предстояло. Ему почудился запах мужицкого отвратительного пота, и он это немытое, дурно пахнущее тело должен будет проткнуть… Почему-то князю не подумалось, что и его могут проткнуть.

— Пан Гилевский! — крикнул он. — Павел!

Огромный Гилевский, пригибаясь в окопе, подошел к князю.

— Видишь? Надо бы их сбить отсюда.

Пан Гилевский, опытный вояка, сразу понял: князь Дмитрий приметил серьезную опасность, но под их командой было всего полсотни жолнеров.

— Я сговорюсь с соседом! — сказал он и ушел.

Вернулся с ротмистром.

— Пан Мыльский! — представился ротмистр. — Я тоже давно за ними смотрю. Давайте пугнем. У меня три сотни.

Отряд собрался в кулак.

— С Богом? — спросил пан Мыльский.

— С Богом! — и князь Дмитрий, выскочив из окопа, махнул над головой саблей и закричал, уже не помня себя: — Пся крев!

Жолнеры покатились с вала вниз, к свежему окопу. Обогнали князя, и он уловил-таки запах тяжелого пота, но это был пот своих. Когда он прыгнул в окоп, жолнеры уже рубили и стреляли где-то впереди, а перед ним, перед князем Дмитрием, поднялся с земли человек с разрубленной грудью. Князь увидел, что там, внутри человека, что-то шевелится, бьется, выталкивая кровавую жижу. Князь остановился и вдруг увидал, что у человека этого в руках пистолет и он уже поднял его. Князь Дмитрий отвернулся, спасая от выстрела лицо, и не глядя ткнул в человека своей саблей. Выстрел грохнул, оглушил. Но князь понял, что ничего дурного не случилось. Он заставил себя посмотреть на казака и увидал, что тот сидит, привалясь спиной к окопу, и в груди у него, в старой ране, торчит сабля.

«Это ведь моя сабля!» — удивился князь, и до его слуха дошел топот многих ног.

Появился пан Гилевский:

— Отходим! Мы им показали.

Князь Дмитрий закрыл глаза, выхватил свою саблю и побежал следом за паном Гилевским.

— Всыпали мы им, — сказал он, когда они уже сидели в окопе. — Всыпали, пся крев!

Он смотрел сверху на окоп, в котором комочками лежали убитые враги, поглядел на свою саблю и воткнул ее в землю, оттирая от крови… Внутри у него корчился в слезах и судорогах маленький, добрый, честный мальчик: «Ты ведь раненого убил! Беспомощного!»

— Благодарю за службу! — сказал князь жолнерам.

А бой продолжался.

Татары терзали оборону до полудня. И сразу отошли, словно их ветром унесло, как дождливую тучу. Но небо ясным не стало, сразу же разразилась гроза, с градобоем. Ударили казачьи пушки, следом за волной огня и дыма на приступ пошли казаки.

Их сбили с валов ударом грудь в грудь. Казаки не упорствовали, отхлынули. И снова принялись на виду у польского лагеря упрямо рыть новую линию окопов в двух сотнях шагов всего.

— Рыцари! Речь Посполитая, великая своими воинами! — В легком панцире, без шапки, князь Иеремия явился перед смертельно уставшими бойцами. — Соберите силы, ударим на казаков! Надо им показать, что мы свежи, как никогда! Пусть поймут, что нас им не одолеть!

Никто не пошевелился. Князь Дмитрий, слушая дядю, думал о том, что атака, которую он предпринял два часа тому назад, оказывается, ничего не дала. Смерть казака, которого он добил, — ничего не дала. Человека не стало, многих не стало, но все идет по-прежнему. Какая же это бессмыслица…

А князь Иеремия метался перед своим войском.

— Знамя! — приказал он. — Знамя ко мне!

Знамя вынесли.

— Шляхта, где же слава твоя?! Кто любит Речь Посполитую, восстань!

Медленно собирались охотники.

— Рыцари, я знаю, в каком бою вы только что устояли, но нам надо, надо нанести ответный удар! Я на колени перед вами встану!

И встал на колени, под знаменем.

Зашевелились.

Построились.

— Господь ведет нас!