В нем и сейчас постепенно рождалось чувство сопричастности, словно беда настигла не чужого, а близкого ему человека, сына или брата. Да, судьба не пощадила и его родного брата — десантника Северного флота, погибшего в первый год войны, в атаке на реке Лица. Но то была война, а в мирное время… И Дмитрий Иванович понял, что не успокоится до тех пор, пока не установит с абсолютной точностью, «что» или «кто» оборвал эту жизнь! Несчастный случай или чья-то злая воля…

По мере того как он все глубже будет вникать в дело и все больше незнакомых людей будет распределяться по противоположным полюсам, для одних он тоже сделается человеком своим, близким, даже дорогим, для других — страшным и ненавистным.

Так происходило всегда, и он знал, что так будет и на этот раз. Важно, чтобы новые персонажи новой человеческой трагедии, или, может быть, трагикомедии, побыстрее и без ошибки потянулись при его помощи к этим — каждый к своему — полюсам. В первое время придется, конечно, собрать их в своем представлении всех вместе и познакомиться поближе. Как и в искусстве, сперва для него недостаточно будет двух красок: черной и белой. Сначала люди предстанут перед ним в многогранном обличье, но в отличие от художника потом он расставит всех в зависимости от их поступков на точно определенные законом места — черные или светлые, чтобы каждый получил свое.

Расхаживая по комнате и размышляя над возможными вариантами трагического события, Дмитрий Иванович вдруг заметил тень, мелькнувшую за его спиной.

Он обернулся. Это было длинное узкое зеркало, искусно вделанное в простенок между окном и балконной дверью, на которое он сразу не обратил внимание. Из зеркала на него глядело серьезное неузнаваемое лицо. Лицо это пополнело, огрубело, волосы над лбом стали реже, намечая будущие залысины, под правым ухом появился какой-то бугорок — полковник ощупал его пальцами — кажется, небольшой жировичок, от глаз тянулись гусиные лапки. Только сосредоточенный взгляд, свидетельствующий о напряженной работе мысли, был, как всегда, его, Коваля.

Время, время!.. Да ладно, он ведь не женщина, чтобы тревожиться о приближающейся осени жизни…

Полковник вздохнул и еще раз посмотрелся в зеркало.

Из своей многолетней практики Дмитрий Иванович вынес убеждение, что любое занятие никогда не мешает углубленной работе мысли, что подсознание не знает перерывов и постоянно напряженно трудится, что бы ни делали в это время руки, на что бы ни смотрели глаза, что бы ни воспринимал слух. Иногда, наоборот, даже помогает работе мысли, по невидимым каналам ассоциаций связывая внешние признаки предметов с их внутренними, еще не осознанными им отражениями, определяя, казалось бы, незаметное глазу подобие вещей и событий или подчеркивая их различие…

Подойдя к книжным полкам, Коваль пробежал взглядом по корешкам. Большинство книг были техническими справочниками и учебниками, трудами но машиностроению. Художественной литературы — всего несколько разрозненных книг да две-три многотомные подписки классиков, которые, учитывая трудности подписки, вряд ли определяли истинные вкусы хозяина.

Коваль наугад вытянул одну из книг. На титульной странице стоял экслибрис хозяина: «Журавель А. И.» Да, погибшего звали Антон Иванович Журавель. Штриховой рисунок экслибриса показался занимательным. Внизу были нарисованы какая-то машина, линейка и кронциркуль. А вверху, в высоком, покрытом облаками небе, диссонируя с этими техническими аксессуарами, красовалась изящная женская туфелька, над которой, широко раскинув крылья, летел журавлик. Коваль полистал книгу и поставил ее назад на полку.

Среди других внесенных в протокол осмотра вещей погибшего была и пухленькая записная книжка. В красном, под кожу, переплете, оставленная следователем по просьбе Коваля, она кровавым пятном лежала сейчас на столе.

Закончив беглый осмотр комнаты, Дмитрий Иванович взял записную книжку и, возвратившись в удобное кресло, стал ее рассматривать. Страницы пестрели телефонными номерами, большей частью учрежденческими, непонятными формулами, маленькими, наспех набросанными чертежиками, в которых Коваль с трудом разбирался, и многочисленными рисунками женских ножек в изящных туфельках и сапожках. Были и стихи, и какие-то записи, которые в будущем еще следовало изучить.

