Через несколько минут он уже копошился около лодок, закреплял доски, делал новые уключины из сучков деревьев и замазывал щели смолой, которую набрал тут же, поблизости, из лесу. Через час работа была окончена. Карпушка решил посмотреть, не течет ли где-нибудь лодка, а кстати ему надо было съездить и за дровами к старой японской рыбалке. Уезжая, японские рыбаки оставили на берегу много заготовленных дров. Около балаганов сухого леса нет вовсе. Здесь уже давно все сожгли орочи. Он смело один поплыл в море. Его лодка то совсем скрывалась в волнах около устья, то вдруг вся сразу подымалась кверху и казалась висящей в воздухе над водой, и чем дальше удалялась она от берега, тем труднее было ее заметить. Карпушка направился к южному мысу. В сумерки он воротился обратно. Лодка его была до половины наполнена водой, в которой плавали дрова и палки. По его словам, в то время, когда он проходил буруны в устье, огромный вал обрушился на лодку сзади. Ладно, что груз был дрова, а не что-нибудь другое, а то лодку затопило бы наверное. Каждый раз, глядя на «орочей-намука» (то есть приморских), невольно удивляешься их бесстрашию и привычке рисковать жизнью на море. Тем более это удивительно, что среди этих людей нет ни одного человека, который умел бы плавать или хотя немного мог бы держаться на воде. Если ороч попал в воду, он как камень пойдет ко дну. Вот почему орочи никогда не купаются — боятся. Его никогда нельзя уговорить войти в реку, если ее надо перейти вброд и она более или менее глубока. А между тем в море на лодке, несмотря на явную, грозящую опасность, он покоен, не теряет головы даже и в таких случаях, когда и хороший, опытный пловец почувствовал бы страх и не рискнул бы ехать. Действительно, море приучает человека спокойно смотреть в глаза смерти, приучает к храбрости, родит энергию и закаляет характер.

Между тем солнце закатилось. На земле было уже темно, — а на западном горизонте все еще светилось небо: это были последние проблески вечерней зари. Дальние горы приняли темно-фиолетовую окраску. Разорванные тучи казались горной цепью с дикими и угловатыми очертаниями вершин. Они принимали причудливые, фантастические формы: то казались в виде великана с протянутыми руками и одетого в какую-то мантию, то — в виде зверя, корабля и птицы и, бог весть, чего не создаст фантазия, если долго станешь рассматривать облака на небе. Ветер стих окончательно. Вода в лагуне в массе казалась черной, как чернила. В чистом влажном воздухе отчетливо был слышен каждый звук. Вверху над головами быстро пронеслись один за другими два табунка уток. Их не видно… Слышно только, как одна стайка с шумом опустилась на воду совсем близко от берега. Кто-то охотился…» Эхо подхватило и широко разнесло звуки выстрела. Испуганно поднялись две цапли и, оглашая криками, полетели по направлению к болоту. Последняя полоска угасающей зари становилась все тоньше, все краонее и слабее, а в воздухе и на земле — все темнее и темнее…

Но вот, далеко, на той стороне лагуны на воде мелькнул огонек. Мелькнул и пропал… и снова вспыхнул. Он то замирал, то горел ярким пламенем и длинной светлой полосой отражался в воде через всю лагуну. Отблеск огня начинался внизу, дрожал, волновался и как будто по ступенькам взбирался кверху. Огонек этот двигался вдоль берега и медленно приближался к устью. Прошло много времени, прежде чем можно, было различить улимагду (орочская речная лодка), яркий факел сбоку и человеческую фигуру на носу ее. Человек держал в руках острогу и опирался ею в дно реки. Через несколько минут подошла лодка. При свете горящего смолья и бересты обрисовалась коренастая фигура Карпушки. Это он лучил рыбу. На дие улимагды лежало два тайменя и несколько штук зубатки.

Удивительный человек! Когда он успел все это сделать: и починить лодки, и съездить за дровами на японскую рыбалку, сделать факелы для лученья и наколоть рыбу?

На другой день мы поехали дальше…

В воздухе было еще темно, а на востоке небо уже светилось и бледнело.

