За этот день мы прошли 35 километров и страшно устали. До железной дороги оставалось ещё 43 километра. Посоветовавшись с моими спутниками, я решил попытаться пройти это расстояние в один переход. Для исполнения этого плана мы выступили очень рано. Около часа я работал опять с огнём. Когда взошло солнце, мы подходили уже к Гоголевке.

Утро было морозное. Вся деревня курилась; из труб столбами поднимался белый дым. Он расстилался по воздуху и принимал золотисто-розовую окраску.

Я не хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. От хлеба-соли отказываться нельзя. Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком, белым хлебом, мёдом и маслом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю его за радушие и гостеприимство.

Деревня Гоголевка расположена на левом берегу Имана, в полукилометре от реки. Противоположный берег — нагорный. Горы эти носят следующие названия: Шаньгуачин[199], Хоуши[200], Вамбабоза и Сяошаньцунзы[201]. Около первой горы (Шаньгуачин) в Иман впадает большая река Бэйцухе[202], текущая параллельно ему и только в низовьях склоняющаяся немного к югу. Длина реки около 150 километров, ширина 40 метров, глубина 2 метра и скорость течения 3 километра в час. В истоках она имеет перевал на Ситухе (приток Бикина). Бэйцухе чрезвычайно извилиста, особенно в нижнем течении. За последние годы здесь производились большие лесные порубки. Из притоков Бэйцухе заслуживают внимания с левой стороны (от истоков книзу) — Дунанца, Хайхе[203], Сатохе[204] и Сиксинда, справа — Сяухеза[205], Ханихеза, Ушанка и Малая Бэйцухе. Между устьем и Иманом приютилась небольшая корейская деревушка Саровка, а ещё низке, там, где начинаются горы, две корейские деревни — Омбор и Самбор.

Чай с хлебом подкрепили наши силы. Поблагодарив гостеприимного хозяина, мы отправились дальше и вскоре подошли к деревне Звенигородке. До железной дороги оставалось теперь только 23 километра. Но что значит это расстояние после сытного завтрака, когда знаешь, что сегодня можно совсем закончить путь?!

День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съёмка, и только упорное желание довести её до конца не позволяло бросить работу. Каждый раз, взяв азимут, я спешно зарисовывал ближайший рельеф, а затем согревал руки дыханием. Через час пути мы догнали какого-то мужика. Он вёз на станцию рыбу.

— Как неё вы так работаете? — спросил он у меня. — Неужели вам не холодно?

Я ответил ему, что за дорогу мои перчатки износились.

— Так возьмите же мои, — сказал попутчик. — У меня есть запасная пара.

Говоря это, он достал с воза тёплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. Километра два мы шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про своё житьё и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошадёнка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.

— Как, — закричал он вслед, — неужто вы мне не заплатите?

— За что? — спросил я.

— А за перчатки!

— Да ведь ты получил их обратно, — ответил я ему.

— Вот тебе раз! — протянул с недовольством мой благодетель. _ Я вас пожалел, а вы не хотите денег платить?!

— Хороша у тебя жалость, — вмешались казаки. Больше всех рассердился Дерсу. Он шёл, плевался и всё время ругал возчика разными словами.

— Вредный люди, — говорил он, — мой такой не хочу посмотри. У него лица нету.

Выражение гольда «потерять лицо» значило — потерять совесть. И нельзя было не согласиться, что у человека этого действительно не было совести.

История эта на целый день испортила мне настроение.

— Как такой люди живи? — не унимался Дерсу. — Моя думай, его живи не могу — его скоро сам пропади.

После полудня мы подошли к реке Ваку и сделали привал на дороге.

По прямой линии до железной дороги оставалось не более 2 километров, но на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что дорога здесь огибает большое болото. Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно было рассмотреть станционные постройки.

Я втайне лелеял мысль, что на этот раз Дерсу поедет со мной в Хабаровск. Мне очень жаль было с ним расставаться. Я заметил, что последние дни он был ко мне как-то особенно внимателен, что-то хотел сказать, о чём-то спросить и, видимо, не решался. Наконец, преодолев своё смущение, он попросил патронов. Из этого я понял, что он решил уйти.

— Дерсу, не уходи, — сказал я ему.

Он вздохнул и стал говорить, что боится города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до станции железной дороги, где я мог бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.

— Не надо, капитан, — ответил гольд. — Моя соболь найди — его все равно деньги.

Напрасно я уговаривал его, он стоял на своём. Дерсу говорил, что он отправится по реке Ваку и в истоках её будет гонять соболей, а затем, когда станут таять снега, перейдёт на Даубихе. Там около урочища Анучина жил знакомый ему старик гольд. У него он и решил провести два весенних месяца. Мы условились, что в начале лета, когда я пойду в новую экспедицию, пришлю за ним казака или приеду сам. Дерсу согласился и обещал ждать. После этого я отдал ему все имевшиеся у меня патроны. Мы сидели и говорили все об одном и том же. Я уже три раза условливался с ним, где нам опять встретиться, и всячески старался оттянуть время. Мне тяжело было с ним расставаться.

— Ну, надо ходи, — сказал Дерсу и стал надевать свою котомку.

— Прощай, Дерсу, — сказал я, крепко пожимая ему руку. — Спасибо за то, что ты помогал мне. Прощай! Я никогда не забуду то многое, что ты для меня сделал!…

Большое красное солнце только что зашло, оставив за собой на горизонте тусклое сияние. Первая, как всегда, зажглась Венера, за ней — Юпитер и другие крупные звёзды. Дерсу хотел было ещё что-то сказать, но смутился и стал рукавом обтирать приклад своей винтовки С минуту мы простояли молча, затем ещё раз пожали друг другу руки и разошлись Он свернул на протоку, влево, а мы пошли прямо по дороге Отойдя немного, я оглянулся и увидел гольда. Он вышел на галечниковую отмель и рассматривал на снегу чьи-то следы… Я окликнул его и стал махать головным убором. Дерсу отвечал мне рукой.

«Прощай, Дерсу», — подумал я про себя и пошёл дальше Казаки потянулись за мной.

Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-жёлтой травой и занесённая снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась холодная тёмная ночь. На станции зажглись белые, красные и зелёные огоньки.

За этот день мы так устали, как не уставали за всё время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось километра два, но это небольшое расстояние далось нам хуже двадцати в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до неё каких-нибудь двухсот-трёхсот шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.

— Должно быть, до станции далеко, — сказал он товарищу со смехом.

Нам было не до шуток. Жандармы тоже поглядывали подозрительно и, вероятно, принимали нас за бродяг. Наконец мы добрели до посёлка и остановились в первой попавшейся гостинице. Городской житель, наверное, возмущался бы её обстановкой, дороговизной и грязью, но мне она показалась раем. Мы заняли два номера и расположились с большим комфортом.