— Плохой характер это не преступление — во всяком случае, не доказательство. Если мы будем преследовать за характер…
— Я всегда был против преследования без оснований. Но характер, хотя и не доказательство, тоже объективный факт, который может привести к доказательству. Надеюсь, вы меня понимаете, Петр Яковлевич?
— Только при наличии того или иного противоправного деяния обладателя характера, если мы такое установим и докажем.
— Конечно. При наличии преступного действия или бездействия.
— А этого нет в данном случае? Или есть, Дмитрий Иванович?
— Именно это мы с вами и пытаемся установить, Петр Яковлевич, и изучение характеров лиц, окружавших Журавля, очень важный момент.
— Но не решающий. Вот вы, Дмитрий Иванович, упираете на «характер». Характер, говорите, это тоже — «факт», из которого можно извлечь доказательство. Вы сейчас, допустим, изучили характер Нины Барвинок. Вы установили, что характер у нее мягкий, спокойный, что она не способна на резкие, грубые и, конечно, противоправные действия. Активного сопротивления в сложных жизненных ситуациях эта женщина в силу своего характера, как вы считаете, оказать не может. На активные и даже преступные действия решится только в состоянии крайнего отчаяния. Значит, подозревать ее вроде бы нелогично… И в то же время вы себе противоречите, не оставляя все-таки мысль о возможности ее противоправных действий. На активные действия, говорите, не способна. А на пассивные? — спрошу я. Просто не снять с плиты чайник и уйти, зная, что может произойти беда, что при бурном кипении вода может залить огонь и в помещение пойдет газ.
Поставить на плиту чайник — это не преступное действие, а вот уйти, не погасив огонь, не сняв полный чайник, не предупредив об этом опьяневших людей, — это уже преступление, совершенное не действием, а бездействием, которое, с умыслом оно или без умысла, так же карается законом. Способен на такое преступное бездействие названный вами мягкий характер, а, Дмитрий Иванович?.. Молчите? Значит, дело не в характере. Разве только что Барвинок просто растяпа, но это тоже не снимает с нее вины… И вообще — изучение характеров это парафия скорее следствия, чем розыска.
— Ну, вы что-то мудрствуете, Петр Яковлевич, — обиделся Коваль. — Мне даже показалось, что хотите возвратить нас от признанной и проверенной дедукции к совсем древним, еще дошерлокхолмовским, временам — к отвергнутой индукции как метода.
— Все-таки, Дмитрий Иванович, нужно искать факты, доказательства и танцевать только от них, — убеждал Спивак. — И Шерлок Холмс тут ни при чем!
— Конечно, поищем, — согласился Коваль, — но не будем забывать о характерах, о побудительных мотивах… Думаю, что розыск с этим справится. Иначе мы ничего не найдем, не докажем.
— Так не будем пока закрывать дело? — примирительно спросил следователь, остановившись перед Ковалем.
— Подождем, — ответил полковник. — Я все-таки хочу выяснить все обстоятельства того застолья и роль каждого его участника.
— Я тоже хочу этого, — заметил Спивак.
— И вообще мне очень не нравится этот ужин, — продолжал Коваль. — Но начинать приходится издали. Виктор Кириллович, вы со мной согласны?
Старший лейтенант Струць развел руками, мол, ничего не поделаешь, раз надо — значит, выясним, и поднялся, поняв, что совещание окончено.
— А самоубийство вы полностью исключаете?
— Да, Петр Яковлевич. Я интересовался в институте: неприятностей, бед, которые могут довести человека до отчаяния, у Журавля не было. Наоборот, все в его служебной и творческой жизни складывалось как нельзя лучше… В личной — тоже. Виктор Кириллович просмотрел в поликлинике его карточку. Никаких тайных болезней или психических отклонений не обнаружено. Проверка на венболезни также дала отрицательные результаты.
— Ладно. Решено. Коль сомневаемся в том, что гибель Журавля несчастный случай, продолжим нашу работу, — закончил совещание Спивак. — Ведите розыск дальше. Ваше время еще не вышло. И прежде всего установите, кто все-таки последним ушел от Журавля. И почему на столе было три тарелки, а кофе собирались пить только двое… Не было ли здесь определенного умысла у третьего: сделать свое черное дело… и побыстрей смыться?!
