Вы, вероятно, продолжаете еще получать приветствия по поводу Вашего юбилея. Вам исполнилось 60 лет. Но что значат годы, десятки лет? Еще и еще раз земля обошла вокруг солнца. Я никогда не придавал особенного значения этим юбилеям. Истинные юбилеи, «вехи пути», как их называют, заключаются не в календарных листках, а в делах, в творениях: написали вы что-нибудь, изобрели — открыло это для вас «юбилеи». Построили мы Волховстрой, Днепрострой — это для нас тоже юбилей.

Вы пишете, что думаете приехать к нам в СССР и что у Вас «волосы становятся дыбом при мысли об этом». Вы пишете далее, что восхищаетесь молодежью, хотите поближе познакомиться с этой породой людей. Если так, то жму Вам от всей души руку. Это Ваше отношение к молодежи и вера в науку заставляют меня видеть в Вас нашего, нового, социалистического человека. Вы должны обязательно приехать к нам, чтобы увидеть своими глазами, услышать своими ушами, как мы строим социализм.

О здоровье Вам опасаться нечего. Самое главное для организма — здоровое, не переутомленное состояние нервной системы и мозга. Вы здесь получите такую радостную зарядку, столько новых, радующих душу впечатлений, что забудете обо всем. Здоровая целеустремленность, отсутствие гнетущих идей, повторяю, победят какую угодно болезнь.

Чего мы ждем от Вас? Прежде всего критики недостатков. У нас теперь идет, как Вы знаете, полоса самокритики, критика нам нужна до зарезу для уничтожения всех зол нашего быта, мешающих нам правильно строить, для искоренения остатков царского режима, а их у нас порядочно, наконец, для устранения неправильностей нашей общественно-политической жизни.

Показ хорошего, само собой разумеется. Никто еще не показал нам это хорошее, мы еще не знаем самих себя. Свежему человеку легче заметить это новое, легче сравнить со старым, ибо для нас это новое стало привычным, въелось в сознание, мы его почти не замечаем.

Второе, чего молодежь ждет от Вас, — научите нас работать. Ах, если бы Вы знали, с какой жадностью молодежь ищет ответа на этот вопрос, с каким колоссальным интересом читаются книги и журнальные статьи т. Залкинда на тему: «Как работать», «Как отдыхать», «Культура мозга» и т. д. Мы ищем приемов рационализации умственной работы, экономии сил, потому что нам, молодежи, приходится так много воспринимать, учиться, работать <…>.

Как жаль, что мы потеряли Ленина, потеряли при этом и всю накопленную им культуру труда. Как жаль, что Ленин не рассказал нам о своих приемах мышления, наблюдения, обработки материала — обо всем этом приходится судить по наблюдениям других; вместо того чтобы использовать опыт других людей, приходится до всего доходить самому, начинать сначала и терять при этом массу ценного труда и времени. Нигде еще не сохранилось столько элементов кустарщины и цеховщины, как в области умственного труда. Дальше это повторяться не должно. Пора уничтожить этот предрассудок, что будто бы говорить о самом себе — нескромно. Раз ты работаешь для общества, значит ты обязан делиться с членами его своими достижениями, чтобы сообща облегчить человеческий труд, — вот как мы ставим вопрос.

На что Вы должны обратить внимание? Я имею в виду одну отрицательную сторону нашей жизни, вернее, сегодняшнего дня: материальное и правовое неравенство молодежи. У нас масса безработной молодежи. Кончающие среднюю школу почти поголовно «выбрасываются за борт». Вот я, например, кончил десятилетку, а 2 года как не могу найти работу и дальше учиться, живу кое-как. В таком положении находятся сотни тысяч и миллионы. Но не в этом главное; мы понимаем, что материальное неравенство уничтожить сразу нельзя, даже при социализме будет неравенство. Всеобщая дележка — не путь к социализму.

Главное зло в другом, в «происхождении». Если <ваш отец> рабочий, то, хотя бы вы сами не были рабочим, вы имеете все права гражданства только благодаря происхождению. Если же ваш отец кустарь, ремесленник, безработный, лицо свободной профессии, или, что еще хуже, мелкий торговец — одним словом, не рабочий и не член <проф>союза, то вы пропащий человек: вам не дадут работы, не зарегистрируют на бирже труда, не пустят даже в общественные места; вам закрыта дорога в вуз, в комсомол, в партию — вы не человек.

