Через некоторое время я подумал:

Любой, кого изобьют по приказу Аппия Присцилла до состояния желе, может решить, что это одно уже служит достаточным основанием, чтоб обвинить его во всех нераскрытых убийствах в этом месяце. Я же не был настолько в этом уверен. Последовательность событий казалась нелогичной. Гортензий Нов пригласил Присцилла на ужин, обещая подписать соглашение. У Присцилла не было никакой возможности выяснить до того вечера, что Нов откажется от слияния бизнеса в итоге. Когда все выглядит столь обнадеживающе, зачем приходить во всеоружии с намерением убить его?

Слишком бросающийся в глаза торт прозвенел в моей голове в резонанс с женскими характерами. Банально и вульгарно. Мне это показалось слишком очевидным, но преступники часто пользуются смехотворно глупыми уловками. Преступники, как считается, хитры и умны. Но иногда дуракам сходит с рук идиотский замысел, потому что никто не может поверить, что можно вести себя так глупо. Но только не я. После пяти лет работы частным информатором я был готов верить чему угодно.

Я слишком долго размышлял.

– И скажи мне, кто это сделал? – прокричала попугаиха.

Я кинул в нее башмак как раз в тот момент, когда вошла Елена. Она снова выбежала, бессильно корчась от смеха.

– Как там твой отец? – крикнул я ей вслед.

– Он хочет поговорить с тобой.

– Я думал, что он мог бы уже поговорить!

Она высунула голову из-за дверной занавески и одарила меня улыбкой, которая должна была предупредить меня, что все на самом деле гораздо хуже:

– На самом деле, моя мать тоже этого хочет…

Елена Юстина посчитала Сатиру Фалько I.1 ("Позволь мне, Люций, сотню привести причин, за что сего я ненавижу попугая…") лучшим произведением, которое я когда-либо сочинял.

Просто мне повезло.

Я взял себе за правило никогда не ходить на похороны людей, которых я же сам и убил. Но казалось справедливым сделать исключение для кого-то, кого я убил случайно.

Елена все еще спать ложилась на кушетку из библиотеки в соседней комнате, неубедительно оправдываясь, что боится потревожить выздоравливающую тушку. Что-то нужно было с этим делать. Я уже предвкушал, планируя способ изменить положение вещей.

Я поднялся с постели тихо. В предыдущий день, я уже одевался и шлялся по дому, проверяя свои силы. Но теперь было небольшое отличие, я знал, что мне надо выйти наружу. Впервые с тех пор, как я пострадал, я сам себе сделала утреннее питье, налил воды дремлющему попугаю и осмотрелся вокруг, снова как хозяин квартиры (заметив, что трещина в стене постепенно расширяется). Я отнес стакан Елене. Пряча свое беспокойство, она притворилась полусонной, хотя дюйм теплой щеки и высунулся из под покрывала, чтоб его поцеловали на прощание.

– Будь осторожен…

– И ты.

На ногах, которые казались сделанными из тряпок, я спустился вниз, и там заметил, как возчик уставился на мои синяки, поэтому я проделал весь путь назад, чтоб найти шляпу. На случай, если Елена услышала как кто-то вошел и испугалась, я быстро сунул голову в ее комнату, чтоб заверить ее, что мол это был я.

Ее не было. Озадаченный, я вернулся в коридор. В квартире было тихо, даже попугай скорчился и вернулся ко сну.

Я заглянул в свою спальню. Ее стакан с горячим медовым напитком стоял у моей кровати, среди мусорной кучи из перьев, монет и расчесок. Елена лежала на моей постели. Как только я ушел, она, должно быть, вскочила и свернулась здесь, где прежде лежал я.

Ее карие глаза смотрели на меня как у какой-то непослушной собачонки, оставленной одной, которая прыгала на постель хозяина, только тот уходил из дома.

