Антоша испугался. Такие невероятные подарки вдруг — ни к чему.

Что-то тут есть страшное. Он потребует что-нибудь не говорить или что-нибудь сказать. Ой, не ладно что-то, не ладно в отношениях Сашки с Наткой…

— Анекдот хочешь? — засиял спутанные зубами Сашка. — Сидят два еврея в камере. Один другому: слышь, зачем тут решетки. Кто сюда полезет?

— Привет Натке передать? — угрюмо спросил Антоша.

Сашка вдруг переменился в лице.

— Нет, я позвоню сам. — И вновь вылупив зубы, скороговоркой. — Не хотел говорить, не хотел, да тебе скажу… Она в сам деле дружит с Оскаром, сыном Куфтика, в кино ходили, люди видели.

— Этого не может быть! — затрепетал Антоша.

— Что ты понимаешь! — Сашка зло сплюнул. — Всё может быть. Может, решила мне подыграть… да увлеклась. — И что-то еще он говорил, быстро-быстро.

На языке крутилось: а чего ж ты с девчонкой сейчас целовался?! Но, может быть, это как раз игра? По телеку показывают: целуются все подряд с кем ни попадя, да еще секундомером время засекают. Мама права: распустились люди.

Антоша приехал домой омраченный, в тоске.

— Что с тобой? — спросила мать. — Ты хромаешь! Ой, у тебя коленка черная! Подрался?!

— Да ерунда, упал!.. А где Натка?

— Быстро в ванную, промыть и йодом!.. Она пошла звонить Саше.

Натка вернулась, улыбается. Она сегодня очень красивая, только губы лишнего бордовой краской намазала. И скулы — розовой пудрой.

— Наташа, с тобой можно поговорить?

— Говори, — засмеялась Натка. Они сидели в детской комнате. Сестра вытянула из угла любимого тряпичного желтого льва за лапу и положила на колени. — Ну? Чего молчишь? Скажи «мяу».

— Брось со мной, как с маленьким. Я всё знаю. Ты сама-то знаешь, что все это игра… поп… и прочее?

— Конечно. — Она вскинула огромные глаза юной женщины и снисходительно улыбнулась братишке. — Все хорошо. Все о'кей.

— О'кей?

— О'кей.

— А тебе известно, что кей — это ключ. И что за дверью может ничего не оказаться, как в какой-то, не помню, сказке. Дверь нарисована.

— Нет. — Натка вскочила, швырнула в угол льва и, схватив братишку за уши, поцеловала в губы. — Нет!

Антоша смятенно сник.

— А что дальше будет?

— И дальше будет всё хорошо. — Она улыбалась во все зубы. Пошла помогать матери готовить ужин.

Как же так?! И ночью не плакала — Антоша подолгу притворялся спящим, следил. Не плакала. С улыбкой спала.

Только через пару дней он увидел: сестра стоит на чужой улице, в стеклянной будке телефона-автомата, прижала черную трубку к уху… и все лицо у нее блестит, мокрое от слез.

Вот она медленно повесила трубку, обтерла платочком щеки и вышла к прохожим, показывая зубы всему миру.

Все хорошо. Жизнь прекрасна.

Новый год мы с женой встретили на даче, средь сизого после морозов сосняка, на краю трехсотметрового обрыва над рекой — такой нам выпал участок, здесь стоит наш деревянный домик на бетонных стенах гаража.

Хорошее место не столь для урожаев (почва — сплошной галечник), сколь для созерцания: даже зимой внизу движется, мерцая, огромное пространство незамерзающей воды (выше нас по реке — ГЭС), по веткам над головами шныряют глазастые белки, днем и ночью великая тишина, а главное — от города недалеко.

Мы думали здесь и ночевать остаться, растопив получше нашу узкую маломощную печку, но, когда в полночь грянули куранты из радиоприемников и телевизоров соседних дач, и в звездное небо взлетели с шипением и треском сотни китайских шутих, и мир озарился неверным светом, мой пес Тихон, мирно лежавший на снегу во дворе, от страха метнулся под крыльцо, а там вдобавок на него с грохотом свалились несколько поленьев березовой поленницы… Заскулив и поджав хвост, обычно смелая лайка белым вихрем взлетела по крутой лестнице на крыльцо и забилась в угол на веранде.