Но ведь это же чудовищно. Чем я виноват, что отец мой, скажем, кустарь? Я не имею с ним ничего общего, я, может быть, не живу с ним, все равно надо мной тяготеет это проклятие.

Все видят ненормальное положение и все молчат. Бухарин как-то раз выступил против этого «происхождения», но так, слегка, без сильного нажима. Так это и заглохло, никто не обратил на это внимания. Почему? Да потому, что большинство людей смотрит только, чтобы им было хорошо, до других им дела нет.

Надо быть безнадежно слепым, чтобы не видеть, что наше теперешнее молодое поколение не то, что прежнее, дореволюционное. Теперешняя молодежь вся насквозь проникнута идеями революции, идеями социализма и равенства. <…> А раз это так, то почему же такое невнимание к молодежи, вернее, к определенной, довольно значительной и наиболее развитой и сознательной ее части? Это, надо прямо сказать, не в интересах пролетариата, не в интересах революции. Такое положение надо изменить.

Вот Вы на это должны посмотреть и убедиться: прав я или не прав, а потом высказаться.

В газете «Известия» от 22-го ноября 1927 г. № 267(Х201) напечатано: «Весною М. Горький намерен приехать в Россию». Русская общественность рада будет встретить Вас как писателя с идейным направлением и как свежего человека, имеющего все возможности сказать нам более или менее объективно, кто мы и что мы. Новая Россия явится нам в идейной окраске в Ваших произведениях, но это не помешает нам, очистив грубую оболочку, идейную скорлупу, найти блестки правды, вечной истины, на страже которой Вы стоите уже много-много лет в своей писательской работе. Если бы это было в Вашей власти, мы просили бы Вас привезти с собою писателя-реалиста Куприна. Жаль, когда на далекой чужбине гибнут бесплодно силы, нужные нашему народу. Русская интеллигенция, крупные ученые, талантливые писатели, представители науки во всех областях знания, эмигрировавшие за границу, создали тем в это десятилетие в СССР крупный пробел, пустоту, причинили России кровоточащую рану в преемстве культуры. Правда, эта культура была дворянская, помещичья, но только головотяпы не усмотрели в ней и теперь не видят ничего ценного.

Что представляет из себя в настоящее время СССР, наша новая Россия, Вы увидите сами. Не ездите как знатный гость для этого на Волховстрой, на возобновленные фабрики и заводы, как делают это иностранные делегации, знакомящиеся только с внешней, спокойной стороной нашей культуры, наблюдающие только то, что им можно показать. С позволения нашей правящей партии, sine gua non[64], сделайте противоположное: забудьте, что Вы писатель с именем, никуда не ездите с официальными провожатыми, как бы под арестом, а выпросите себе у ГПУ carte blanche[65] и поезжайте всюду, куда потянет душа, всенародным наблюдателем, как Вы делали это в Ваши молодые годы. При Вашем знании вообще народа, всех его слоев и переплетов, Вы, без сомнения, скоро увидите в нем новые расслоения, а среди них — новые веяния, новые движения мысли. Это новое не идет в массы гигантскими, захватывающими все шагами, но просачивается всюду и везде, под неустанным, как perpetuum mobile[66], административным воздействием власти и в силу неслыханной и невиданной в капиталистических государствах материальной зависимости масс от центра.

В голове этого общественного движения стоит небольшая кучка людей, сподвижников Ленина. Между ними есть честные люди, пользующиеся всеобщим уважением, им доверяют и рабочие, и крестьяне, это — лучшее, что дала нам партийная организация и долголетняя партийная работа. Эта группа людей, собственно, и составляет партию. Ее тезисы, ее положения, ее идеи лежат в основе нашего законодательства, революционным порядком втиснуты во все обороты народного обихода, принудительным впрыскиванием влиты в плоть и кровь русского народа. И часто против его воли. Это напоминает отчасти реформы Петра, отчасти первые попытки введения в России картофелесеяния. На голову всех культуртрегеров всегда выпадает немало народных проклятий.