9
Утром в квартире Килины Христофоровой прожужжал телефонный звонок.
Хозяйка оторвалась от стола — склонившись над ним, она чертила силуэты платьев и блузочек, готовясь к будущему весеннему сезону и моделируя фасоны, которые должны были понравиться ее постоянным клиенткам.
Сняв трубку аппарата, стоявшего на резной деревянной подставке, исполненной в виде большого цветка, она услышала густой мужской голос.
Голос она сразу узнала. Звонил ее одесский приятель Григорий, которого друзья называли «паном», возможно потому, что фамилия у него была как у печально известного когда-то на Украине польского магната Потоцкого, но скорее всего из-за того, что Григорий, несмотря на свою молодость и скромную должность в каком-то управлении, был человеком с деньгами, самоуверенным и брал на себя роль лидера в любых делах.
Постоянно жил в Одессе, но в Киеве бывал часто. А знакомство их состоялось, когда Килина Сергеевна еще жила в солнечном приморском городе вместе с мужем и дочерью. Григорий некоторое время обхаживал молодую портниху, даже добился взаимности, но забрать ее у мужа не решился — уж очень она была независима — и, видя, как легко управляется она со своим мужем, побоялся занять его место. Это Килину Сергеевну не обидело, и они остались добрыми друзьями. Позже дружба окрепла на деловой основе: Григорий был всемогущ. Он мог достать все — от красивой ткани и дефицитной фурнитуры до цемента и труб, которые Христофоровой хотя и не были нужны, зато свидетельствовали о всесилии ее друга.
Позже Килина Сергеевна рассталась с мужем и, разменяв квартиру по междугородному обмену, получила большую комнату в центре Киева. Бывший муж перебрался в Кишинев, а дочь Вита осталась с бабушкой в частном домике неподалеку от знаменитого одесского Привоза.
Потоцкий негромко сказал в трубку:
— Мне нужно тебя видеть. Прогуляйся сейчас к почтамту.
К своему удивлению, Килина Сергеевна впервые услышала в его обычно уверенном голосе тревожные нотки.
Она всполошилась: что-нибудь случилось с дочерью? И буквально закричала в трубку:
— Что-то случилось? С Витой что-нибудь?
— С твоей Витой все ол-райт! Передавала привет.
У Килины Сергеевны отлегло от сердца.
— Так в чем же дело? — успокаиваясь, спросила женщина. — Зачем к почтамту? Заходи ко мне.
— Нет, к тебе не смогу. Нет времени.
— Только приехал и уже уезжаешь? Но время есть, ведь поезд вечером.
— Я машиной. Но не в этом дело, Келечка. Так нужно. Необходимо!
Христофорова еще не оправилась после трагедии с Журавлем и была подавлена, однако заставляла себя работать, так как это помогало отвлечься от мрачных дум. Да и время поджимало: пролетит месяц-другой, начнется весенний сезон — и самые состоятельные ее заказчицы потребуют новые платья модных фасонов.
— Пойми, я работаю. Очень занята.
— Нет. Встретимся у почтамта.
— Но зачем? — Килина Сергеевна уже начала сердиться. — Что за фокусы?! Да и погода мерзкая. Чего мне бежать на улицу?
— Погода нормальная, а «чего», объясню при встрече.
— Ладно, — наконец согласилась портниха, понимая, что «пан» не будет так настаивать без причины, но главное — потому, что была заинтригована необычным его поведением. Оправдывая эту уступку Григорию, она говорила себе, что одновременно узнает о дочери, которую две недели не видела и к которой Григорий должен был зайти.
Килина Сергеевна надела элегантное зимнее пальто, сшитое ею самой по своим же выкройкам, украсила голову кокетливой норковой шапкой, составлявшей вместе с таким же темным воротничком приятный ансамбль, и, с сожалением бросив взгляд на рисунки, разбросанные по столу, от которых ей так не хотелось сейчас отрываться, закрыла за собой дверь.