Она не шевелилась. Я помахал шляпой объясняя, зачем вернулся, потоптался в раздумье, затем пересек комнату, чтоб еще раз поцеловать ее. Я нашел ту же самую щеку – потом, когда я стал подниматься, она потянулась ко мне, руки обхватили мою шею и наши губы встретились. Мой желудок перевернулся. Затем был краткий миг, когда я спрашивал себя, что это, и ко мне пришел однозначный ответ: это было старое, верное приглашение, которое могла дать только Елена – девушка, которую я так сильно хотел, говорила, что она хочет меня…

Я заставил себя остановиться. "Работа!" Я застонал. Никто не задержит похороны повара, если я останусь поиграться.

Елена улыбнулась, все еще обхватывая мою шею, когда я попробовал осторожно освободиться, а мои руки начали путешествовать по ней более целенаправленно. Ее глаза были настолько полны любви и обещания, что я был готов забыть все.

– Работа, Марк… – отозвалась она как эхо. Я снова поцеловал ее.

– Я думаю, настало время, – пробормотал я, не отрываясь от уст Елены, – начать приходить на обед домой, достойно доброму римскому главе семейства…

Елена поцеловала меня.

– Оставайся здесь, – сказал я. – Никуда не уходи, оставайся здесь и жди меня!

На этот раз, когда я спустился до первого этажа, несколько людей подрядчика выгружали свои инструменты из ручной тележки. Добрый знак. Если домовладелец наконец приступил к отделочным работам,то, возможно, у нас появятся новые квартиросъемщики. И это место поменьше будет смахивать на мавзолей. И со временем (хотя, вероятно и не сегодня!), мне удастся убедить этих парней заделать паклей и штукатуркой и мою трещину.

Я чувствовал себя отлично. Даже несмотря на то, что я собирался посетить чужие похороны, моя жизнь меня радовала.

Это были сентябрьские календы139. В Риме до сих пор стояла жара до самого вечера, хотя в северных частях империи – в Великобритании, например, где я служил, а потом встретил Елену – будет влажная сырость по утрам, и приближение зимней темноты уже будет чувствоваться со второй половины дня. Даже здесь время сделало оборот вокруг оси. Я чувствовал себя подобно чужестранцу. Я чувствовал себя неуютно, словно вышедший на улицу инвалид, словно город пережил несколько столетий за то время, пока я был заперт в своей комнате.

Я вышел слишком рано. Воздух был неприятен для моей чувствительной кожи. Суета смущала меня. Шум и многоцветие будоражили мой мозг. Но первый настоящий шок, в свой рабочий день, я испытал, когда мой наемный ослик вскарабкался на склон холма Пинций. Прилавка, где Минний обычно продавал свои пирожные, не было.

Ничего не осталось. Прилавок, навес, восхитительная выпечка, все исчезло. Даже печь была разобрана. Кто-то сровнял киоск пирожника с землей.

В обширной усадьбе Гортензиев дым с переносного алтаря привел меня к месту похорон. Члены фамилии все еще выходили чинной процессией из особняка, я отошел назад, пока они собирались в месте, окруженном соснами. Виридовикс оказался бы в знаменитой компании. Холм Пинция украшал со вкусом сделанный монумент императора Нерона140.

На похоронах не было никаких неожиданностей. Раскрытие тайн на могилах – дешевый прием, что в ходу у эпических поэтом. Я же теперь был сатириком, а значит, знал вещи лучшие, чем ожидание сюрпризов. Мы сатирики – реалисты.

В своей широкополой греческой шляпе и темном плаще, который я ношу в таких случаях, я на цыпочках осторожно бродил среди скорбящих. Я, возможно, и не оказался совершенно незаметным, поскольку обычно на похоронах половина присутствующих проводит большую часть времени глазея на семейных знаменитостей, ища среди них давно потерянных единокровных братьев, чтоб потом поплакаться им, но я был той незнакомой фигурой, о которой можно позже и посплетничать вволю, дав свободу своей фантазии.

Крепито, Феликс и обе их супруги появились на краткий миг, так что их верный слуга был отправлен в Нижний мир без излишней суеты. Благовонные масла были приятны, но не заглушали запахи. Была подготовлена памятная доска, ее прикрепят в высокой ограде имения. Я отметил, что она была приобретена не хозяевами, а его товарищами-рабами.