Странно. Потирая кулаком грудь (сердце вдруг заскулило), закипая из-за бессмысленности предстоящего объяснения, Кирсанов ехал с чемоданчиком на свой этаж. Лифт был дряхл, потрескивал и пошатывался, как трамвай.
Зачем, зачем она прилетела? Он-то приехал поездом, и если жена его опередила, стало быть, прилетела самолетом. И если она сделала ему такой подарок, в этом должен быть какой-то смысл.
«Может быть, я забыл о чем-то? У нее день рождения весной. Сейчас осень. День нашей свадьбы летом. Мой день рождения в декабре. Зачем она прилетела?»
Что-нибудь случилось? Может быть, ей рассказали что-то чрезвычайно важное… например, о предстоящем сокращении в Институте биофизики… но его, Кирсанова, не должны бы тронуть. Он недавно введен в экспертную комиссию при Государственной Думе. Хотя… для Сибирского отделения Академии это не указ. Захотят — уволят.
Или жена заболела? Она проговорилась на днях, что собирается к врачу, ее беспокоит постоянная боль в подбрюшье…
У Кирсановых растет дочь Аня, уже взрослая, студентка, детей больше у них не было. Всему виной обычная мерзость — аборт… в тот год Игорь Михайлович вправду загулял, исчез на месяц, и она послушалась совета своей мамы, не захотела от него рожать… Потом, конечно, каялась…
Ну, бывает, случается такое у мужиков — тоска погонит в темную компанию, да порой даже без баб, простите… просто к бутылке водки и куску черствого хлеба…
Дура.
И с тех пор жена боялась, что муж на самом деле уйдет. Ревновала на вечеринках, на всех банкетах, которыми заканчивались конференции. Игорь Михайлович, импозантный, с бородкой мужичок, ловкий, на кривоватых ногах, великолепно, даже лихо оттанцовывал под любую музыку, при этом строя веселые рожи и крестясь…
Да, это он умел.
Но ему никогда не нравился сыск, пусть даже и женин.
Вот дверь гостиничного номера 302, красноватая из-за наклеенного шпона, кое-где отлипшего. Старый врезной замок с выбитым сердечником (в дыру можно заглянуть) перекосился в гнезде. Но зато вставлен повыше замок новый, с желтой медной щелкой для ключика, похожей на сложенные ладошки или…
Заранее хмурясь и настраиваясь на бранчливый лад, Игорь Михайлович толкнул дверь — она открылась. В комнате горел тусклый свет под потолком.
Странно, запах духов здесь плавал не тот, к какому привык Кирсанов. Верно, купила иную марку.
— Ты где? — позвал Игорь Михайлович, заходя в комнату и захлопывая ногой дверь.
— Сейчас! — отвечал женский голос из ванной, где шумела вода.
И голос ему показался каким-то странным. Наверное, что-то случилось. Когда что-нибудь происходит, у женщин меняется голос.
Кирсанов сел в кресло возле столика и закурил. Две кровати стоят рядком… она их придвинула друг к дружке?
И чемоданчик взяла с собой какой-то необычный. Новый, с шариками по углам, хорошо катить. Специально купила?
Конференция открывается завтра, сегодня день заезда. Жена, конечно, об этом знает. Чтобы избегнуть нелепых и долгих выяснений (неважно, в связи с чем), Игорь Михайлович достал из своего чемодана откупоренную вчера в вагоне бутылку коньяка и налил себе довольно много в гостиничный широкий стакан. Прищурился и выпил. Сердце отпустило.
Пусть теперь говорит что хочет.
2
Открылась дверь ванной, и к Кирсанову вышла незнакомая женщина. Что за черт!
Увидев, какой изумился, она расхохоталась, и только теперь по ее острым белым зубам и вздернутому тонкому носику на плоском лице он признал Нину Петрищеву, однокурсницу.
— Ты? Какого хрена!..
— Ну-ну-ну!.. — она подошла к нему в полузастегнутом махровом халате с голубыми цветочками, показывая то одну, то другую точеную ножку. — Что, уж и в гости нельзя? Не хочешь — сейчас же уйду!
— При чем тут «хочешь — не хочешь»?.. — растерянно поднявшись, бормотал Игорь Михайлович. — Как ты сюда попала? У тебя что, и паспорт не смотрели?
— Почему же не смотрели? — веселилась бывшая однокурсница. — Я по паспорту Кирсанова. Могу показать.
