Он прошел в свой кабинет и снова удивился, обнаружив, что это большая комната, а ведь раньше почему-то было тесно и ему, и столу, и полкам с книгами.
Оставленное кресло стояло на своем месте. Дмитрий Иванович коснулся рукой потрескавшейся ледериновой спинки и грузно опустился в него. Теперь перед ним не было стола, на который он мог облокотиться, и он положил руки на колени.
Сколько лет просидел в нем, сколько дум передумал, сколько раз чуть не плакал от сознания своего бессилия, когда истина пряталась от него, но сколько раз она открывала ему здесь свое правдивое лицо!
Вереницей пробежали в его памяти дела, над которыми он сидел ночами, без конца вычерчивая свои графики, время от времени вытягивая под столом затекшие ноги. Дела, дела, дела… Нет, не дела, а люди, люди добрые и люди злые, идущие на жертву ради близких и охваченные лютой ненавистью к ближнему, сострадающие чужой боли и спокойно вонзающие нож в другого, готовые поделиться куском хлеба и угощающие отравленным питьем, невинно пострадавшие и уходящие от возмездия, отмывая руки от крови…
Ему вспомнились и художник Сосновский, ожидающий расстрела за чужое преступление, и убийца Петров-Семенов, и эсер Козуб, и англичанка Джейн с матерью, фашист Карл Локкер и своенравная девушка Таня из Закарпатья, капитан Бреус и сектант Лагута, Даниловна из гостиницы в Лиманском и убийца Чемодуров, и многие, многие другие. Люди, люди, люди, море чувств, страстей, страданий и вспышек счастья…
Много он думал о них в этом доме, все они прошли через него самого, через его чувства, душу. Он, как мог, восстанавливал попранную справедливость, старался защитить невинного и обезвредить преступника. В этом был его служебный долг и смысл жизни.
Может, поэтому ему так трудно уходить из этого дома. Казалось, что вместе с этими стенами, обреченными на слом, уйдет в безвозвратное прошлое все, чем он жил.
Но уходить надо. Завтра его ждут новые заботы, новые дела, и Дмитрий Иванович, с трудом высвобождаясь в пальто из тесного кресла, поднялся.
Он приблизился к калитке, еще раз окинул прощальным взглядом затаившийся в ночи домик, и вдруг, неожиданно для себя, возвратился к нему. Стал по-хозяйски закрывать ставнями зияющие чернотой окна, о которых впопыхах при выезде забыли, закрывать — словно глаза погибшего друга.
Потом снова быстро двинулся к калитке и плотно затворил ее за собой, чтобы больше никогда сюда не возвращаться…
19
Это был второй допрос Павленко. Уже в качестве подозреваемого, а не свидетеля.
Вячеслав Адамович за эти несколько дней очень изменился. Хотя и при первой беседе Коваль отметил про себя, что имеет дело с человеком нервным, издерганным, лицо, взгляд и жесты которого свидетельствовали, что Павленко очень тяжело переживает события последних дней, тем не менее он еще мог связно отвечать на вопросы полковника и в какую-то минуту, увлекшись, даже поведал целую историю жизни Нины Барвинок.
Сейчас же Павленко было трудно узнать. Лицо его еще больше вытянулось и побледнело, отчего черты заострились, жесты стали резче, нервозней, но отвечал он вяло и в потускневшем взгляде появилась какая-то отрешенность.
— В прошлую нашу беседу вы не ответили, почему очутились у двери Журавля в начале двенадцатого в неприглядном виде, в ночном белье?.. Как вы объясните этот эпизод сегодня? — спросил Коваль.
— Я и сам не знаю, — развел руками Павленко. — Если в ту ночь светила луна, то, возможно, я вышел из своей квартиры, сам того не сознавая… Поймите меня правильно, в ней что-то есть непознанное, в луне, трансцендентальное и волшебное… И я думаю, она обладает энергией большего порядка, чем магнитная… Если магнитное поле Земли и остальные виды энергии, связанные с Землей, формируют наше тело, то дух создается под влиянием Луны… Поймите меня правильно. Это не все знают, но это факт… Поэтому многие народы своей богиней считают Луну…
Коваль пристально взглянул на Павленко. Не издевается ли тот над ним? Трансцендентальные силы! Дмитрию Ивановичу вдруг вспомнился Наташкин опус, сочиненный в Закарпатье, когда он расследовал там убийство венгерки Каталины Иллиш и ее дочерей.