За ядром партии стройными рядами стоят солдаты партии, миллионная армия партийцев и их смена, двухмиллионная — комсомольцев, трехмиллионная — пионеров. На эти три организации, на их выучку, на их размещение потом по народному хозяйству, для их прокормления тратится масса народных денег. Но без этого не обойтись: это янычары нашей правящей кучки, ее сила, ее правая рука, ее охрана, ее опричнина верная. Так смотрят на себя сами рядовые партийцы. Между ними сознательных людей не так много. «Мы новое дворянство, — говорят <они>, — мы завоеватели, мы в завоеванной стране, поэтому нам вверены все ее богатства, все административные посты, все привилегии, все преимущества, все хозяйство страны — все ее блага в наших руках…» Да, это так и есть в действительности. Беспартийному найти службу, подыскать работу труднее во сто крат, чем члену ВКП(б), хотя бы он, последний, кроме членского билета, не имел ничего: ни практических навыков в работе, ни умственного багажа, ни служебного стажа. Да умственного развития партия и не требует от вновь поступающих. Чтобы поступить в партию, хотя бы мне, хотя бы Вам, нужно очень мало: нужно произвести или провести в удобную минуту несколько эффектных публичных выступлений против религиозных предрассудков, т. е. выступить или против самых основ всякой религии, или против Христа и его учения, или против засилия религии в быту, в повседневной жизни народа, выступить, конечно, не с научными данными, а как можно грубее и возможно проще, еще лучше с хулиганской, Демьяновской блевотиной, и в ваш дебет и кредит партия запишет многое, и ваша кандидатура пройдет наверняка. И если новый партиец в предоставленной ему вскоре теплой должности что-либо «нашкодит», как нечистоплотный и блудливый кот, многое ему, и не раз, простится, потому что он с неизмеримым усердием, это же всем памятно, ругал самого бога… Так у нас, в серой и глухой деревне, насаждается и растет — не как самодовлеющее движение человеческой мысли, а как скверный придаток, вроде запачканного обезьяньего хвоста наших прародителей, — новый культ, новая вера, в которой корыстные вожделения без труда и подвига, без ошибки, промаха приводят неофитов к народному достоянию, к сытой жизни народным трудовым куском, а это для них главное.

Но и среди безличной или примазавшейся массы рядовых партийцев встречаются, хотя и не часто, честные и деловые люди. В большинстве случаев до поступления в партию это были незаметные люди, субъекты, нигде в жизни не пристроившиеся, так называемые «неудачники», женщины, пожилые девушки, которым в жизни не повезло; до войны они, эти неудачники, уходили от жизни в монастыри, прятались и хоронились от всего мира в учительство, в глухие заброшенные деревушки, а теперь вот их целиком захватило устроение новой жизни. В партии и они выросли, сформировались в новых людей. Какая-нибудь скромная, пересидевшая годы девица, уже не мечтавшая о супружестве, выкинув в партии из своей головы весь балласт старой сдержанности, мимозной неприкосновенности, как бы вдруг развертывается в пышную партийную львицу, меняющую плащ суровой девственницы на товарищескую близость, потом на интимную близость с товарищами по партии. Мужей и жен у нас меняют сверх меры часто и партийные, и беспартийные, и это создает как бы видимость многоженства и многомужества. Склонности к семейной жизни, к семейному уюту, где бы можно отдохнуть душой, у пролетариата уменьшились: женщина — не помощница в жизни, а такой же товарищ по работе, как и мужчины. Нет семьи как чего-то обязательного, нравственно принудительного для обеих сторон, но… в конце концов это создает массу алиментных дел и принудительных и тяжелых, не имея семьи, расходов.

Наконец, чтобы обобщить все значение партийной массы в нашей государственной общественной жизни, следует сказать, что партия в целом совсем затенила беспартийную массу, безвольную, пассивную, огромную по численности часть русского народа, запуганную, терроризованную, а потому и затаившую все свои думы. Прежде чем перейти к этой «кухарке», имеющей «править государством» в отдаленном будущем, нужно сказать несколько слов о значительной группе служащих в государственных учреждениях, промышленных предприятиях, в торговой кооперации и сельском хозяйстве. Речь будет идти о людях малой или средней квалификации или совсем не имеющих таковой. Положение их тяжелое во всех отношениях. Если рабочий, если крестьянин на свой труд в конце концов все-таки найдет покупателя, на свои руки найдет муки — не у партийного хозяина, не у партии, так у нэпмана, <то> мелкий служащий, в большинстве — городской обыватель, кроме советских учреждений, нигде службы, работы себе не найдет. Счастливцев таких, находящих себе кусок хлеба в советской службе, мало, а выкинутых за борт, голодных и холодных масса. Совслужащие, зная и чувствуя, что в их услугах партия нуждается весьма мало, что на их место у партии имеются сотни кандидатов, употребляют все усилия, чтобы по той или другой причине партия считала их «своими», сочувствующими, преданными, верными холопами партии. Зная крутой нрав, фанатизм своего хозяина — партии, совслужащие прежде всего первым своим долгом считают показать, что они, как все партийные, совершенно безрелигиозны. Партия им вообще очень мало верит, и шпионаж, развившийся у нас за десять лет до чудовищных размеров, слежка — ежедневная, ежечасная, ежеминутная — друг за другом, нигде так не развитые, слежка платная и добровольная, чтобы «подслужиться», нигде так широко, нигде так беззастенчиво не практикуются, как среди совслужащих. Да. Шпионаж. Эта мера предосторожности необходима, потому что масса городского населения, откуда набирают совслужащих, оставшись не у дел, и не умея и не желая пролетаризироваться, партийной властью недовольна. Это слова Сталина на XV партконференции: о недовольстве, увлечении оппозицией и проч.

