Всякому вершителю Истории следует искать самый короткий и простой путь к достижению цели.
Себя самого Феофилакт склонен был причислять именно к таким творцам, к немногим посвящённым, коим открыт был глубинный смысл Истории.
Феофилакт желал перемен в империи и, в отличие от весьма многих, знал, что именно для этого следует предпринять.
Всякая перемена без нужды и без видимой пользы вредна, все лёгкие средства в делах государственных — по большей части средства ненадёжные... Перемены могут быть лишь на некоторое время блистательны, но со временем зло преобладает...
Для любого государства нет выше блага, чем иметь вблизи трона мудреца. Однако не видим ли мы, что правители приближают к себе отнюдь не самых достойных, но самых льстивых, оттесняя мудрецов подальше от себя...
Истинный преобразователь государства — скорее Садовник, нежели Строитель... Сообщество людей не есть здание, каковое обновить можно враз, перестроив своды и перебрав стены, но более походит на сад, для обновления которого тот много сделал, кто умел избрать и насадить первый корень, хотя взрастить дерево может одно только время...
А между тем хорошенькая женщина в коляске беззаботно болтала с Еленой.
И поскольку голова протоспафария Феофилакта в ту пору была занята лишь государственными заботами, при взгляде на красавицу он подумал, что с её помощью он легко мог бы заручиться поддержкой сильных мира сего.
Красавица, вне всякого сомнения, принадлежала к числу женщин знатных, но не слишком благочестивых. Такие не могут не нравиться мужчинам. В её доме наверняка будут частыми гостями важные вельможи... Не исключено, что и сам государь станет время от времени посещать эту диву...
Про себя протоспафарий решил, что непременно разыщет её в столице.
* * *
Когда Елена увидела, какими глазами смотрел на незнакомую красавицу её отец, она почувствовала в душе ревность, смешанную с детской обидой.
Многоопытная незнакомка случайно поймала ревнивый взгляд девушки, но скоро сумела расположить к себе сердце юной монастырской воспитанницы тем, что беседовала с ней как с равной.
Разумеется, единственной темой непринуждённой беседы двух молодых красивых женщин была... любовь.
В последние годы Елена много раз слышала о любви, но — лишь к Господу Богу. Это внушали Елене наставники.
Когда Феофилакт поместил дочь в монастырский пансион, ей едва исполнилось семь лет, и юная дева, выросшая за высокими стенами монастыря, видела жизнь только через решетчатое окно кельи, так что не было ничего удивительного в том, что Елена смотрела на мужчин как на диковинные создания, не имеющие ничего общего с женщинами.
Зато Анастасия — так звали прекрасную незнакомку — относилась к представителям сильного пола с лёгким пренебрежением» порой доходящим до презрения.
Из её пространного монолога следовало сделать вывод, что всякая женщина должна любить не мужчину, а лишь саму любовь.
— Грешно так говорить, — робко заметила Елена и краем глаза поглядела на конюха — ведь он всё слышит и может подумать Бог знает что!..
А у попутчицы оказалось своё мнение относительно греха.
— А что — не грешно? Можно ли прожить хотя бы один день без греха? Это невозможно даже в раю!.. Господь Бог создал Адама и Еву... И они тут же согрешили. И нет ли в том вины их создателя?
Елена смущённо прыснула й отвела в сторону глаза. Ей, воспитанной в строгих монастырских правилах, и в голову не могло прийти обсуждать божественные установления. А бесстрашная незнакомка продолжила:
— Я терпеть не могу святош, которые все самые естественные человеческие устремления объявляют греховными!.. Почему? Да потому, что так выгодно священникам. Так удобнее церкви. Человек всегда должен чувствовать себя виноватым. Всегда!.. И он должен молить прощения у всякого скопца, одетого в чёрную рясу. И приносить богатые дары. Служить неведомо чему до самой смерти. А ради чего?..
Анастасия возмущённо фыркнула и стала обмахиваться пышным веером.
— И ты, прелестное дитя, не верь ни единому слову этих лгунов, обряженных в златотканые ризы...
— Вы так отзываетесь о священнослужителях... А я вначале подумала, что вы благочестивая дама, которая совершает паломничество по святым местам, — призналась Елена.
