— Тут вы правы — не пришел бы.

— Оказавшись в столь неприятной ситуации, вы вполне могли прийти к выводу, что наконец-то настал весьма подходящий момент разрубить этот гордиев узел. Тем более что склянка с белым порошком прямо просилась к вам в руки.

— Повторяю еще раз — все это сплошной вымысел. Кровная месть спустя шестнадцать лет? Какой вздор!

— У вас были поводы для преступления и значительно более поздние.

— А именно?

— Ревность.

— К Лехновичу? Он унизил мою жену куда как больше, чем меня. И она, естественно, ненавидела его сильнее, чем я.

— Следовательно, вы полагаете, — спокойно спросил Немирох, — что убила она.

Ясенчак обалдело уставился на полковника.

— Вы хотите поймать меня на слове?!

— Ничуть. Я только делаю логический вывод из вашего заявления.

— В таком случае прошу принять к сведению мое заявление: ни я, ни моя жена Кристина к этому преступлению не имеем никакого отношения.

— Пани Кристину я не подозреваю в убийстве.

— Спасибо и на том.

— Сколько раз в субботу у Войцеховских вы спускались в лабораторию за льдом? До ужина или после ужина?

— Я не ходил за льдом.

— А за чем вы ходили?

— Я вообще не спускался в лабораторию.

— Значит, в тот вечер вы не были в лаборатории Войцеховского? Должен вам напомнить: вы обязаны говорить только правду.

— Я был в лаборатории, — доктор захлебывался от ярости, — был вместе со всеми гостями Зигмунта. В обязательный ритуал приемов у профессора входит демонстрация гостям виллы, и в первую очередь лаборатории.

— И больше в подвальное помещение вы не спускались?

— Не спускался, не спускался, не спускался, не…

— А кто и когда спускался?

— Любой мог туда спуститься из холла. Дверь, ведущая вниз на лестницу, находится между ванной комнатой и туалетом. Я лично видел, — доктор понемногу успокаивался, — как сначала с ведерком для льда спускался Войцеховский, а потом — Лехнович. Это было еще до ужина, после ужина один раз лед приносила Эльжбета.

— А второй раз?

— Кристина, когда была свободна от игры в одной из партий, уходила на кухню мыть посуду. Вернувшись, она увидела, что лед растаял, и спустилась в лабораторию за льдом. Кажется, чуть позже туда отправились англичанин с артисточкой и довольно долго не возвращались — видимо, искали лед…

— Прошу вас, расскажите со всеми подробностями, как протекала ссора с Лехновичем за бриджем.

Доктор подробно описал и начало, и весь ход ссоры. Он хорошо помнил даже, какие у него были тогда на руках карты и какие выложил на стол его партнер, профессор Лепато. Рассказ доктора полностью совпадал с предыдущими показаниями партнеров по бриджу и Эльжбеты Войцеховской.

— Вы сидели так, что должны были видеть пани Войцеховскую, подававшую коньяк Лехновичу. Как все это выглядело со стороны? — спросил Немирох.

Ясенчак надолго задумался.

— Эльжбета, — наконец заговорил он, — держала в руках два бокала. В одной — бокал с вином, в другой — с коньяком. Коньяк она подала доценту и при этом что-то ему сказала. Сказала тихо, так, что слов я не расслышал. Надо думать, она отчитала его за недостойное поведение, он тут же поцеловал ей руку, прося, видимо, прощения. И еще одно: доцент выпил полный бокал коньяка сразу, залпом.

— А вы?

— Кажется, тоже, поскольку был перевозбужден. Ну еще бы! — единственный раз в жизни мне повезло разыграть большой шлем, и вдруг такой скандал! Я боялся, что Потурицкий, человек тоже крайне возбудимый, откажется продолжить игру.

— Меня особенно интересует бокал с коньяком Лехновича. Вы не обратили внимания на то обстоятельство, что вопреки общепринятым правилам бокал был налит доверху.

— Вы очень кстати об этом мне напомнили. Но, пожалуй, все-таки бокал был наполнен не доверху, а примерно на три четверти. Я не без удовлетворения отметил, что Лехнович тоже был раздражен. У него тряслась рука, и он расплескал коньяк на ковер. И. кажется, даже растер его ногой. Потом залпом выпил коньяк и тотчас, буквально мгновенно, рухнул на пол Я бросился к нему на помощь. Когда я склонился нал ним, то сразу понял, помощь ему уже не нужна — он был мертв.

