— Ну и что?! Я же просил тебя найти ему логопеда.

— Погоди! И слышно, как она его чмокнула… а может, он ее. Я еще не поверила. И… а в скважину ничего не видно… Я — на балкон. Оттуда, сам знаешь, можно заглянуть в окно ее комнаты… смотрю — еще зеркало мне помогло… она обняла мальчишку, потом он ее, и так лежат, целуются. С этим «волчонком».

— Не называй его так. Одетые?

— Еще бы раздетые! Ну, конечно. Но ведь целуются!..

Конечно, новость была досадная. Машка старше на два года, а может, и он не такой уж ребенок… возраст его известен неточно… может быть, тоже четырнадцать, хоть и щуплый… в детдомах недоедают… к тому же психофизически нынче дети рано взрослеют… С другой стороны — они же как брат и сестра… почему бы им не поцеловаться?

— Я понимаю, брат и сестра… — зашептала Марина, угадывая его неизбежные контр-доводы. — Но ведь они-то знают, что не так…

— Где они сейчас?

— Пошли якобы на дискотеку. Сказали, в ДК молодежи. Я уже туда позавчера бегала — их там нет! А сегодня даже боюсь проверять — вдруг опять нету! Наверное, по каким-нибудь подвалам шастают… или чужим квартирам…

— Послушай… — вспомнил Колесов. — Но у нее же паренек был… Алексей. С компьютером.

— Поссорились! Это уже давняя история. Она уже потом с каким-то Василием дружила… из музшколы. С флейтой или кларнетом, не помню.

Дети вернулись домой около одиннадцати ночи — вошли раскрасневшиеся, таинственно улыбаясь. Мать стояла в прихожей, возле телефона, глядя то в зеркало, то на дверь.

— Что так поздно? — напряженным голосом, нон как можно тише спросила она, стараясь улыбаться, как и муж, и тут же забывая о своей улыбке — улыбка свертывалась, как резиночка. — Почему?

Маша чмокнула воздух возле маминой щеки.

— Я знакомила Сашу с ребятами из его класса. — Глаза у нее при этом были честные-пречестные — такими глазами она смотрела на родителей в самом раннем детстве, уверяя, что не брала шоколадных конфет — у нее из-за них по нежной белой коже сразу бежала сыпь. — Они Саше понравились.

— Так, Саша? — почему-то спросил Колесов из-за плеча жены, не зная, что еще спросить.

— Угу, — кивнул смеющийся от счастья смуглый красивый мальчик. — Они хорошие.

Молча все вчетвером попили кефир перед сном и разошлись.

Мальчик раскинул в большой комнате выделенное ему кресло-кровать, приготовил постель, но не раздевался. Марина постучалась к нему:

— Саша, поиграем у меня?.. — и громким голосом матери, находившейся в спальне родителей. — Мам, ты ведь не будешь возражать — мы поиграем у меня в разбойников? У меня две классные программы… А то скоро в школу, некогда будет…

И поскольку Марина не нашлась, что ответить, дети быстро, хихикая, пробежали к комнатку Маши.

Станислав Иванович никак не мог уснуть. У детей горел тусклый свет, мяукало и тренькало в телевизоре, слышались выстрелы и сдавленный счастливый хохот Маши и Саши. Марина встала раза два, хотела заглянуть с балкона в детскую, но Станислав Иванович ее остановил. Помахал в темноте руками, и Марина поняла — когда-то в окне у Машки (а квартира на седьмом этаже) показалась большая птица, заглянула через стекло — и девочка закричала от страха. Ну, ладно бы — синичка… а это черт знает кто и черт знает почему — то ли ястреб, то ли ворон. Уже через день или два физик Колесов догадался, в чем была причина появления птицы, — у соседей наверху сломался холодильник, и они вывесили за форточку в авоське колбасу и прочие продукты…

Супруги лежали, слушая, не станут ли дети, забывшись, громко разговаривать. Но дети или неслышно шептались, или уже разошлись по комнатам — этот Саша умеет ходить, как вор. А может, спали у Маши, нарочно не выключив свет конспирация…

Марина оплатила визиты логопеда, и отныне вечерами в комнате Маши (чтобы не мешать отдыху родителей) грудастая усатая тетя в костюме с синим галстучком учила голосом Левитана бывшего детдомовца:

— Повторяем. «Гонимы вешними лучами…»

У Саши речь была невнятной, сиплой.