Недоуменно он воззрился на нее.
А меж тем Нина погасила улыбку, села в кресло, забросив ногу на ногу. И какое-то время молчала.
— Ну и что?.. — сказала наконец. — Сменила фамилию. Разве не разрешается?!
«Но почему на мою?..» — можно было спросить у нее, но Игорь Михайлович уже знал ответ. Потому что она любила его, с первого еще курса, эта коза, эта спортсменка, вечная бегунья на университетских кроссах, как, впрочем, и он, Кирсанов, победитель на стометровках. От Нины всегда остро пахло потом, она волосы стригла коротко, носила тонкий серый свитерок в обтяжку, когда грудки вызывающе торчат, на ногах вечные советские кеды.
Игорь никогда не относился к ее обожанию всерьез: она некрасива, к чему слова тратить. Но когда летом, перед пятым курсом, в турпоходе через марийские леса, в темноте, вдали от костра, она вдруг остановила его шепотом из кустов: «Игорь, горе мое…» — и подбежав, припала к нему, он почувствовал, как у нее дрожат коленки. А рука, обнявшая его за спину, такая сильная — как железный прут! Спортсменка! Только вот хнычет… У Игоря от этого неожиданного безмолвного признания сладко и больно заныло в кишочках. Зачем же так?! У него есть Аля, Алевтина, первая красавица на курсе.
— Я знаю, знаю…. ты Малееву любишь… — шептала Нина, уткнувшись лицом, носиком ему в грудь. — Но ты подумай… Я-то тебе буду верна… а у нее мать трижды замуж выходила… актриса…
Ну и что?! Чего в жизни не бывает.
Как-то ему удалось тогда мягко отстранить плачущую Нину, вернуться к друзьям возле огня. Петрищева не появилась и позже, когда, сидя на бревнах и уставясь в тлеющие угли, студенты и студентки негромко пели песню за песней: «Сиреневый туман», «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой»… Наверное, заползла в девичью палатку и там лежала, глотая слезы…
А позже, к концу пятого курса, в марте-апреле, и все прочие девицы словно с ума сошли… скоро же распределение… искали женихов… На танцах прижимались больше обычного, закатывали глазки, читали с придыханием стихи Цветаевой «Мне нравится, что вы больны не мной…»
Нина еще раз попыталась объясниться с Игорем на одной из университетских дискотек, но Игорь искал в полусумраке свою Алю и довольно грубо обошелся с Ниной.
— Нет, я сегодня не танцую… ногу подвернул… Извини.
— Эх, ты!.. — прошелестела Нина, больно, очень больно сжав его пальцы. — Она же балда.
Ну уж, Петрищева, так нельзя. Да, верно, Аля никогда аналитическим умом не отличалась, эта девица наивна и молчалива, как большая кукла. Но личико у нее — невыносимой красоты. Только целовать и целовать. Вскинет серые глазки — голова у любого парня кругом идет… Да, крупновата телом, да, медлительна, да, не сразу ответит за вопрос… но с ума сойти!..
И всё, более не случилось у Кирсанова разговоров с Ниной. Позже они виделись на университетских сборах выпускников — вот пять лет прошло, вот десять… а вот и двадцать! Нынче же Игорь с Алей и вовсе не ездили в город юности.
Так вот тебе встреча с однокурсницей бог знает где, в городе на Байкале.
Да еще с однокурсницей, которая взяла твою фамилию. Зачем? Зачем она прилетела?
И снова, снова заскулило сердце… Сейчас бы ледяной воды выпить…
3
— Ла-адно, — вяло, как бы даже безразлично протянула Нина Петрищева, ныне Кирсанова. — На ночь глядя не прогонишь, наверно? Хоть здесь и две кровати, могу лечь подальше на пол… я сквозняков не боюсь, а ты — устраивайся, как белый человек.
— Почему? Я тоже могу на полу, — как-то нелепо ответил Кирсанов.
— Тоже — в смысле со мной? — усмехнулась гостья.
— Нет… я…
Она усмехнулась.
— Боишься. Господи, да я по делу прилетела.
— По делу? Какому?
— А может, уже и не нужно об этом. Тут надо быть смелым. А ты и жены боишься. Ишь, в ожидании полбутылки выпил. Думал, это она выйдет из ванной? Злая Афродита из пены?
