П о л е н ь к а. А это — патриоты.
Ф а и н а. Какие патриоты?
П о л е н ь к а. А комсомольцы ж… Из города, Мефодьев их завлек, председатель наш. Радиолу с собой привезли, магнитофон. А пластинок сколько! Одна мне лучше всех нравится. «Джамайка! Джамайка!..» У бабуси на хлебах стоят. Пять человек. А самый главный у них — С л и н к о в.
Пауза.
Ф а и н а. Дышу — не надышусь, слушаю — не наслушаюсь. Кажется, целая жизнь прошла, а ничего тут для меня не изменилось.
Слышен голос деда Акима: «Тпру, тпру, не подмасливайся, не вытанцовывай, все одно овса не дам. И целоваться не лезь. Ишь, гриву в колтун свалял, антихрист, с гусями тебе лететь». Из конюшни выходит д е д А к и м.
П о л е н ь к а. Опять дедушка Аким! Никакой же лошади там уж сколь времени нет, а он знай в пустую конюшню ходит. Дедунь, дедунь, пойдем… Спать…
Д е д А к и м. Я уж и сбрую Буланому уготовил, с гусями ему лететь. Сеять ноне начнем. Мы с Яблоневого взлобка почин исделаем, там, поди, уж выветрило. Кабы вот только нонесь гроза наземь не опрокинулась.
Ф а и н а. Дедушка, постойте.
П о л е н ь к а. Дедунь, погоди, спросить тебя хотят.
Ф а и н а. Вы последнюю войну хорошо помните?
Д е д А к и м. Как не помнить! Я тогда ишшо много моложе был.
Ф а и н а. Где тут партизаны с немцами бои вели?
Д е д А к и м. А — скрозь. За каждый бугор, мотри, люто дрались. А как же. Старшенького моего, Гарасима, у мельницы пуля настигла, а средненький, Елизар, царство ему небесное, по оплошке к неприятелю в плен попал, лютую смерть принял.
Ф а и н а. А кроме братских могил, наших убитых где хоронили?
Д е д А к и м. Того не скажу… Не помню… Я о ту пору уж старый был…
Ф а и н а. Извините, дедушка. Спокойной ночи.
Поленька и дед Аким уходят в дом. Фаина уходит. Слышны шутливые возгласы: «Чао, синьорины! До видзення, пани! Адью, маркизы! О ревуар! Спокойной ночи, девчата!»
Входят С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р, Х а з о в, Л а р и с а, М а ш а.
Л а р и с а (с интересом). Ну, ну, Боря, дальше, дальше-то что?
С л и н к о в. Завтра Мефодьев официально пригласит всех нас вступить в колхоз. А дальше — слово за нами. Вот и все. Условия здешней жизни и работы вам известны. Теперь решайте.
В и к т о р. В колхоз: на всю жизнь! (Маше.) А, Маш? Страшновато.
Х а з о в (горячо). Да если вы у нас, ребята, останетесь, вот слово даю… я… мы… Уж если сам Мефодьев сказал… Все село вам почтенье даст, просите чего хотите.
М а ш а. Хочу… спать.
В и к т о р. Маш, постой, важное ж дело… вопрос всей жизни.
М а ш а. А я… хочу спать… (Уходит.)
В и к т о р. Маша останется, я знаю. Как я, так и она. С матерью согласую… Если даст санкцию… А вообще-то мне в колхоз не к спеху.
С л и н к о в. Лариса, а ты?
Л а р и с а. Ты же знаешь… Я — с тобой.
С л и н к о в (Филиппу). Ты?
Ф и л и п п. Само собой, подумать не мешает. Мне, честно говоря, в Сухом Логу понравилось. А мастерские можно и новые построить.
С л и н к о в. Вот-вот, наконец-то до главного дошли. Вы даже не представляете, черти полосатые, какое счастье нам само в руки идет. Мы первыми, вы понимаете — ПЕР-ВЫ-МИ! — из миллионов городских комсомольцев приглашены в колхоз. Значит, мы здесь нужны! А раз так, значит, нас всегда будут ценить, будут идти нам навстречу, помогать во всем. Наш почин подхватит молодежь всей страны. Вот ты говоришь — мастерские надо построить. Только ли мастерские? Здесь все надо заново переделывать, если хочешь ты знать. Разве это дома? Разве это магазин? Школа? Бросим клич по стране, пригласим молодых строителей, архитекторов, художников. Через три, через четыре, пусть, черт побери, через десять лет, а мы Сухой Лог преобразим! Своими руками!.. Скажите честно, разве это не благородно: не трепать языком, а доказать делом, что есть комсомольцы не только двадцатых, но и шестидесятых годов. Я прав или не прав?
