Пир был окончен прежде обычного времени, охотникам следовало хорошенько отдохнуть.
* * *
Задолго до рассвета громко протрубили турьи рога, сзывая доблестных воинов Рюрика на молодецкую забаву. Ещё затемно, наскоро подкрепившись, две дюжины охотников выехали из ворот замка и поскакали в горы.
Холёный жеребец Рюрика фыркал на крепком морозе, пускал из обеих ноздрей упругие струи пара, так что со стороны, верно, казалось, будто под конунгом гарцует волшебный дракон, извергающий дым и пламя. А сам Рюрик казался себе непобедимым героем, повергающим страшных чудовищ.
Охотники скакали в молчании. Лишь Эйрик время от времени недовольно покрикивал на своего коня, прихрамывающего на правую переднюю ногу.
А Рюрик находился в прекрасном расположении духа и нахлёстывал своего жеребца, полной грудью вдыхая морозный воздух, в который время от времени вплетались запахи овечьих отар и можжевелового дыма, прокисшей соломы и палёной шерсти.
Дорога пролегала вблизи усадеб свободных бондов, через хутора отпущенных на волю рабов, мимо загонов для многочисленных стад, принадлежавших конунгу Рюрику.
Порой дорога углублялась в дремучий лес, порой стелилась по окраинам заснеженных полей.
Встречные бонды, приветствовали своего конунга, низко кланялись, выражая почтение, желали удачи в охоте.
Когда всадники углубились в лес, острый слух Рюрика уловил детские крики и всхлипывания. Может, в иной день эти звуки прошли бы мимо внимания конунга, но в то утро у него было такое доброе настроение, что он остановил жеребца и поднял руку, призывая всех прислушаться.
Детский плач послышался совсем рядом, за сугробами, вплотную примыкавшими к придорожным кустам.
Рюрик решительно направил своего жеребца через сугробы и скоро увидел глубокую яму, на дне которой в сухом снегу копошились три полуголых младенца. Они карабкались вверх по крутому склону и беспомощно соскальзывали вниз.
Рядом с Рюриком остановил своего коня Эйрик, заглянул в яму, меланхолично кивнул.
Некоторое время Рюрик и Эйрик молча наблюдали за тем, как детёныши пытаются выкарабкаться из снежной ямы.
— Бьюсь об заклад, что вон тот, рыжий, вылезет наверх, — сказал Эйрик, указывая кончиком плети на самого шустрого малыша.
— Если это произойдёт, я подарю ему имя, — сказал Рюрик и, повернувшись к своим людям, приказал одноглазому Харальду: — Узнай, кто посадил их сюда.
Старый викинг, недовольный задержкой охоты, огрел плетью коня и ускакал на хутор.
Охотники, собравшиеся вокруг снежной ямы, стали криками подбадривать неразумных детёнышей, цепляющихся окоченевшими пальцами за снег.
Вскоре силы двоих мальчуганов иссякли, они смирились с гибелью, но рыжий с невиданным упорством продолжал лезть из ямы, срываясь вниз почти от самой кромки.
Когда же он вновь вскарабкался к самому краю ямы, Рюрик встретился взглядом с затравленными и отчаянно злыми глазами обречённого малыша, подумал секунду-другую и сказал:
— Эйрик, ты прав... Ты выиграл. Он выберется и сам, но это займёт время, так что помоги ему.
Эйрик спешился, наклонился к краю ямы и протянул малышу руку.
Мальчуган вцепился в меховую перчатку ослабевшими руками, затем из последних сил подтянулся и ухватился за варежку зубами.
От неожиданности Эйрик громко выругался и под громкий гогот столпившихся вокруг ямы друзей поднял свою руку с намертво вцепившимся в пальцы рыжим оборванцем.
Конунг Рюрик объявил во всеуслышание:
— Это будет настоящий воин! Он мне нравится.
Рыжий мальчуган испуганно озирался, сквозь рваные лохмотья просвечивало посиневшее тельце.
— Согрейте его, — приказал Рюрик, и в ту же минуту малыш был укутан в тёплый полушубок.
Одноглазый Харальд вернулся и объявил:
— Здесь живёт раб-вольноотпущенник... У него нет еды, поэтому он обрёк детей могиле.