Крестьянство Средней России хозяйственной линией, проводимой партией, тоже не имеет никаких оснований быть довольным, и оно недовольно, но, запуганное и забитое революционным террором, молчит. Земли, кроме церковной, оно не получило, а маленькая прирезка из помещичьей земли никого не удовлетворила и, в сущности, дала очень мало. Отхожие промыслы и промыслы на местах, составлявшие у нас все и дававшие прожиточный минимум нашей крестьянской семье, значительно и повсеместно сократились или совсем «изничтожились». Заработать копейку стало негде. Безденежье в нашей деревне полное, поразительное, а деньги стали против довоенного в два раза дешевле. Улучшений в сельском хозяйстве никаких, и как к ним приступить, никто не знает, а улучшенному хозяйствованию волоколамского мужика не верят, а выгодность его объясняют близостью московского всепожирающего рынка. Налоги с крестьянства уменьшены до минимальных, дальше идти некуда, размеров, но и их приходится выбивать ВИКам[67]аукционной продажей имущества и домашнего скота гораздо жесточе, чем в царское время. Другого пути нет. И этому не удивляйтесь. Никто не учит народ, как добыть, заработать копейку. Даже деревенская молодежь полезного к жизни учения и та не видит, партийная учеба весьма неудовлетворительна, а наоборот вредна, прививая ребятам только одну революционную распущенность к прежнему пьяному хулиганству: по деревне с 8 час. вечера и до 2 час. ночи нет дороги ни конному, ни пешему. Каким путем выберется наше крестьянство из теперешнего тяжелого положения экономического? Партия, наш хозяин, говорит и указывает верно: индустриализацией всей страны и всех отраслей народного хозяйства, т. е. из деревенской, лаптеносной и теперь недоедающей России, надо сделать промышленную, наподобие Германии, одетую, обутую, сытую страну. И теперь: где есть фабрика или маленький заводик, там местное крестьянство живет хотя и не так, как до войны, но все-таки без нужды. А если взять подальше от завода, то там крестьянство весною питается одной картошкой без хлеба.

Кому же на Руси, спросите Вы, хорошо живется, вольготно, весело? Организованному рабочему классу, нашим фабричным и заводским мастеровым. Их руками для руководящей, для правящей кучки захвачены были крупные центры Ленинград и Москва, а в чьих руках Москва, в руках того и вся Средняя Россия, а в чьих руках Средняя Россия, в руках того оказалось и все, несознательное тогда политически, многомиллионное среднерусское крестьянство, завоевавшее в свое время для русских царей 1/6 часть земной поверхности. Октябрьская революция, в сущности, есть организованное движение столичных и вообще промышленных рабочих в той же мере, как впоследствии победа, отбитие интервентов, успехи в междуусобной Гражданской войне есть всецело результат мобилизованной энергии среднерусского мужика, получившего боевой закал в николаевской армии. Но, как всегда было в истории, русский мужик, вынесший на своих плечах самую кровоносную революцию, голод, болезни, тиф, принесший в Гражданскую войну больше жертв, чем при всех царях, не получил ничего, а рабочий за его счет получил и получает теперь все. Рабочий получает за рождение, за родившегося ребенка, получает сам и жена при инвалидности пенсию. Заболев, имеет трехмесячный заработок, для рабочего-строителя — казенное жилище со всеми удобствами, рабочий имеет дома отдыха, оплачиваемый месячный отпуск, пособие по безработице. У рабочих теперь, по рассказам врачей и духовенства, рождаются такие крепкие, здоровые дети, а у крестьян — жалкие заморухи. Проработав 8 час., рабочий, вымытый, переодетый, сытый и довольный, идет в клубы, кино, театры. Молодежь занимается физкультурой, музыкой, живописью, а иногда берет что-либо и почитать. Огромную безурядицу в жизнь рабочих вносит водка, как и при царском режиме — это единственное темное пятно. Так наградила правящая наша ленинская партия начинателя, застрельщика — рабочий класс, потому что его революционный порыв, его революционная инициатива доставили партии первые опорные точки, опершись на которые, партия постепенно «подграбастала» под себя, победила весь народ. Серую крестьянскую массу и разноликую русскую интеллигенцию. Так при помощи уральских рабочих и Пугачев Емелько в свое время завоевал все Поволжье.