Месяц был на исходе. В чистом утреннем воздухе неполный диск его серебрился и, казалось, тоже становился прозрачнее и светлее. Ярко блестели большие звезды и быстро угасали одна за другой, точно опасаясь, что солнечные лучи могут застигнуть их еще на небе. Обильная роса пала на землю и сильно смочила водой и траву, и кусты, и деревья. Всюду кругом царила удивительная тишина… Люди еще спали тем сладким утренним сном, который в эти часы всегда особенно крепок, и с которым так не хочется расставаться. Костры давно уже погасли и не давали более тепла, спящие жались друг к другу и плотнее завертывались в одеяла.

Но вот на крайнем восточном горизонте появилась тоненькая багрово-красная полоска света, предвещавшая скорое появление солнца.

Кому приходилось бывать в это время в поле, в лесу и на море, тот, вероятно, видел, как радостно встречает рассвет все живое. Две каменушки копошились в воде около берега, они постоянно ныряли и доставали что-то со дна реки. На стрежне плескалась рыба… С дальней сухой лиственицы красиво снялся большой орел. Широко распластав свои могучие крылья, он медленно полетел над рекой в поисках за добычей. Особенную жизнь проявляют мелкие птицы: давно уже длиннохвостые синицы бегали у воды, прыгали с камня на камень и грациозно покачивали своими долгими хвостиками. Не в меру суетились и поползни; они быстро лазали по стволам деревьев в разных направлениях и торопливо, внимательно заглядывали под кору, за каждый сучок или листик. В лесу застучали дятлы; появились пеночки, камышовки и свиристели…

На биваке заметно тоже движение. Первым всегда просыпается очередной артельщик. Стряхнув с одеяла налетевший от костра пепел, он наскоро обулся и, ежась от холода, стал усиленно раздувать ртом уголья и подкладывать дрова в костер. Тотчас появился дымок, а через несколько мгновений дрова уже горели ярким пламенем. Артельщик повесил над огнем чайник и стал будить товарищей…

Услышав шум и заметив людей, уточки перестали нырять. Оглядываясь назад и по сторонам, они торопливо поплыли на другую сторону реки, где опять занялись купаньем, но уже не так беззаботно, как раньше: вынырнув из воды, они каждый раз встряхивались, приготовлялись к полету и с беспокойством озирались, не грозит ли им опасность с противоположного берега.

Люди идут мыться прямо к реке. Среди них слышны смех и шутки. Орочи давно уже не спали. Из дымовых отверстий, проделанных в крыше их балаганов, подымался дымок. Около одного ближнего балагана на земле, сидя на корточках, орочка чистила на доске рыбу. Две молодые собаки сидели против нее, и, наклонив набок свои востроухие головки, внимательно следили за движениями рук орочки и ловко подхватывали на лету брошенные им подачки.

Дальше с нами Карпушка не поехал, а послал вместо себя другого ороча — Саввушку, человека уже немолодого, очень молчаливого и тихого. Все грузы были уложены в лодки еще накануне вечером, чтобы утром не было проволочки. Наскоро напившись с сухарями чаю, мы не мешкая тронулись в путь, памятуя совет Карпушки: добраться до мыса Успения поскорее.

Когда солнце взошло, мы были уже далеко от Копи и, не подходя к берегу, остановились на короткий отдых. Море «дышало», как выражаются моряки. Широкая, пологая зыбь чуть заметно колебала спокойную поверхность воды и медленно и плавно подымала и опускала лодки на одном и том же месте.

Люди стали закуривать и оправляться, начали передвигать сиденья, перекладывать поудобнее груз и меняться веслами,

В свежем воздухе дышалось легко, свободно…

При утреннем восходе солнца, морское побережье было очень красиво: как в колоссальном калейдоскопе одни картины безостановочно сменялись другими… Днем этого не увидишь. Описать их нельзя. Не всякий художник сумеет и передать их красками.

Взошедшее солнце разом осветило и воду, и берег, и лес, и горы. Кое-где по долинам держался еще туман. Точно злой дух, застигнутый на месте преступления, он жался, клубился и прятался в тень, стараясь поскорее укрыться от страшного, непримиримого и сильного врага своего — солнца.