Точные науки не были для Дмитрия Ивановича темным лесом, но взлет научно-технической революции был столь стремителен, что знаний, полученных в юности, уже не хватало. Поэтому, когда он сталкивался со сложной технической загадкой, обращался к специалистам-экспертам. Рассматривая сейчас записную книжку, Дмитрий Иванович подумал, что и на этот раз не обойдется без консультаций с опытными инженерами.

Недавно он был буквально ошарашен, прочитав в газете, что ученые сумели найти алгебраическое решение задач по распознаванию, сумели смоделировать при помощи математики такие функции мозга, как способность находить сходство, действовать на основе интуиции и тому подобное.

Коваль знал, что человеческий мозг ежечасно, ежеминутно, ежесекундно что-то сопоставляет, выбирает, отбрасывает из того, что человек видит, слышит, чувствует. И все это происходит подспудно.

В значительной мере, и всегда неосознанно, эта способность мозга и интуиция помогают и ему в его профессиональной деятельности: увидеть, сравнить, выстроить логическую линию и разоблачить преступника. Однако для полковника было обидным открытие, что интуицией, как проявлением особой способности человеческого мозга, стала обладать и машина, что создано целое направление в науке, развивающее эту способность машины при помощи эффективных математических алгоритмов.

Ему представлялось, что этим заканчивается эра чисто человеческого интеллекта, и его полностью заменит машина, и возможно, он будет последним из могикан, кто по старинке обходится без машины и использует только свой опыт и интуицию.

Нет, он еще не мог осознать это и передать свои человеческие функции, свой опыт, свою интуицию машине и принимать ее решение как неопровержимое доказательство. Да и математика, наверное, пока не готова принять от него эстафету классификации человеческих поступков, распознавания их и, отсюда, решения человеческой судьбы… Его мозг еще долго будет служить людям!..

Оторвавшись от этих мыслей, Коваль стал дальше изучать красную книжечку.

Напротив многих телефонных номеров стояли женские имена. Мужских было всего три. Дважды повторялось и было подчеркнуто «Келя». Повторялось и имя «Нина». Потом полковника заинтересовала странная запись «Кель-Потоцкий — 300». «Келя» и «Кель». Возможно, «Потоцкий» — это фамилия какого-то «Келя» или «Коли» — запись была неразборчивой — но Ковалю подумалось, что Потоцкий — печально известная на Украине фамилия бывшего польского магната. «Кель»? «Кель», «Кель»? Полковник напрягал память. Почему ему знакомо это слово? Да, так, кажется, называется Кельнская футбольная команда в ФРГ — «Köln». Странная ассоциация! Не туда ли ведет ниточка?

Следующая запись еще больше удивила полковника. Ниже было написано:

Значит, Келя — это женское имя?!

Дмитрий Иванович сделал для себя выписки телефонов наиболее часто повторяющихся фамилий, решив прежде всего встретиться и побеседовать с этими людьми.

Коваль сидел в шинели и не замечал, что в комнате очень холодно, и только когда замерзли пальцы, отложил записную книжку, потер руки и поднялся, чтобы закрыть окно. Из комнаты он прошел в кухню, чтобы и там закрыть такое же большое двойное окно, распахнутое настежь еще его коллегами из опергруппы.

Покончив с этим делом, Дмитрий Иванович облегченно вздохнул: шлягеры звучали теперь тихо, приглушенно, даже топот над головой вроде бы прекратился…

Полковник еще раз обвел взглядом небольшую, казалось, обычную кухоньку. Однако кухня была не совсем обычной.

Никакой занавеси в проеме для двери между ней и комнатой не было. Квартира была той давней постройки, когда по упрощенному сверхэкономичному проекту дверь в этом месте не предусматривалась. Некоторые хозяева находили «шабашников» и навешивали двери, другие закрывали проем цветными вьетнамскими занавесями из бамбуковых палочек. Хозяин этой квартиры почему-то оставил проем открытым, и из кухни просматривалась вся комната, а из комнаты — часть кухни с плитой и высоким голубым пеналом. К стенке пенала была приколота большая цветная реклама какой-то заграничной фирмы: изящные модели женских туфель и сапожек, закрытые, открытые, лодочки с маленькими каблучками и на высоких «шпильках», сапожки со змейками и без них, отороченные мехом, зимние, и тоненькие — летние.