Под избой — глубокий подпол с крышкой, там выстроились банки с припасами. И в деревянном отсеке купленная у старух картошка — посадить и вырастить свою Михаил не успел. И морковь, и свекла там хранятся. И в новых женских чулках, специально купленных Михаилом, висят репчатый лук и чеснок. Мы не боимся тебя, зима!..
Ах, не едет, не едет невеста…
4
Но почему же в селе так мало народу? Еще не весь лес в округе изведен… брусники-черники-клюквы по холмам и логам море… И рыба в реке большая ходит… недавно городские парни, которым Михаил помог вытащить из тины «Ниву», поймали трех осетров… На вопрос Михаила, почему же народу здесь мало осталось, Алла Митрофановна только усиками шевелит да львиной лапой машет.
— В чужую душу не залезешь…
Не сразу понял Михаил, что местные старухи не хотели бы спугнуть его. Еще снимется с места да уедет молодой человек, совсем скучно тут станет.
Все объяснила Софья Григорьевна, бывший директор школы, которую давно разобрали на дрова из-за отсутствия детей:
— Радиация, Миша… Если выйдете на северную околицу, ну, где домик без окон и дверей, углубитесь в лес километров на семь, то увидите на полянке, там, на земле, большой цементный блин.
— Блин? — улыбается Михаил.
— Блин. В диаметре метр, а то и пошире. Под ним — скважина.
— Артезианская?
— Если бы. Для геофизиков ее сверлили. Ну и спустили туда маленькую бомбочку… взорвали. Вы же знаете, Миша, звуковые волны, волны сжатия расходятся в разные стороны, а потом, отразившись от плотных слоев, от коренных пород, возвращаются.
— Это как эхолот, — понимает Михаил. — В армии мы, помню, обследовали одно озеро. И что, там урановая руда оказалась?
— Если бы. Бомба сама была урановой. Или плутониевой, не важно. Маленькая бомбочка.
— Как?! Прямо возле живых людей?! — удивился Михаил. — Я слышал, в пятидесятые годы в Оренбургской области шарахнули прямо над землёй, рядом с войсками… испытывали, так сказать, советского солдата.
— Да, да, — сверкая очками, сурово кивала гостю бывший директор школы. — Ну, там понятно, преступление из-за невежества и наплевательского отношения к людям. А тут… уже в восьмидесятые годы… генералы приезжали, академики… заверяли, что скважины сверху залиты и никакой радиационной грязи не будет.
Старуха помолчала, достала из коробки «Беломора» папиросу, закурила, пуская дым в сторону.
— Вы не курите?
— Курю, но не хочу…
— Какой вы деликатный. Вы мне нравитесь. Так вот, молодой человек, собственно, радиоактивной грязи не было. Говорят, кое-где была на других скважинах… а тут она не вылезла. Но всякие изотопы, как выяснилось, процедились в нашу речку. И рыбу отсюда есть нельзя. — Увидев изумленные глаза Михаила, пояснила: — Ну, не рекомендуется. И грибы тоже собирать не стоит. Вы же знаете, они абсорбируют все, что есть вокруг.
— Вот все и уехали отсюда?
— Да. Перебрались выше по течению. Там, считается, вода хорошая. Хотя рыба, вы понимаете, не знает границ. Вот почему мы сразу вам посоветовали брать воду из колодца по эту сторону села. Любые соли, любые яды диффундируют вниз. Здесь я измеряла радиацию — не больше восемнадцати.
— Микрорентген в час? Но это тоже много. — Михаил немного разбирался в радиационной безопасности.
— Это немного. Нормальный фон. Если вы измерите радиацию любого мха, будет больше. — Старуха, морщась от дыма, погасила папироску в тарелочке с желтыми пятнами на дне. — А уехали… тоже из невежества. В конце концов, испарения… дожди… нет на земле места, где был бы чистый зеленый рай. Я из принципа осталась. В городах, между прочим, радиация повыше — ГРЭС и ТЭЦ топят углем. А уголь «фонит», только все молчат об этом. Вы сами родом откуда?
— Из Ачинска.
— Родители живы?
— Да. Папа — инженер на глиноземном.
— Что такое глинозем, знаете?
— Ну, да. Оксид алюминия. Его из нефелиновой руды выпекают.
