Шесть еле уловимых щелчков. Шесть штифтов выстроились в линию. Цилиндр повернулся, замок открылся.

Я шагнул в кухню. В ту самую, где уже побывал не помню сколько ночей назад. Испытал те же ощущения: у меня колотилось сердце, дыхание замедлилось, все вокруг вдруг стало четким и ясным. Но на этот раз со мной не было троих сообщников, разбивающих аквариумы кочергами. Теперь я сам контролировал ситуацию.

Постояв на кухне, я прислушался. В соседней комнате тикали часы, весь дом спал. Я прокрался к лестнице и у подножия снова остановился и послушал. Затем я осторожно поднялся по ступенькам, замирая на каждой. Коридор освещал единственный ночник, включенный в розетку. Некоторое время я постоял у двери Амелии, потом достал из-под футболки конверт. Я уже собирался подсунуть его под дверь, и это был бы мой последний шанс сделать той ночью хоть один разумный поступок. Но вместо этого я повернул дверную ручку и приоткрыл дверь на дюйм.

Прислушавшись к ровным звукам дыхания, я приоткрыл дверь пошире. В окно струился слабый лунный свет, при котором я разглядел Амелию: она была в шортах и футболке, скрученная в жгут простыня обвивала ее, словно удав.

Я сделал несколько шагов по комнате и поставил рисунок на комод. Он смотрелся уместно. Был достаточно удачным, чтобы ради него пускаться на авантюры. Я постоял несколько минут и посмотрел на спящую Амелию, борясь с желанием прикоснуться к ней. Потом попятился прочь из комнаты и прикрыл за собой дверь. Осторожно и тихо я спустился по лестнице в кухню и через заднюю дверь покинул дом. Дверь я запер, не оставив никаких следов — кроме единственного подарка. Который не подписал.

Наутро я проснулся смертельно уставшим. Подъезжая к дому Маршей, я понимал, что возможны два варианта развития событий. Первый: Амелия просыпается, видит рисунок, психует. Обо всем докладывает отцу, и тот выходит из себя. Значит, буду делать вид, что рисунок впервые вижу. Надеюсь, они мне поверят.

Второй: Амелия видит рисунок и хранит его у себя. Хотя бы некоторое время.

Лично мне по душе был второй вариант. Ставя машину возле дома Маршей, я осмотрелся, но полицейских нигде не заметил.

Я обошел вокруг дома и взялся за лопату, которую нашел на том же месте, где оставил вчера. Но даже воткнуть ее в землю не успел: задняя дверь дома отворилась. Это был не мистер Марш, а Зик, он быстрым шагом направился ко мне и схватил меня за плечи. Я стряхнул его руки.

— Не знаю, кто ты такой, и знать не хочу, — прошипел он, — но лучше держись от нее подальше. Слышал? А не то…

А не то что?

— Я… в общем, пожалеешь, — резко развернувшись, он ушел в дом.

У двери его ждала Амелия. Она смерила Зика раздраженным взглядом, а когда уходила в дом, оглянулась через плечо. На меня.

Это был один короткий взгляд. Но его хватило.

О большем я не мечтал.

Прошло часа два. В этот день работа впервые перестала казаться мне гонкой на выживание. Может, я окреп. А может, все дело было в Амелии.

Я посматривал в сторону дома, надеясь, что она опять выйдет, но напрасно. Она не появлялась. Не было видно ни Зика, ни мистера Марша. Никто не бранился по телефону, как все предыдущие дни.

Примерно через час я услышал, как к дому подъезжает машина. Амелия, подумал я. Только бы это была она. Я направился к крану за водой и услышал, как в доме исходит бранью мистер Марш. В мире опять все стало, как было. Через несколько минут через заднюю дверь вышел незнакомец — с виду ровесник мистера Марша, но престарелым мачо он не выглядел. В нем я уловил что-то скользкое, он смотрелся бы уместно на стоянке, где продают подержанные машины. Подойдя к моей яме, он закурил.

— Ты что, действительно хочешь вырыть эту штуку руками? — спросил он.

Я указал на лопату.

— Ну да, лопатой. Ты же меня понял. Господи, а я-то думал, работы паршивее моей не бывает.

Я продолжал заниматься своим делом.

— А ты не из болтливых.

Пришлось кивнуть.

— Уважаю. Мир стал бы лучше, если бы в нем появилось больше людей, умеющих держать язык за зубами.

