— Пошёл на х.! — заорал на него начальник. — Хочешь своих копеечных звёзд лишиться?!

Старая женщина лежала на куче гравия, закрыв глаза. Журналисты сбежались. И депутаты всякие.

— Господа! Что происходит в нашем государстве?! У человека отнимают дом, родину, землю, которую он потом поливал!

— Да, да, товарищи! Вот до чего довёл людей антинародный режим!

— Эй, вы, молчите! Кто до шестьдесят первого года нас за холопов держал!.

— Нужно немедленно обратиться в Гаагский суд!.. Или в Страсбург!..

И вдруг все замолчали. Галина Михайловна услышала — подошёл кто-то явно уважаемый, может быть, мэр, а может быть, даже губернатор области.

— Друзья… земляки… — негромкий голос человека дрогнул. — Что мы творим? Нельзя, нельзя. Тут из каких газет? Есть тут кто с телестудии? Я хочу сделать краткое заявление. Земляки. Нельзя силой принуждать человека… надо уважать его… Сколько можно?! Мы для этой несчастной женщины, ждущей сына, для труженицы с медалью, здесь, на старом месте, согласны построить избу, какая была… даже чуть пошире и светлее… и огород оставим за ней.

Галина Михайловна не верила своим ушам и глаза боялась открыть. «Наверное, я брежу… — думала она. — Может быть, уже померла, не дождавшись Саню.»

Но нет, ей помогли подняться. С ней фотографировались какие-то политики, мигали вспышки. Её повёз к себе домой, это на соседней, тоже пока деревянной улице, милиционер Володя. Пока строят ей новую избу, она поживёт у него в гостях.

Вечером по телевидению повторили речь большого начальника области, а потом толстяк из Облдорстроя, заикаясь и улыбаясь, объявил, что сам хотел предложить такое, что он сегодня дал приказ своим подчинённым обойти по кривой место, где стояла изба старухи, задев её огород ну разве что на метр. Наверное, уж Галина Михайловна Никонова простит его за такое самоуправство. Что происходит в мире? Откуда такая благодать? Кто объяснит старой женщине, ждущей сына, как счастья, перед тем как умереть? То ли очередные выборы на дворе, то ли, правда, большой начальник пожалел её (а почему? может, своей не жалел), а может быть, просто потому что есть Бог на свете и порою, пусть не часто, пусть даже редко, но вмешивается в наши недобрые побуждения, и мы к своей собственной радости вдруг видим: а право же, если не обидеть человека, как потом-то сладостно на сердце!..

Скоро сказка сказывается, да не скоро кончается. Жизнь вносит коррективы, и не всегда корректные. Распахнулась со скрипом новая дверь новой избы — сын вернулся. Да не один — с угрюмым дружком вернулся, все кулаки у того в синих и красных наколках. А сын хохочет.

— Ты спятила, мать! От городской хазы отказалась?!

— Так я тебя тут ждала. — у матери не было сил подняться. Она сидела на койке, опустив ноги в шерстяных носках на жёлтый, недавно покрашенный пол, и глазам не верила. — Тебя отпустили?

— Отпустили, отпустили! — веселился сын. Подошёл, обнял, в окно посмотрел. — Какая х. — ня! Проси городскую.

— Теперь уж не дадут. — Мать измученно улыбнулась. — Тут такое было.

— Да видел я по телику. Танька не заглядывала?

— Н-нет. Я уж её позабыла.

— Могла бы и навестить, красотка-чесотка. Говорит, ждёт, верна.

Мать промолчала.

— Ну, ладно. Где этот начальник сидит?

— Не помню я. Ну, рабочие-то знают. Дорстрой, что ли.

— Ясно, как под лупой! — снова заржал сынок и, подмигнув товарищу, первым выбежал вон.

Старуха перекрестилась и снова легла. Вот и вернулся сынок, слава тебе Господи. Видать, амнистия.

Тем временем Саня и его приятель по кличке Шуруп стояли уже перед толстым чернобровым начальником Облдорстроя в украинской расшитой сорочке и по очереди подмигивали ему.

— А ты постарайся, Николаша, — хмыкал Саня. — Ты ж обещал. слово надо держать.

— Так она ж отказалась, — потея, бормотал Николай Васильевич.

— Она говорила: дождусь сына на старом месте. Я вернулся. Вот я. Давай теперь хату с балконом.