Мы надеялись, пес успокоится, но праздничные гулы и взрывы петард продолжали содрогать вокруг землю и домики, как это делают забиваемые на стройке сваи, и пес завыл. Я обнял его, он дрожал, словно Пятница в книге про Робинзона Крузо, увидевший, как из «палки» вылетает огонь… Вот что значит держать охотничью собаку в городе, не водить на охоту, не стрелять при ней из ружья, приучая к звуку выстрела и запаху пороха…

— Сколько же они покупают этих патронов! — удивилась жена. — Они ведь и спать не дадут. По крайней мере до четырех утра, до московского Нового года.

И мы решили наскоро собраться и уехать домой. Собака, услышав, как я завел двигатель, все поняла и прыгнула в машину. Я отключил снизу, из гаража, свет в доме, запер там железную дверь, затем простую деревянную дверь наверху, выкатил со двора машину и повесил замочек на ворота…

А через два дня, когда под ослепительным синим солнцем, сквозь ледяной свежачок мы приехали, чтобы подышать воздухом леса, как только вкатились во двор, сразу же увидели: у нас побывали воры.

Дверь на крыльце, которая ведет в сени (они же веранда), была вскрыта топором или даже ломом — косяк вывернут, замок в гнезде стоит криво. А замок во внутренних дверях, которые отделяют веранду от жилого помещения, я и вовсе забыл запереть… да и замочек там — можно гвоздем отщелкнуть…

Ах, напрасно я поленился, не снес в гараж все наиболее ценное, как делал всегда. Наверное, подчистую смели…

В оцепенении мы с женой ступили в промороженные комнатки нашего лесного домика — да, конечно, нет магнитолы… исчезла моя пишущая машинка… Здесь, кажется, оставались бутылки шампанского и коньяк… Открытую бутылку «Белого аиста» воры не взяли — боятся отравиться, потому что некоторые хозяева в отчаянии оставляют подобные подарки незваным гостям…

— И моей подушки нет! — воскликнула жалобно в спаленке жена. — И ватное китайское одеяло украли.

Со двора, цокая когтями по крутой лестнице, влетел наш пес и начал, остановившись, оглушительно лаять — да, да, здесь были чужие, были враги!

Итак, одеяло, подушка, машинка, шампанское… ага, вот еще нет старого пуховика, висел у входа, нет старых «канадок», сапожек с мехом… Что-то еще пропало? Или на этом все? Я вышел на веранду.

Господи помилуй, исчез тулуп! Огромный, тяжелый, он висел по левую руку от лестницы, ведущей на чердак, громоздился, почти доставая до полу. Его-то они зачем забрали, сволочи? Это — бараний тулупище, наследство, оставшееся мне от отца, он весит пуда, наверное, два, если не больше, он такой длинный, что в него можно завернуться с головой и ногами, не поджимая ног… он теплый, да не то слово — он жаркий, его тугая шерсть колечками, кажется, до конца и не проминается, когда постелешь его и ляжешь в его нутро…

В лютые морозы, надев поверх полушубка этот тулуп, толкая коленями тяжелые полы и даже несколько подтянув их руками, едва умудряясь дошагать до саней и повалиться в них, отец мой ездил по делам колхоза в соседние села. И в этом именно тулупе меня возил в районную больницу, когда я, еще школьник, сильно заболел…

Зачем, зачем они украли тулуп отца?! Зачем он им?! Продадут? Или сами, бомжи желтозубые, будут спать на нем в каком-нибудь вонючем подвале и чифирь жрать, анашу курить и, в конце концов, прожгут его, сожгут и выбросят на свалку… И надо же — уволокли! Его не во всякий рюкзак-то затолкаешь…

— Да ладно, не расстраивайся, — сказала жена. Она поняла, как я огорчен, — стою столбом возле лестницы на чердак и рукой по груди шарю.

— Не соседи же?! — была первая мысль. И, еще не остыв от обид, я побрел к ближайшим воротам.

У Николаевых машина такая же, как у меня, — старая «пятерка», стоит во дворе, вся покрытая белым снежком. Значит, эти в город не ездили.

Глава семьи Сергей Петрович — инженер из вычислительного центра, лысый мужичок с ноготок, да золотые руки. Дачу срубил сам, украсил светелкой-башенкой, обшил вагонкой в желтый и зеленый цвета, окна обнес резными наличниками, на коньке крыши водрузил крылатого петушка, над сенями у него флюгер с пропеллером трещит на ветру, и антенна стоит диковинная — крест с «ушами» — ловит все телевизионные программы…