«НА ПУТИ К НИРИАПУСУ
(Запутанное дело)
Часть I
От трупа пахло винным перегаром.
— Это мартель, — сказал детектив Гопкинс, нюхая бледный нос покойника.
— Это не мартель, — возразила собака, развалившаяся в кресле, и лениво свернулась калачиком.
— Мартель! — заметил покойник. — Мартель.
В окно врывался аспараголовый ветер. Небо испуганно трепетало оттенками подштанников убийцы. Пахло мятой — непорочный запах смерти исходил от покойника и легкой дымкой окутывал присутствующих.
В это время Гопкинс ощутил острую боль в желудке. А левое ухо его помощника аскаридозно зачесалось.
— Атмосфера отравлена! — догадалась собака.
По комнате все плыли и плыли куда-то неясные гидронические волны.
Помощник и „третья рука“ Гопкинса — Поня Хлюстович (серб по национальности, американец по происхождению, хунвейбин по убеждениям) — вытащил из кармана обломок летающей тарелки.
— Это они! — с несравненным волжским оканьем произнес Поня, задрав голову, и вздрогнул при этом ущемленным седалищным нервом.
— О н и никак не могли этого сделать, потому что о н и не могли этого сделать никак! — с раздражением, достойным его авторитета, заявил Гопкинс — Но…
Однако фразу он не закончил, потому что концентрированные телепатические поля вынесли его через окно в вечернее суперпространство.
Дело прояснилось.
Стало ясно, что очень…
Часть 2
Нежные морские волны ласкали ялтинское побережье. Полковник уголовного розыска Водопьянский утомленно почесал затылок…
Продолжение следует (во 2-м томе)».
Но то был дружеский шарж, в котором дочка иронизировала над Ковалем и его коллегами, а сейчас Павленко говорит о таких вещах на полном серьезе. Вячеслав Адамович даже как-то выпрямился в кресле в эту минуту.
— Луны не было. Снег, тучи, — сердито сказал полковник. — И не уходите от ответа.
— Вообще-то она может посылать свои призывы при любой погоде, и они проникают к людям не только сквозь тучи, но и сквозь стены… — назидательно заметил Павленко. — А почему я вышел в коридор, не знаю… Поймите меня правильно: вы говорите, что я стоял в белье и что было начало двенадцатого, а я этого не помню… Значит, это все происходило вне моего сознания, под влиянием какой-то высшей силы, я склонен думать, моей богини — Луны.
— Вы что — лунатик? Или хотите представиться невменяемым? — прищурил глаз полковник. — Можем провести экспертизу вашего психического состояния. Но это ничего не изменит для вас, вы вполне вменяемы, Вячеслав Адамович, и должны отвечать на наши вопросы.
— Кстати, это нехорошее слово — «лунатик». Вернее будет — сын Луны.
— Кстати, Вячеслав Адамович, — в тон ему заметил Спивак, который сидел за столом и писал протокол, — «сын Луны» не лучше звучит. В народе — может, вы не знаете — говорят, что луна бывает красной оттого, что на ней Каин убил Авеля…
Павленко вскинул на следователя испуганные глаза и ничего не ответил.
Дмитрий Иванович не спеша обвел взглядом свой хорошо ему знакомый кабинет: высокие белые стены с коричневым бордюром, дверь и короткий ряд стульев, столик, приткнувшийся к большому столу, и два уютных кресла, в одном из которых сидел, нахохлившись, Павленко, задержал взгляд на нем и вдруг решил не играть в кошки-мышки, а пойти ва-банк.
— Я уверен, что Журавля погубили вы, гражданин Павленко, — как можно спокойнее, но твердо произнес полковник. — И постараюсь это доказать.
— Как же я мог убить? — так же тихо, словно боясь, что их подслушают, ответил подозреваемый. — Я на него руку не поднял… Поймите меня правильно, я не мог это сделать. Это был мой друг… Теперь, без него, я лечу, как в песне поется, с одним крылом…