— С двумя, — угрюмо проскрежетал из-за спины друга Шуруп. — Щас такие делают.

— Но позвольте, братцы, — заволновался начальник, робко протягивая руку к телефону и отдёргивая. — Мы ж потратились… дом ей заново из листвяка.

Саня шагнул вперёд и схватил начальника Облдорстроя за грудки — только белые пуговки брызнули.

— Я тебе что сказал?! А эту… забирай себе… можешь баню сделать. Дарю!

— Но у меня. сейчас. нету средств. мы ведём кольцевую… — пытался шептать чернобровый Николай Васильевич, не понимая, почему он не завопит, не вызовет секретаршу, а через неё — милицию.

— Ишь ты!. — проскрипел мрачный Шуруп и, обойдя друга, приблизившись к начальнику, вдруг воткнул ему в бок остро наточенную отвёртку.

— Зря… — только и сказал Саня. — Рвём когти!.. Но было поздно, в кабинет уже вбегали милиционеры. И среди них Вова, друг детства.

— Вован!.. — завопил, как пьяный, Саня, раскидывая руки, пытаясь обнять земляка, а вернее — спрятаться за ним, за его телом, но тот саданул ему ручкой пистолета по лбу, и Саня свалился. На синих кистях Шурупа уже сверкали браслеты.

Прошло недели две. Бандитов снова отвезли в тюрьму.

Начальник дорожных строителей не умер, его спасли от заражения крови.

И однажды утром он пришёл в новую избу к гражданке Никоновой.

Старуха стояла на коленях перед иконой и плакала.

— Галина Михайловна. можно к вам?

Она обернулась и ничего не сказала. Только руками замахала… гость понял, что она пытается встать. Он подскочил, помог ей подняться и сесть на койку.

— Простите нас, — тихо и гулко, как из какой ямы, сказала старуха.

— Да что уж теперь. вот, живой.

Он молча оглядел её свежеструганное жильё, устало улыбнулся.

— Ну, что, Галина Михайловна? Может, правда, вам перебраться. нашли мы один вариант. А тут стоянку соорудим. Согласны? Мы и переехать поможем.

Она тускло смотрела на него, а может быть, и мимо него. Седые жиденькие волосы свиты в девичью косу. Рубашка белая, словно в церковь или помирать собралась.

И наконец, старуха покачала головой.

— Спасибо… нет… — прошептала она. — Теперь уж я никуда. Буду сына ждать.

Начальник изумлённо уставился на неё.

— Галина Михайловна. так он же и просил. он же вернётся. Нет, я не боюсь, что опять убивать придёт… ведь мы тогда его и вытащили… письмо писали начальнику гуин… мол, вот, старая мать ждёт не дождётся.

— Нет уж… — повторила старуха. — Буду ждать на месте. Где он меня потом найдёт?

Начальник махнул рукой, вышел из сеней и сплюнул.

— Погибнет Россия. — бормотал он, садясь в «Волгу». — Сами не знаем, чего нам надо. А чего мне-то надо, старому дурню?

Николай Васильевич попросил шофёра остановиться у супермаркета, сам зашёл и купил литровую бутылку водки «Парламент» и, позвонив по сотовому главному инженеру, сказавшись больным, поехал на дачу, где у него подсолнухи, пчёлы, благодать.

Все мы из деревни.

После работы Николай не стал заходить домой — сразу пошёл на главную улицу города. Часы показывали семь вечера, а солнце по-прежнему висело над головой. Лето за полярным кругом светлое, но ледяное. Правда, и здесь, на площади, на склоне искусственного холма в горшках цвели жёлто-фиолетовые цветы, обозначив цифры: 20 мая.

Завтра — день его рождения. Неля — в больнице, врачи просили не приходить, не беспокоить. Но жена вчера умоляла: купи что-нибудь себе, иначе грех. Вот и зашёл Николай в универмаг.

Давно он не бывал здесь. И даже не сразу признал старый привычный магазин в два этажа, с унылыми выщербленными ступенями. ЦУМ теперь был весь как будто облит золочёным тёмным стеклом, внутри его и товары, и люди казались красивыми, какими-то не нашими. Да товары и в самом деле были наверняка все иностранные — в ярких пакетах, узелочках из прозрачной бумаги или в коробочках с прозрачными окошечками. Раньше в кино показывали про заграничную жизнь — так вот, теперь и здесь, в северном городе, стало похоже на далёкую жизнь «проклятых буржуев».