— Гомимы вешмими лусами…

— Не гомимы, а гонимы… Н-н. Н-н. Язык кверху…

— Н-нэ. Н-нэ. Маша, уйди.

Но Маша была все время рядом.

— «С окрестных гор уже снега сбежали мутными ручьями на затопленные луга…»

Станислав Иванович догадывался: У Марины тайный расчет — может быть, гундосый голос Саши дочке надоест, и она к мальчику охладеет. Но Маша принимала живейшее участи в налаживании речи мальчика, повторяла слова логопеда, расшагивала вокруг, длинногая, влюбленно глядя на своего нового братца, и сердилась, если вдруг логопед понапрасну сердилась на него.

— Не затоплеммые, а затопленные… И не рутьями, а ручьями… Вы меня слышите? Повторяйте.

Когда она предложила мальчику трудную по фонетике фразу «В дебрях джунглей жили лямуры», мальчик почему-то развеселился, забормотал невнятной журчащей скороговоркой:

— Лямур-тужур… бонжур-абажур… лямур-тужур… «леже» в «канаве» сам «блюэ»…

Маша прыснула от смеха. Логопед осердилась:

— Что это вы такое несете?.. Будете уверять, что французский язык?! Вы сначала русский выучите!

— «Только за то, что им разговаривал Лемим?..»

Маша, хохоча, рухнула на пол. А мальчик еще и затанцевал — ну точно как Майкл Джексон — пошел вправо и влево бесподобной скользящей, лунной походкой… Талантлив, как бес.

После пятого или шестого занятия Маргарита Владимировна (так звали логопеда) закрылась с хозяйкой в большой комнате, и они долго говорили. После того как усатая тетя, сопя, ушла, Марина позвала мужа и, положив крашеные ногти на грудь, где сердце, делая трагические паузы, шепотом передала Станиславу Ивановичу их разговор.

— Рита бессильна что-то сделать. Слишком запущено… челюстной аппарат неправильный…

— Да что вы говорите?! Парень красив хоть в профиль, хоть в фас. Как римский воин.

— Ну, что-то там внутри повреждено… Нужен ортодонт… физиопроцедуры… Это, Стасик, долгая песня. Но разве я против?

Договорились, что Станислав Иванович попросит врачей академгородской больницы взяться за лечение Саши. Мальчик будет ходить туда после школы, тем более, что больница — вот она, в ста метрах, в сосновом бору…

Так и сделали. Мальчик возвращался от врачей, пахнущий эфиром, лицом черный, как цыганенок. Он стал угрюм, ничего не ел. Колесов удивился, как же быстро меняется у него настроение, как меняется даже цвет кожи. Очень впечатлительный парнишка.

Однажды ночью, встав и проходя в туалет, он услышал, как Саша навзрыд ревет в большой комнате, где он спал.

Станислав Иванович тихонько стукнул пальцем в дверь, вошел. Мальчишка в темноте мгновенно затих, уткнувшись в подушку.

— Саша?.. — шепотом позвал Колесов.

Мальчик притворялся спящим. На ощупь, при слабом свете далеких уличных фонарей, Станислав Иванович подошел к его креслу-постели, осторожно тронул волосы, щеку. У Саши лицо было мокрым. «Не может же он спать? Не почудилось же мне, что он плакал взахлеб?»

— Саша…

Мальчик не отвечал. Надо сказать, в последние вечера он и к Маше перестал заходить — то ли между ними случилась размолвка, то ли сам не хотел более со своей косноязычной речью быть предметом для веселья.

— Я тебя переверну?.. — тихо сказал Колесов и просунул руку под костлявую, влажную грудь подростка. И вдруг ощутил, как стремительно там и больно колотится сердце бывшего детдомовца — даже испугался. Как живая рыбка на берегу, когда накроешь ее ладонью… Но с таким сердцебиением не может спать человек. — Саша… не притворяйся… давай поговорим. Все у тебя будет хорошо. Я для этого сделаю все, что надо.

Мальчик продолжал молчать. Но, кажется, дыхание его стало чуть ровней…

Колесов вернулся в спальню. Марина не спала.

— Ты ходил к нему? Иногда плачет… А вот когда я плачу, ты не слышишь.

— А почему ты плачешь?

— Может, лучше бы совсем маленького взять… крошку… Но если нам сейчас под сорок, через двадцать будет шестьдесят… мы не уследим?.. Ах, вместо того, чтобы мучиться, лучше бы еще своего ребеночка завести.