Я ни слова не напишу Вам о нашей интеллигенции по той простой причине, что в деревне у нас интеллигенции, т. е. европейски образованных людей нет. А умственный уровень нового учительства, нового студенчества весьма невысок, встречаются студенты из вузов, которые никогда ничего не читали из Пушкина и даже хорошо не могут объяснить, да кто же такой был этот Пушкин! Да и вообще говоря, умственная жизнь в деревне в интеллектуальном отношении остановилась, усвоив как высшую ступень кружковую узость политического и научного сектантства. Слепая темная вера в науку. Догматизм, т. е. научный формализм, да партийное чванство, да унаследованное холопство — сила, сила роковая все у нас на деревне теперь позадушила. Этак, этаким путем идти — дойдешь и до мистики, до веры, что и есть. Недалёко.

Теперь я перейду к вымирающему классу людей, к умирающему миру, к людям отжившего, как у нас говорят, мировоззрения. К рядовому духовенству, к которому Вы всегда чувствовали только антипатию. Наши вожди, наши выдающиеся идеологи коммунизма, уже по пальцам высчитывающие, что лет через сорок в нашей республике не останется ни одного верующего, открыто верующего, и лет через пятьдесят исчезнет последний «поп», а христианство «уйдет в подполье»…

Я не берусь предсказывать, но, по моему личному мнению, со всею «видимостью», внешним обнаружением церковно-религиозной жизни народа, партия покончит гораздо скорее, так как в ее руках все: ни у одного властителя мира никогда не было в руках так крепко сшитого и такого централизованного аппарата власти, каким в настоящее время располагает наша правящая партия; и во вторых: партия, обладая могущественными, для самообороны внутри страны, материальными ресурсами, в средствах не стесняется и никогда не стеснялась. Например, чтобы выгнать из Ярославля сотню бунтарей-гимназистов с одним пулеметом, Фрунзе ярославский обратил город из шестидюймовок в груду развалин[68]. Но в борьбе с народной религией партия мудро не спешит, она действует извнутри, она, как крот или крыловская свинья, сначала подгрызает корни растения: она вбивает свою марксистскую идеологию в головы подрастающих поколений, это одна сторона медали; с другой стороны, она намеренно дезорганизует представителей христ<ианских> идей, духовенство, и чрезмерными налогами доводит их до полного обнищания. 1) Намеренная дезорганизация церковн<ого> управления, 2) обнищание духовенства через удушение его налогами доводят общины верующих до полного маразма и разрушения. Немало помогают в борьбе с верующим народом и другие средствия, между прочим следует отметить: 3) полное лишение духовенства всех гражданских прав, 4) даже права получить детям духовенства элементарное школьное образование в школах 1-й ступени, 5) административная, по распоряжению ГПУ, высылка в отдаленные края Сибири, 6) многолетнее заключение в тюрьмы наиболее выдающихся, даровитых священников, 7) принудительные для них публичные, наиболее грязные работы, 8) продажа всего имущества с молотка у не могущих платить непосильные налоги в 100 рубл., 200, 300 и больше рублей. Все это применяется в широких размерах и, естественно, обескровливает духовенство, эту головку верующих. Об этом белом терроре, будете в России, помалкивайте. Этот белый террор против религии и ее представителей, сменивший печальной памяти кровавые дни военного коммунизма, это кошмар нашей теперешней русской жизни. Молоток чека и атамана Ильича, нашего удалого ушкуйника, дробя стекло, куя булат, гуляет вовсю по головам этой несчастной длинногривой братвы, безо всякой вины виноватой. Это парии, это новые евреи, гонимые и ни в ком и нигде не имеющие и, что удивительно, нигде за границей не ищущие заступы и ограждения для более или менее сносного человеческого существования. И что еще удивительнее, и сами не организующиеся в какие-либо объединения в целях самозащиты, чтобы отвести нож нападающего. Это рабы, военнопленные партии, оплеванные, загаженные, в пыли, в грязи, разутые, раздетые, униженные и оскорбленные, плетущиеся