— Неужели меня можно принять за пилигрима?! Нет, просто я хочу пожить какое-то время в столице. Мне до смерти надоела тупая провинциальная глушь! Надеюсь, что в Константинополе смогу найти светскую жизнь — всё-таки присутствие двора ко многому обязывает...
По молодости и неопытности Елена не могла взять в толк, к чему именно обязывает жителей Города присутствие в нём императорского двора.
— Да, что там ни говори, а в столице жизнь более весёлая, — мечтательно закатывая глаза, нараспев произнесла попутчица.
— Наша матушка игуменья часто повторяла, что жизнь в столице полна соблазнов и оттого порочная, — сказала Елена.
— Порочная, греховная!.. Это всё — только слова!.. Что есть порок?.. Если так называемый порок делает человека хоть чуточку более счастливым, никто не сможет расстаться с порочной склонностью даже под страхом смерти, не так ли? — загадочно улыбнулась Анастасия.
— Человек слаб... — копируя голос матушки игуменьи, сказала Елена. — Диавольские искушения подстерегают на каждом шагу, прелесть бесовская лезет в душу, не всякий может уберечься...
— Не всякий и желает уберечься!.. Человек стремится к удовольствиям, и если он порой творит зло, то только потому, что это ему приятно. Да никто и не считает, что сеет зло. Всякий желает добра, а для окружающих это добро представляется злом, — отвечала Анастасия, надеясь, что смелость её суждений не останется незамеченной благородным мужчиной.
Расчёт оказался точным — если вначале протоспафарий Феофилакт лишь любовался попутчицей, рассеянно слушал её монолог, то вскоре он начал прислушиваться к её откровениям. Он уже был благодарен судьбе за то, что Елене была послана такая попутчица. От мимолётной дорожной беседы дочь может получить больше пользы, чем от многолетних проповедей монастырских наставников.
Елена должна понемногу привыкать к тому, что во взрослой жизни свои убеждения нужно уметь или тщательно скрывать, или убедительно отстаивать.
— Жить, прелестное дитя, — это значит иметь, пользоваться и наслаждаться! Все люди ищут наслаждений и стремятся избегнуть страданий.
Анастасия произнесла эту тираду намеренно громко, и Феофилакт понял, что предназначены были эти слова не дочери, а ему.
— Не все! — чуть осмелев, возразила Елена. — В монастыре девы бегут от наслаждений и подвергают себя страданиям. Тем самым они возвышают свои души. Они ведут целомудренную жизнь и находят в ней радость, она доставляет им высшее наслаждение.
— Это наверняка дурнушки.
— Среди монахинь не так уж много дурнушек, — с обидой возразила Елена.
— А если девушка хороша собой, зачем ей становиться Христовой невестой? Ты бы хотела навеки заточить себя в монастырской келье?
— Я?.. Я не знаю. Если это будет угодно Богу...
— Нет, ты не в Его вкусе. Мне кажется, что нашему Богу больше нравятся страшненькие. Он ненавидит красоту. Почему-то повсюду в Священном Писании прославляется телесное убожество...
— Грех так говорить! — робко заметила Елена.
— Что в нашей жизни — не грех?! — лукаво спросила Анастасия и посмотрела на протоспафария Феофилакта так зазывно и кокетливо, что Елена снова почувствовала укол ревности.
— А кто ваш супруг? — осмелилась спросить Елена, дождавшись крохотной паузы в монологе разговорчивой попутчицы.
— Кто? Мой супруг?.. — удивлённо переспросила Анастасия. — А зачем он мне нужен? Для соблюдения пристойности? Потому что у всех есть? Если хочешь знать, это самая гнусная разновидность порока — любовь по обязанности. «Жена да убоится мужа своего!» Нет, это не для меня! Женщина выходит замуж из опасения, как бы назавтра её избранник не предпочёл ей другую. Брак порождается недоверием. Брак возникает из чего угодно, только не из любви. А я хочу — любить. Потому что быть любимой — основная потребность всякой души, и уж тем более — души женской. Неужели и ты направляешься в столицу только затем, чтобы навеки заточить себя в монастыре? — полюбопытствовала Анастасия.