Из дома вышел мистер Марш и позвал его.

— Вот наглядный пример, — усмехнулся незнакомец. — Ладно, еще увидимся.

Я не поднял головы. Мне не хотелось вновь встречаться с ним и вообще иметь хоть что-то общее. Я и представить себе не мог, что ждет меня в будущем.

Двое мужчин уехали вместе, оставив меня одного. В четыре я отправился домой и по приезде сразу взялся за карандаш. Итак, тебе удалось ее заинтересовать, сказал я себе. Что дальше?

Покорить ее одним-единственным рисунком нечего и мечтать, как бы мне этого ни хотелось. Но что еще нарисовать, я не знал.

Я наскоро набросал самого себя, сидящего за столом с рисованием. Нарисовал пламя, охватившее мое тело. Именно так я себя и чувствовал. Огонь! Безумие! Нарисовал Амелию, парящую в воздухе надо мной. От ее лица исходило сияние. Потом снова себя, прижимающего ладонь к сердцу. Разбитое сердце над моей головой. И тому подобные дурацкие, бессмысленные наброски. Я надеялся случайно напасть на верную мысль.

Мне вспомнилось, как Амелия впервые заговорила за мной. Она стояла у меня за спиной, на краю ямы, чуть выше меня. Я быстро наметил эту сцену, не заморачиваясь деталями. Кстати, какими были ее первые слова?

«Знаешь что? Ты идиот».

Вот именно. Я написал эти слова у нее над головой и заключил их в похожую на пузырь рамку. Потом нарисовал рамку вокруг всей сцены. Художники, работающие над комиксами, называют такие рисунки панелями.

Понимаешь, комиксы для меня были приветом из детства, в них я уходил с головой, проводя долгие дни в задней комнате винного магазина. Я понятия не имел, что они в большой моде. Раньше я и не думал, что когда-нибудь сам буду рисовать их.

Чем дольше я работал, тем удачнее получались рисунки. На второй панели я выглядывал из ямы и впервые видел Амелию. Для третьей панели я нарисовал рамку пошире. И выбрал другой ракурс. На этом рисунке мы были вдвоем. Она говорила: «Я уже слышала о тебе. Еще до того, как ты вломился к нам. Ты учишься в Милфордской школе и не говоришь, так?»

Теперь — мое перепачканное землей лицо крупным планом. Пока начерно, лишь бы можно было узнать. Потому что это мой единственный шанс ответить ей хотя бы мысленно…

«Глазам не верю: в жизни она еще красивее!»

Да. Вот так. Следующая панель — опять она. Вспомни, как продолжался разговор.

«Что это за история? С тобой что-то случилось в детстве?»

И что мне теперь говорить? Я нарисовал себя отвернувшимся и мысленно отвечающим: «Да».

Опять она: «Я вижу тебя насквозь. Это же притворство, верно? Ручаюсь, тебе давно хочется поговорить о том, что с тобой случилось. Когда-нибудь мы могли бы рассказать друг другу свои истории…»

И опять я, вид со спины, а над моим плечом — ее лицо, которое я не поленился нарисовать как следует. Над моей головой — мысль в нарисованном пузыре: «Если бы она только знала, сколько у нас общего…»

Я работал часа два, старательно прорисовывая детали. Закончив, я положил рисунок в большой конверт. И поставил будильник на два часа ночи.

Когда он зазвонил, я вскочил и стремительно оделся. Машину я опять оставил подальше, вышел и направился по темной улице к ее дому, делая вид, будто живу где-то здесь. Я юркнул за дом, достал инструменты и отпер замок. Сегодня этот фокус дался мне так легко и естественно, словно я орудовал ключом.

Проникнув в кухню, я некоторое время постоял и прислушался. Меня охватили уже знакомые ощущения. Между прочим, так и зависимость заработать недолго, сказал я себе.

Я поднялся по лестнице, помедлил у ее двери, снова подождал и послушал. Отважившись, повернул дверную ручку, толкнул дверь и шагнул в комнату. Амелия спала. Я положил конверт на комод.

Глядя на Амелию, я сознавал, что мне должно быть стыдно за свое вторжение. Не то чтобы я не понимал, почему мне нельзя здесь находиться. Просто как-то не воспринимал себя преступником, ведь я знал, что не замышляю ничего дурного и не причиню Амелии вреда.