— Скажите, такая скоропостижная смерть от сердечного приступа в принципе возможна?

— Конечно. Когда происходит закупорка крупно го сосуда, сердце сразу же останавливается, наступает мгновенная смерть. Поскольку Лехнович прежде жаловался на плохое самочувствие, я не усмотрел в его внезапной смерти ничего необычного.

— Какого цвета была у вас салфетка?

— Красная.

— А у других?

— Я не обратил на это внимания.

— Профессор Войцеховский предложил всем выпить, пытаясь успокоить спорящих. Он спрашивал, у кого какого цвета салфетки?

— Спрашивал. Я сказал, что у меня красная. У Потурицкого всегда зеленая — это цвет адвокатов. У артистки и англичанина были, кажется, коричневая и белая, но за точность не ручаюсь. Что касается игравших за другим столом, то тут я ничего не могу сказать. Женщины, по-моему, вообще не пользовались салфетками, поскольку пили ликер и рюмки у них были другой формы.

— Не бросалось ли в глаза в поведении кого-либо из гостей что-нибудь необычное?

— Да, пожалуй, нет. Но вот все-таки англичанин, или, точнее, этот английский поляк, был единственным новым человеком в нашем обществе, и если среди нас действительно оказался преступник, то, вероятнее всего, это — он.

— Думаю, самоубийство в данном случае исключается. Следовательно, кто-то из гостей профессора или он сам является убийцей.

— Войцеховского можно смело исключить. Он человек редкостной души и не способен обидеть даже мухи.

— Ну а что вы можете сказать о Генрике Лепато?

— Он вел себя как-то странно, словно какой-нибудь сыщик. В лаборатории все осматривал, обнюхивал, до всего ему было дело. Крышка стола и та привлекла его повышенное внимание. Сначала он провел по ней ножом, а потом загасил об нее сигарету Перед шкафчиком с ядами стоял минуты три и очень внимательно изучал его содержимое. Даже привстал на цыпочки, чтобы прочитать надписи на всех баночках и скляночках. Лично я вообще не знал, что у Зигмунта в доме есть цианистый калий, и, вероятно, так никогда бы и не узнал, не брось Лепато фразу: «О, у вас здесь, профессор, богатая коллекция ядов, и даже KCN», Затем, чуть позже, когда женщины накрывали на стол, а все гости собрались в одной комнате, англичанин остался в библиотеке и, могу присягнуть, заглядывал в ящики письменного стола. А когда мы осматривали второй этаж, Лепато в кабинете профессора подошел к столу и слишком уж внимательно присматривался к лежащим на нем бумагам. Вот так-то. А вы, — добавил Ясенчак не без ехидства, — позволили этому господину вернуться в Англию. Ну конечно, для вас убийца — Ясенчак, и в этом направлении вы ведете следствие.

— Какую цель мог преследовать англичанин, устраняя Лехновича? Ну хорошо, допустим, Лепато действительно проявлял повышенный интерес к бумагам Войцеховского. Но это ведь никак еще не доказывает, что именно он отравил доцента. А тот факт, что англичанин привлек внимание всех присутствующих к склянке с цианистым калием в лаборатории профессора, скорее, свидетельствует в его пользу. Действительно, задумав воспользоваться ядом в преступных целях, вряд ли преступник стал бы привлекать внимание всех к содержимому шкафчика.

— Честно говоря, меня вообще удивляет, — вставил Ясенчак, — почему преступник, воспользовавшись ядом, оставил склянку с ним на прежнем месте? Он вполне мог высыпать остатки порошка в раковину, а затем тщательно промыть и раковину, и саму склянку, сорвать с нее этикетку и поставить ее среди множества точно таких же пустых, стоящих на столе.

— Ну, это потребовало бы времени, — ответил полковник, — а в лабораторию в любую минуту могли войти. Кроме того, убийца был заинтересован оставить банку на месте, чтобы следствие знало, что любой из гостей мог взять яд для своих преступных целей.

— Любой из гостей Зигмунта мог принести с собой цианистый калий, а не брать его в шкафчике.