за триумфальной колесницей победившей их кучки людей. Председатель нашего кружка безбожников, бывший чекист, протеже будто бы тов. Дзержинского, человек очень начитанный по советской энциклопедии, ему можно верить, с восторгом, причем у него изо рта текут слюни, иногда рассказывает нам, что он лично, своей рукой убил в 1918—19 гг. около полусотни попов, и ни один не просил пощады; бывало, еще дышит, и он приказывает зарыть, не добивши зарыть в землю. «Эти твари, — говорит он, картавя на букву «р» («л»), — обреченные, это “малитули”[69]», — к великому удовольствию Цезаря-Партии. «Нам (т. е. безбожникам и партийным) этих “малитулей” нисколько не жаль: умирайте, голубчики, поскорее, уси без остатку»; безотрадный свист и вой ветра пронесется над вашими могилами замученных, расстрелянных, задавленных, недобитых и заживо погребенных никчемных людишек. И боле ничего. Стоит ли жалеть? Их, роковая для них, гражданская пассивность, их дезорганизованность, их разъединенность, безобщественность так нелепы, по-мужицки простоваты, так со стороны глупы, что наши партийные, сорганизованные, крепко спаянные удивляются: это, говорят, какие-то седовласые младенцы… И про таких людей, для оправдания себя, как хороший бонтон, у нас в провинции принято говорить: «Дрались под Ростовом, бились в архангельских лесах, в сибирской тайге попов был целый полк». Конечно, это ложь, гнусная клевета, которой никто не верит. Непримиримо враждебное отношение к духовенству нашей правящей партии, изуверско-фанатические, ернические, похабные, тупоумные выпады, выступления и действия наших доморощенных марксистов, их донкихотство против всех без исключения обнаружений «видимости» народно-религиозной жизни, наконец невозможные бытовые условия — все это, вместе взятое, пробуждает, с одной стороны, само духовенство, а с другой — открывает глаза народу, вызывая его сочувствие, симпатии к вере и к «гонимым» за нее. Забитое веками, несшее на своих плечах двойной гнет двух властей: центральной, бюрократической, и духовной, архиерейской, боявшееся всякого урядника, трепетавшее звонка тройки станового, а теперь объявленное из центра (Зиновьев) врагами народа низшее духовенство, испив чашу горькую до дна, поняло, что хуже, чем теперь, никогда ему не было и не будет. Что же, спросите Вы, оно сорганизовалось, чтобы заявить о своей полной лояльности? Нет. Собрание духовенства, даже маленьких округов, Гепеу премудро, предусмотрительно в провинции не разрешает… И духовенство, утопая, хватается за всякую соломинку, как бы тонка она ни была. Например, припертое к стене в вопросах школьного обучения детей, которых нигде в школы не берут, а проскользнувших и принятых незамедлительно выбрасывают вон, как щенят, духовенство одно время чуть не по всему Союзу носилось с фантастическим планом: для детей основать в Румынии, Польше, Латвии, Литве, Эстонии и Финляндии учебные заведения, общеобразовательные, технические, и там учить детей. В этом прожекте сказывается колоссальное неумение духовенства устроить себе более или менее сносно жизнь. Оно, в этом нет сомнений, вымрет, оно растворится в народных массах, а христианство уйдет в подполье…

И еще пример. Наслышавшись хвастливых рассказов иногда зачем-то проезжающих по России поляков о положении православного духовенства в Польше, не униженного, пользующегося всеми гражданскими правами и материально не обнищавшего, как в Союзе, многие из попов западной полосы до Брянска изучают теперь польский язык. Зачем? Наверное, чтобы эмигрировать за кордон. Скатертью им дорога. Партия даст им все возможности уехать, не исключая бесплатного билета. Каково отношение вообще партийной массы в провинции к рядовому духовенству, об этом можно составить себе некоторое понятие, прочитав нижеследующее письмо, присланное мне приятелем-партийцем из Жиздры, по поводу антирелигиозного хулиганства как главного оружия против религии, духовенства и верующего народа.

Так закончил свое письмо мой друг-партиец из гор. Жиздры.

За пожеланием Вам здоровья