— Правильно. А далее по цепочке алюминий, так? А сопутствующие бяки какие? Фтор, бензопирен… А это что такое? Рак легких… туберкулез…
Вспомнив, как отец уже много лет кашляет (правда, и курит!), Михаил молча сидел, опустив голову.
— Когда все в городах начнут задыхаться от дыма, слабеть от токсичных веществ, народ побежит к природе.
— Вы думаете, и сюда вернутся? — с недоверием хмыкнул Михаил.
— Думаю, вернутся. Это же для кого-то родина. Тут могилки наших близких. По западной окраине тайга чистая. Ну, рыба, да… с красными язвочками… так не надо ловить налимов и осетров, они жуют ил… но щука, например, бегает вверх-вниз… да и слышала я, в теле этой хищницы радиация не задерживается, потому что она кормится верховой мелочью.
— Вы всё знаете… — удивленно пробормотал Честнов. — А вот ко мне Настя не едет… наверное, ей рассказали про наше село.
— Да вряд ли, — покачала седой головой с собранной на затылке шишкой волос Софья Григорьевна. — Таких деревень в наших краях много. А у нашей и название потерялось. Была Андреевна, потом Сталинка (говорят, тут проходил вождь народов в начале прошлого века), потом Новая Андреевна, потом село Тихое… а теперь уж тише некуда.
И старуха сипло рассмеялась и встала.
— Так что вы на этот раз хотели попросить? — Михаил к ней приходил время от времени за хорошей книгой. Ту, которую он читает, он обертывает в старую газету, и это очень понравилось бывшей учительнице. — Вот, не желаете ли воспоминания маршала Жукова?
— Я читал, спасибо.
— А воспоминания генерала Гудериана?
— Это немецкого генерала? — удивился Михаил.
— Да. Купила на вокзале, когда в город ездила к внуку. Умная книга. И о русском солдате хорошо говорит. Он же учился в СССР, в Академии генерального штаба…
Михаил слышал об этом в армии. И наверное, мемуары фашистского генерала очень интересны. Но ему бы сейчас что-нибудь про любовь…
Старуха догадалась — протянула парню томик Бунина, «Темные аллеи».
5
Но почему же не едет милая Настя?
Пишет снова, что мать хворает… что сменщица заболела и никак нельзя оставить работу в кафе…
«Миша, я тебя часто вижу во сне и целую, целую, целую… А ты вспоминаешь обо мне?»
«Конечно, вспоминаю. Даже не то что вспоминаю — все время помню. Вот нашим бабулям сухостой везу — а о тебе думаю, у нас-то березовых полешек полные сени. Если даже мороз до мая — хватит».
«Милый Миша! Сегодня проснулась, а в окно стукнулась синица. И смотрит, и смотрит. Думаю, не от тебя ли привет? А мама говорит: синица не к добру, даже к смерти бывает она. Я вся в тревоге: как ты там? Говорят же: закон — тайга, медведь хозяин. У тебя ружье-то есть? Береги себя. Настя».
«Милая Настенька! Медведей сто лет здесь не видели, а и зайдут — у нас целая артиллерия. У старика Петра Павловича двухстволка-переломка, у меня от прежних хозяев берданка, жаканами заряжена, да у Аллы Митрофановны „тозовка“ со старых времен в сенях висит. Так что никто сюда не сунется. Когда же ты приедешь? У меня припасены и малосольные огурцы, и помидоры, и всякая ягода… Одна бабуля кутенка мне подарила, белая пушистая лайка, ну прямо как шар. Я учу его разговаривать, а иногда перед горящей печкой мы песенку про тебя и меня сочиняем… он подпевает…»
«Я очень тронута, что ты с собачонкой песенку про нас сочиняешь. Значит, по-настоящему любишь. А как зовут песика?»
«Милая Настенька, до твоего приезда я решил ему имени пока не давать… вот как ты назовешь, так и будет…»
«Я так рада, что у тебя есть друг…»
Наверное, рада. Но письма-то все короче. Да и реже. Иной раз за две недели одно письмо. И тяжелые сомнения начинают одолевать Михаила. Упрекать Настю за нерешительность он не может — что же поделаешь, если у матери ноги больные… вон у Аллы Митрофановны в деревне вены какие на ногах, Михаил случайно подметил, когда ей шарниры на калитке смазывал (скрипят), а хозяйка на крыльцо вышла босая. И с тех пор мерещится Михаилу, что у Настиной матери точно такие же ноги — в буграх и синих выпуклых трубках вен…