— Я даю этому малышу имя — Хельги! — сказал конунг Рюрик. — Слышите?! С этой минуты его имя — Хельги... Харальд, поручаю тебе юного Хельги и надеюсь, что ты воспитаешь его настоящим викингом! Научи его всему, чем сам владел когда-то, — умению водить боевой корабль, умению драться на мечах и на ножах, обучи всяким штукам, как если бы это был твой сын.
Одноглазый согласно кивнул.
И ватага охотников понеслась дальше.
* * *
— Однажды зимой, когда много народу съехалось в Уппсалу, был там и Ингвар-конунг с сыновьями, — протяжно пел слепой скальд, едва перебирая пальцами струны кантеле. — Сыновьям конунга Ингвара захотелось поиграть с сыновьями других конунгов, и вот Альв, сын Ингвара-конунга, и Ингьяльд, сын Энунда-конунга, затеяли свою игру, и каждый из них должен был стать вожаком своей ватаги... Во время этой игры Ингьяльд оказался слабее Альва, и так разозлился, что громко заплакал... Тут подошёл к нему Гаутвид, сын его воспитателя, и отвёл его к Свипдагу Слепому, его воспитателю, и рассказал тому, что стряслось... И Свипдаг сказал, что это большой позор для Ингьяльда, и велел поймать волка и вырезать у него сердце, приказал изжарить это волчье сердце на вертеле и дал съесть Ингьяльду... Съел Ингьяльд волчье сердце и на всю жизнь стал коварным и злобным, каким был убитый волк...
Конунг Рюрик невнимательно слушал знакомую с детства сагу, ибо голова его была занята совсем другим.
Пир подходил к концу, и, хотя за стенами замка ещё бушевали январские метели, уже пора было думать о том, куда пойдут боевые драккары Рюрика весной — то ли на запад, к берегам Британии, то ли на юг (надо же когда-то добраться до города Рима, о богатствах которого сложено столько легенд!), то ли на восток, в земли биармов и финнов...
Скоро должен был начинаться весенний тинг, а конунг Рюрик ещё не принял решение, стоит ли ему вообще являться на сборище завистливых конунгов и болтливых бондов.
— Конунг Ингьяльд построил себе новые палаты из липы и сосны и пригласил к себе на пир шестерых конунгов, — продолжал петь седой скальд, словно проникая в тайные думы конунга Рюрика. — И когда принесли Кубок Браги, Ингьяльд-конунг встал, взял в руки большой турий рог и дал обет увеличить свои владения вполовину во все четыре стороны или умереть. Затем Ингьяльд-конунг осушил свой рог, и, пока приглашённые на пир конунги пили пиво, конунг Ингьяльд поджёг свои новые палаты. Они сразу запылали. В пламени сгорели все шесть конунгов и все их люди. Тех, кто пытались спастись, люди конунга Ингьяльда немедля убивали. Так Ингьяльд-конунг подчинил себе все их владения, и собирал с них дань...
Конунг Рюрик горестно вздохнул, обводя глазами своих боевых товарищей, ибо понимал, что подобная участь может подстерегать и его самого. Конунг Гуннар давно стремился подчинить себе всех окрестных ярлов и конунгов и мог воспользоваться для этой цели собранием неразумных бондов на тинге, мог оговорить неугодных ему людей, мог добиться вынесения несправедливого решения. Тем более теперь, когда и сам конунг Гуннар уязвлён до глубины души богатством конунга Рюрика и его люди завидуют людям Рюрика...
На весеннем тинге многое может решиться...
Рюрик всегда считал себя сильным человеком. Он знал цену себе и своей дружине. Он презирал слабых и не боялся богов.
— Давай нападём на конунга Гуннара и покажем ему, у кого дружина сильнее, — заглядывая в глаза Рюрику, сказал Эйрик.
— Счастлив тот, кто в нужную минуту повстречал подходящего друга. Но не менее счастлив и тот, кому в нужную минуту повстречался подходящий враг. Врагов не следует уничтожать. Без врагов мир будет неполным... Мы поступим иначе!
Через неделю Рюрик снарядил обоз с богатыми дарами и поехал на Побережье Серых Валунов, чтобы взять в жёны Енвинду.
И конунг Гуннар не смог ему отказать в руке дочери.
* * *