Л а р и с а. Прав! Боря, ты прав!
С л и н к о в. Если даже никто не останется, останусь один.
Л а р и с а. Я — с тобой.
Ф и л и п п. Пиши и меня!
В и к т о р. Меня тоже пока из списка не вычеркивай!
С л и н к о в. Черти полосатые! Так и знал. Другого не ждал.
На крыльце показывается Н а с т а с ь я.
А теперь — спать, спать.
Все, кроме Хазова, уходят в дом.
Х а з о в (громким шепотом). Тетка Настасья, спокойной ночи.
Н а с т а с ь я. Ступай уж!
Хазов уходит. Настасья спускается с крыльца.
Господи! Да где же он? Отец Серафим!
Ф р о л о в (выходит из темноты). Тут я, не шуми. Ну, как она, склонилась?
Н а с т а с ь я. Уж и не говори: чуть язык не сломала, пока уговорила. Спаси мне Глафиру, отец Серафим, вылечи! На глазах тает девка. Все сердце за нее кровью у меня истекло.
Ф р о л о в. Излечу. Только за это ведь плата большая потребуется.
Н а с т а с ь я. Проси что хошь.
Ф р о л о в. Не разорю, не боись. С завтрашнего дня Глафира должна ко мне молиться ходить.
Н а с т а с ь я. Еще чего удумал! Не обессудь, не согласится она.
Ф р о л о в. Ну и нехай тогда из твоей дочери бесовскую кровь сам Мефодьев с докторами изгоняют. (Пошел.)
Н а с т а с ь я (догнала, вцепилась в рукав). Ладно, возьму грех на душу. Вышлю я ее сейчас, Глафиру-то. (Уходит.)
На крыльце показывается Г л а ш а.
Ф р о л о в (осеняет Глашу крестным знамением). Во имя отца и сына и святаго духа. Аминь! Отвар пила?
Г л а ш а. Пила.
Ф р о л о в. Углы святой водой окропила?
Г л а ш а. Окропила.
Ф р о л о в. Ячмень отмочила?
Г л а ш а. Отмочила.
Ф р о л о в. Сколько зерен проклюнулось?
Г л а ш а. Тридцать шесть.
Ф р о л о в. Тридцать шесть! Шесть лет ишшо жить будешь.
Г л а ш а (с надеждой). Правда?
Фролов вместо ответа истово крестится.
Ежели сбудется… Век благодарить стану…
Ф р о л о в. Не меня, господа нашего истинного. (Рассыпает что-то по земле.) Подойди.
Г л а ш а (боязливо подходит). Что это?
Ф р о л о в. Становись на колени. Повторяй за мной: господи, боже Иисусе…
Г л а ш а. Не могу… Не буду!.. В слова эти — не верю!..
Ф р о л о в. А комсомолу веришь? Вылечил он тебя? Доктора вылечили? То-то! А я берусь. Берусь, сестра! Я сколь уж таких воскресил. Гляди мне в глаза. Повторяй. Неистово повторяй, с верой. Вера в бога единого, спасителя Иисуса Христа, твое исцеление. Ну! Говори: господи, боже Иисусе…
Г л а ш а. Господи, боже Иисусе…
Ф р о л о в. Отец наш милосердный…
Г л а ш а. Отец наш милосердный…
Ф р о л о в. Изгони из моего тела кровь бесовскую…
Г л а ш а. Кровь бесовскую…
Ф р о л о в. Влей в него кровь человеческую…
Г л а ш а. Человеческую…
Ф р о л о в. Клянусь тебе, боже, отрешиться от делов дьявольских: в клуб не ходить, книжек не читать, имя твое, боже, всуе не повторять…
Г л а ш а. Нет! Нет! Нет!!! Уходи! Пропади ты пропадом. Умру лучше!
Ф р о л о в. Плачешь?.. Значит, жизню тебе жалко, жить тебе, сестра, хотится, как всякому живому… Даст тебе бог здоровье, вернет. Пустое женское чрево богу ведь тоже — печаль и обида. Я тебя телом и душой воскрешу. (Обнимает.) Вишь, комсомол-то, поди, ни разу не обнимал — мужчинских рук боишься. А ты не боись… Ну? На исцеление согласна?
